Девятая квартира в антресолях II

Они провели этот день вдвоем, чего давно уже не было в их жизни. Переночевали в пустующем особняке последний раз, и утром князь Чиатурия решил, что новых билетов на поезд брать они не станут, а поплывут вместе с вещами и слугами, пусть дольше, но продлив это их случившееся вдруг уединение ото всех. Ведь скоро отцу и дочери придется проститься. Совсем. Другой мужчина будет принимать решения, оберегать жизнь и честь Нины и, может быть, водить ее в кондитерские.

Вечером понедельника они пробирались вдоль вереницы пристаней к своему пароходу. Там, где скорость коляски уже совсем сходила на «нет» – от мельтешащих перед ней грузчиков с тюками и чемоданами, отбывающих с детьми и поклажей, провожающих, встречающих, снующих торговцев – что-то привлекло мимолетно внимание Нины. Князь, который все эти дни постоянно всматривался в лицо уходящей от него дочери, заметил на нем гримасу брезгливости и проследил за направлением ее глаз. По сходням поравнявшегося с ними причала, на берег спускалась шумная компания только что прибывших пассажиров. Княжна смотрела на пару, в которой дама опиралась на локоть «Демона» с вечеринки Мимозовых. Князь ничего не спросил у дочери. Но взгляд этот запомнил.

***

А Лизе было по-прежнему трудно. Это только во время доверительного разговора с подругой показалось, что все разрешимо, поправимо и снова легко. Нет. Оказалось, что утаивая часть правды, нужно всю самую больную ее часть держать при себе – никто не поймет, не пожалеет, даже не выслушает. Нужно было лавировать в разговорах, стараясь не проговориться, избегать опасных тем, воспоминаний, имен. А что будет потом, если она встретит в городе Таню? Или его самого?! Нет-нет! Об этом потом.

Лиза, когда за Ниной закрылась дверь, обернулась к Егоровне, та стояла, затаив дыхание.

– Няня, папа спит?

– Не знаю, доню, – Егоровна решила ничего не спрашивать, чтоб не спугнуть, так хоть разговаривать стала. – Наташа у него. Зайди.

Лиза тихо постучалась и вошла. Наталья Гавриловна сидела на стуле подле кровати и читала какую-то книгу. Отец спал. Увидев Лизу, та беззвучно закрыла томик, положила его на столик возле лекарств и, поднимаясь, указала Лизе на освободившееся место. Они разминулись в дверях. Когда Андрей Григорьевич проснулся, то увидел рядом с собой дочь, она держала его за руку. Так они сидели какое-то время, Лиза не могла найти в себе сил – улыбнуться, а Полетаев – заговорить. Первой нарушила молчание Лиза.

– У нас была Нина, папа. Она мне порассказала много такого, о чем я и помыслить не могла. Все не так, как, видимо, вы все тут думаете, – она старалась говорить, не опуская взгляда, – Но скажи мне, как ты себя чувствуешь? У тебя был приступ? Ты можешь сейчас говорить или отложим?

– Нет-нет, сейчас! Сейчас. Ты так напугала нас, Лизонька.

– Ты тоже напугал нас, папа, – Лиза нежно гладила его пальцы, и это успокаивало Полетаева больше, чем все ее слова.

– Прости, доченька, – слеза, не удержавшись, выкатилась из уголка его глаза. – Когда ты вчера сказала… Там, сказала, что…

– Господи! Да что ж такого я сказала? – искренне испугалась Лиза и подала отцу платок.

– Что ты дурная дочь, – Полетаев захлебнулся всхлипом, Лиза упала щекой ему на грудь. – Это не ты! Это только я во всем виноват! Это я плохой, дурной отец! Прости меня, Лизонька!

– Папа! – Лиза тоже уже плакала. – Я сказала так, потому что подвела тебя. Потому что мне было стыдно – перед тобой, что не спросилась, перед Натальей Гавриловной, которую сорвала с места, перед Егоровной, что она не знала где я. Простите вы меня все!

– Во всем виноват я! Старый дурень! – дыхание Андрея Григорьевича стало прерывистым.

Лиза испугалась.

– Боже мой, папа! Нина мне такого наговорила, я бы сама и не догадалась, о том, как это все может выглядеть со стороны. Во-первых, я не топилась – мне было так жарко, что я хотела лишь умыться. Я вчера в городе встретила знакомых, ты их не знаешь, это бывшая институтка, классом старше нас, и ее семья. Оказалось, они едут в монастырь, по той же дороге, где и Луговое, – самозабвенно врала Лиза Полетаева. – И вот тут, да, я виновата! Я упросила их взять меня с собой. Я думала, что еще до темна обернусь обратно. Хотела только посмотреть усадьбу, а после зайти в Луговое и попросить лошадей. Но вышло так, как вышло. Во-вторых, меня никто не трогал. Папа! Придет наш доктор, скажи ему, я согласна – пусть осматривает меня с ног до головы! Только не умирай, папа!

И тут Лиза уже совсем разрыдалась. На шум вошла Наталья Гавриловна, увидела их плачущими и долго отпаивала различными каплями, разведя по комнатам. Пришел вечером семейный старичок-доктор, но сам осматривать Лизу не стал, а привел на следующий день даму-санитарку, дабы не смущать девицу. Все должны были после этого успокоиться. Через день Полетаев первый раз встал с постели и Наталья Гавриловна благополучно уехала с Павлом в Луