Девятая квартира в антресолях II

– К чему это тебе, Андрей Григорьевич? – приподнял свои мохнатые брови Савва. – А! Хочешь приданое Лизе прикопить? Так давно пора! Я уж лет пять, как на каждую по именному счету открыл, даже на Шурку. По мере возможности добавляю. Арине с Аглаей, конечно, в первую очередь, им раньше жизнь начинать. Ты об этом?

– И они могут эти деньги сейчас использовать? – Полетаев явно что-то прикидывал в уме.

– Да что ты, нет, конечно, – Мимозов покачал головой. – До совершеннолетия они лишь частично дееспособны. Так что все равно нужен либо опекун, либо поручитель. Какой тебе смысл с одного счета на другой перекидывать, если речь о сегодняшнем дне идет? Пока замуж не выйдут, или двадцать один год не исполнится, все только под твоим надзором можно. Да так и есть! Или не пойму я тебя?

– А если меня не будет? – спросил, глядя прямо в глаза партнеру, Полетаев.

– Ты это прекрати, друг мой любезный, – Савва припомнил вдруг все свои предчувствия. – Что за мысли у тебя? Что-то произошло у вас?

– Нет-нет, Савва. Все хорошо, ты не так понял. Если я далеко буду, то, как Лизе хозяйство-то самой вести? Может можно через банк распоряжение сделать, чтобы некую сумму каждый месяц выплачивать ей на руки? Если поручителя спросят, ты согласишься?

– Да я всегда к твоему семейству со всем своим расположением, Андрей! – Савва все никак не мог понять намерений компаньона. – А далеко ли ты собрался? Если в свое Луговое, то хоть на все лето езжай! Что ж банк-то сюда впутывать! Я Лизе, сколь надо давать буду, после сочтемся.

– Не то, не то, Савва Борисович. А если на дольше?

– Куда ж на дольше-то? – Савва совсем опешил. – Или куда на службу позвали? Что-то так быстро ты сегодня переговоры кончил? Что порешили? Скажешь сейчас, или уж до собрания Товарищества повременим? Контракт возобновили и все, или что еще предложили?

– Не предлагали ничего. Нет, – Полетаев вертел в руках шляпу. – Да и чего собрания-то ждать? Тебе сейчас скажу. И контракта никакого вовсе нет, Савва Борисович. Сказали, что повременят до конца Выставки, если решат – новый тогда заключат, а этот продлевать не станут. Я, было, скидки хотел предложить, так представитель сразу пресек, сказав, что полномочий торговаться не имеет, а только предупредить послан, что поступления с будущего месяца прекратятся. Собрание-то внеочередное созывать будем? Или до осени подождем? Я бы, Савва, совсем от дел отошел и свою долю хоть сегодня на тебя переписал, да на мне долгов столько, что не смею. А уехать мне надо.

– Ты! От дел бы отошел? Нет, что-то происходит у вас, я чую! – Савва ответа не дождался, долго вглядывался в напарника и уже спокойным тоном продолжил: – Да какое собрание, Бог с тобой. Езжай спокойно. Я сам на днях в Москву собираюсь. Подумаешь, один клиент отвалился! Разве это повод? Даже и не думай, и внимания не обращай. Это рутина.

Полетаев вышел из павильона, сел в пролетку и велел Кузьме:

– В банк!

***

Принесли записку и Лизе. Жизнь не прекращала своего течения, ей дела не было до полетаевских переживаний и желаний уединиться, разбираясь в своей душе. У жизни были свои расчеты, события, резоны. Писала Лида Оленина. Просила зайти на следующий день к вечеру по адресу, что приложила к записке – она собиралась завтра уходить из Института домой, потому что в субботу приезжали ее домашние. Напомнила она Лизе и об обещании в помощи по уборке и просила дать знать – рассчитывать на ее няню, или самой что организовывать? Егоровна тут же отправилась к женщине, что приходила к ним убираться, и, вернувшись, сообщила, что у той завтрашний день оказался свободен, и они обе готовы к работе. Лиза написала подружке ответ, и в нем предложила забрать ее от ворот, и уже вместе поехать к ее дому, назначила время.

Вернулся отец, они сели ужинать и Лиза все время ловила на себе его короткие взгляды. Как будто он жалел ее. Или прощался. Но, так как в последнее время, говорить они стали между собой совсем мало, то спросить Лиза не решилась. А «поймать» ни один из его взглядов не получилось, отец тут же отводил глаза. Так же перестали они обмениваться и планами на следующий день. Почти в полном молчании проходили теперь все трапезы, которые от этого стали и короче, и безрадостней. Но Лиза только вздыхала, а говорить настроения так и не приходило. Полетаев молчал. Егоровна гремела посудой. День кончался.

Утром Лиза нашла на столе в столовой конверт со своим именем и недоуменно посмотрела на Егоровну, узнав почерк.

– Что ты на меня-то смотришь, доню? – Егоровна водрузила на стол самовар. – Все молчите и молчите между собой. Вот и докатились, письма теперь писать друг дружке станете. Он-то спозаранку уже укатил куда-то!

Конверт был от отца. Лиза заглянула внутрь и увидела небольшую записку и ключик. С удивлением прочла: «Милая Лиза! Прости своего нерадивого отца. Так мало уделял я внимания Богу, что, видимо, решил Он мне о себе Сам напомнить. Спасибо, что не наказать. Забыл я свой долг, не смог тебе стать опорой и защитой, все Его милостью только. Не знаю, как и наверстывать. Если Он решит покарать, то пусть только меня одного, а тебя не тронет и по-прежнему хранит. Храни тебя Господь, девочка моя! Ключ этот от секретера, ты знаешь какого. Там деньги на первое время. Как кончатся – обратись к Савве Борисовичу. Хозяйствуй сама, меня не ищите».

Лиза прошла в отцовский кабинет, отперла секретер и увидела пухлое портмоне, до отказа набитое мелкими купюрами, которые, видимо, специально так разменяли для удобства. Она пересчитала – там было ровно две тысячи рублей. Как бы ни была Лиза неопытна в ведении хозяйства, она понимала, что такие деньги не могут «кончиться» ни за два, ни за три месяца. Сердце захолонуло. Она побежала на кухню, к Егоровне. Прочитав вслух письмо, не называя сумму, но сообщив сам факт об оставленных на хозяйство деньгах, Лиза ждала ее вердикта.

– Ох, вот оно аукнулось, – няня опустилась на низкую скамеечку, на которой всегда чистила картошку и другие овощи. – Видать защемило душу-то благодетелю нашему. Да только куда ж ему податься-то? Обожди, доню. Вот Кузьма возвернется, все обскажет, что, где и как. Небось, к Наталье под крыло снова улетел, грехи-то замаливать. Куда ж он от своих ножичков да замочков далеко денется? Тоже ведь – долг. Хотя, уж если от тебя убёг, то и не знаю, что думать. Пусть как есть идет, обождем. Не мальчик, чай. Не затеряется.

– Няня! – Лиза от возмущения, аж всплеснула руками. – Как это не затеряется? Он, что, вот так, ничего не сказав, ушел из дому?

– Не он первый, – вроде как безадресный укор бросила няня, перебирая картофелины в корзине, но Лиза тот час же покраснела.

– Боже мой! Это папа меня так наказывает, да? Что ж мне еще-то надо сделать, чтобы вы все меня простили?! – и Лиза разрыдалась.

– Поплачь. Покричи. А то, как неживая ходишь! – у Егоровны самой покраснели глаза. – Ох, намучилась я с вами!

– Няня! Что мне делать? – спросила Лиза совсем по-детски.

– А и не скажу я тебе ничего нового, доню, – Егоровна утерлась уголком фартука. – Делай, что должно, а там видно будет.

Лиза пошла в Большой дом и через силу отзанималась с Аленкой, потом вернулась во флигель. Так как Кузьма все еще не появился, то надо было выйти из дому пораньше, чтобы взять извозчика. Лиза глубоко вздохнула и стала приводить себя в порядок, чтобы ехать в Институт за Лидой.

***

Забрав подругу, Лиза смогла поговорить с ней только по пути, узнав свежие новости об Институте, о Леночке. А потом весь вечер чувствовала себя неприкаянной и лишней. Женщина, что пришла наводить порядок вместе с Егоровной, постоянно обращалась с вопросами к молодой хозяйке – где что лежит, кому какое белье стелить, в чем кипятить воду. Егоровна была у нее на подхвате. Лида распоряжалась и носила нужные вещи с этажа на этаж, во двор, бегала в лавку. Лиза пыталась помогать, но ей ничего не давали делать: «Не барское это занятие, не мешайся, доню». Разговора не получалось, Лида тут же убегала снова. Лиза измучилась, ожидая окончания этого муторного дня, чтобы вместе с Егоровной поехать домой.

– Завтра встречу своих, но… В первый день, знаешь же как, Лиза? – Лида была не похожа на себя институтскую, совсем другая дома, может просто растерянная от нового своего положения. – Пока все распакуются, пока устроим Петю. В баню пойдем, наверно. А вот в воскресенье приходи. К обеду! Вы нам так помогаете, спасибо – и тебе, и няне твоей. Я б одна совсем растерялась… Я и города-то совсем не помню, и цен не знаю, и как что вообще. Мама тоже тебе благодарна будет, приходи. Сему помянем, в среду сорок дней было. С братом поближе познакомишься, с мамой. Прости, что сегодня так суетно все.

Лиза обещала прийти. На следующий день она осталась во флигеле надолго одна, Егоровна ушла на базар. Лиза села за пианино в людской и начала разбирать этюд, к которому давно не решалась подступиться. Поняв, что, на удивление, у нее все получается с первого раза, решила отложить вовремя, чтобы не сглазить и не заиграть. Стала «для себя» наигрывать знакомые сто лет вещи. Но то начла – бросила, это не пошло… А! Вот, что ей нужно сейчас!

Когда Егоровна отперла снаружи дверь, то поняла, что весь дом наполнен громкими фортепианными звуками. Лиза часто поигрывала и до этого, но такой силы и напора исполнения никогда не позволяла себе, если кто-то бывал в доме, а до сих пор так было практически всегда. Музыка была тревожной, волнующей и как будто сметающей на своем пути все невидимые преграды. Мятежной! Егоровна застыла с кошелками в прихожей, чтобы не вспугнуть. Пусть себе – выплеснет все, что накопилось, а то, сколько ж так можно! Музыка оборвалась, видимо, Лиза все-таки услышала звук открывающейся двери.

– Ты давно здесь, няня? – спросила она застигнутую врасплох Егоровну.

– Да только вошла, доню. Заслушалась! Ах, как хорошо ты играла. В церкву-то пойдем сейчас, собралась ты? – без перехода сменила она тему.

– Почему сегодня-то? – удивилась Лиза, хитрый ход Егоровны удался. – Может, как всегда, в воскресенье? С утра, до гостей? Я успею.

– Ох, перепутала я все, старая! – закудахтала няня, перетаскивая поклажу в кухню. – Конечно, конечно завтра! Сегодня делай, что хочешь, дитятко.

А «дитятко» вовсе не могло придумать себе занятия в опустевшем доме. В город ехать было немыслимо после тех ее, еще не забытых, прогулок. Да и незачем. Намаявшись от безделья, Лиза достала припрятанный с пикника журнал и до темноты читала неоконченный роман – раньше все ждала, что, может, найдется, где продолжение. А утром в воскресенье в церкви молилась истово, как давеча играла – на разрыв. Потом вспомнила маму, и как та ее учила – если уж принесла страсти к Богу, то тут, наоборот, утихни, да старайся приводить все к спокойствию и пониманию. Стала мысленно проговаривать слова своей мольбы более осознанно, даже для себя точнее выражая свои взывания ко всевышнему. А чего, собственно, она просит? Чего хочет? «Чтобы было, как раньше!» – совсем по-детски сложилось желание у нее в голове. И снова вспомнилась мама, их самые первые походы на службу с маленькой Лизой. Уже тогда мама объясняла ей, что «как было когда-то» боженька не поймет, не услышит, потому что считает, что все это уже прожито, пройдено с его помощью, кончилось. Что нынче все вовсе другое! Что даже если хочешь похожего на то, что было прежде, то скажи чего именно из того времени тебе надо, не полного же повторения всего сразу, а так, чтобы было ясно – того-то и того-то. И Лиза стала думать.

«Чтобы дома было хорошо, все снова были вместе». Но вот позавчера же еще были все вместе, разве было хорошо? Уже нет. «Чтобы дома был мир и понимание, радость, спокойствие, чтобы все были довольны». Будет она довольна, если папа вернется? Да, конечно! Но, если он будет дома, но как всю эту неделю, снова будет при каждом случае всматриваться в нее с болью и страхом, то нет! Мало того, чтобы просто вернулся. Довольной она сможет стать, только, если глаза отца снова будут молодыми и сияющими. Счастливыми! А для этого, получается, счастливой должна быть она сама, иначе никак.

Но это же невозможно, невозможно, невозможно! О, Господи! Или все-таки есть какая-то надежда? Ну, не может же быть, чтобы вот так на всю жизнь? Сергей… Нет, «он». Лиза даже в мыслях не могла вспоминать его имя, так было больно. А вдруг, она что-нибудь неверно поняла? Что, если он тоже страдает сейчас, но не смеет пойти на сближение? Может быть, если поговорить, встретиться вновь? Но, нет! Она не сможет даже взглянуть ему в глаза. Еще и то письмо! Там все сказано так однозначно. Какое уж тут «счастье»…

А когда она последний раз видела счастливым отца? Да, верно, вот, когда он из Лугового вернулся. Тогда, может не только она может быть залогом его счастья? Спокойствия – да! Но она больше и не выйдет из дома никуда! Да-да! Не выйдет. Лиза ничего не хочет для себя, только душевного спокойствия папе и няне. А счастья, может, ему даст что иное – мастерские, успех? Да, вот это. «Пусть у папы наладятся дела!» Ну, вот вроде так. И еще! «Пусть найдется, наконец, Митя». Лиза подумала еще. «И пусть у Нины все сложится так, чтобы ее душа была довольна и согласна. Пусть она будет счастлива!»

***

Лида провела первую свою самостоятельную, взрослую ночь в родимом доме одна. Долго не могла уснуть, вспоминала. Сначала припомнила старое – как маленькими детьми жили они тут все дружно, как братья опекали ее, как не боялась она ни одного чужого мальчишки, ей стоило только свистнуть – все в округе знали, чья она сестра. Свистеть дочь полковника научилась с раннего детства, все-таки росла с мальчиками. Вспомнила, как родилась потом Леночка. Как не стало папеньки. Как трудно ей самой было первое время в Институте. Там девочки делились на группки, а она долго не могла ни с кем сойтись близко – у тех, кто принадлежал к высшим слоям общества отношение, к таким как Лида, было снисходительным, а принимать его она, выросшая в дружной большой семье, не умела вовсе. А из девочек «попроще» никак дружба ни с кем не завязывалась.

Вспоминала, как позже, когда они все повзрослели, поумнели и во многом сравнялись, стала она много разговаривать с Лизой Полетаевой, как им стало интересно вместе, как они учились помогать друг другу, ничем не ущемляя ни гордости, ни заслуг друг друга. Как потом к их «кружку» присоединилась Нино Чиатурия. Представительница высших кругов аристократии, девочка с волевым характером и вполне уже к тому времени сформировавшимися взглядами перфекционистки, она была сильна и сама по себе. Но, объединившись втроем, они, такие разные, но в чем-то неуловимо схожие – в душевных устремлениях, в чистоте помыслов, в предрасположенности к самопознанию и развитию – они дополнили друг друга и стали чем-то единым. Поэтому очень тяжело для каждой из них давалось расставание и разрушение этой целостности. Теперь приходилось узнавать себя заново и учиться жить и принимать решения, не всегда имея возможность опереться на подруг. Странно, Лида вовсе не могла сейчас вспомнить их обеих в младших классах. Вспомнила про сестренку. Как она там, теперь одна, без нее?

Старый дом напоминал о себе забытыми звуками, поскрипывал половицами, пугал несуществующими шагами на первом пустующем этаже. Лида заснула только под утро, думая как бы не проспать. Она хотела еще успеть приготовить какую-нибудь еду до встречи поезда. У нее оставалась часть тех денег, что субсидировали ей однокашницы, да и maman заплатила ей небольшое жалование за тот месяц, что она выполняла обязанности воспитателя. Хотя готовить Лида умела только в пределах той программы, что давали им в Институте по домоводству. Предмет излагался поверхностно, так как считалось, что дамам света эта часть женских проявлений вряд ли сможет пригодиться.

Лида Оленина приехала на вокзал заблаговременно, встав утром легко, и, на удивление, чувствуя себя отдохнувшей и свежей. Решила купить только молока и хлеба и ничего более не делать заранее. Приедут домашние – решат все вместе, может, сегодня они пообедают в кухмистерской или трактире. Мама скажет.

Стоя на платформе, она опасливо косилась на топтавшегося неподалеку долговязого детину простоватой внешности. Лида вовсе не знала, как вести себя с навязчивыми кавалерами, а ей показалось, что преследует этот персонаж именно ее. Она первый раз столкнулась с ним еще на площади, сходя с извозчика – он задел ее, вроде бы случайно, не заметив, на бегу, и чуть не отдавив ей ногу. Мельком извинившись, он умчался вперед, но пару раз оглянувшись, сбавил свой темп движения. Потом они потерялись в вокзальной толпе. Разобравшись в хитросплетении переходов, Лида нашла нужное ей направление и тут второй раз увидела возвышающийся над головами уже знакомый картуз. Узнав у вокзального смотрителя, где будет остановка нужного ей вагона, она, через пару минут ожидания в указанном месте, снова заметила длинную фигуру, и теперь та маячила постоянно рядом.

Но вот раздался гудок, и показались клубы пара. Прибыл поезд. Из вагона постепенно спустились все пассажиры, и лишь в конце она увидела маму. Та еще сильней поседела, но выглядела энергично и давала кому-то распоряжения вглубь тамбура. Со ступенек ловко соскочил пропущенный ею вперед незнакомый молодой человек, он подал Олениной руку, а после они вдвоем помогли спуститься плохо еще двигающемуся Петру. Его Лида узнала с трудом! Похудевший, осунувшийся и с каким-то странным выражением глаз, брат показался ей не только резко повзрослевшим, а чуть ли не постаревшим. От былого круглолицего весельчака и простака Петруши осталась лишь неясные воспоминания.

Тут полковница заметила встречающую их дочь и, распахнула навстречу ей руки, желая подойти и обнять Лиду, но наперерез кинулся давешний долговяз в картузе и бесцеремонно вклинился меж ними.

– Госпожа Оленина? Мне Вас точно описали, Вы да двое сопровождающих. Ну! Привезли? – и он вопросительно уставился на полковницу.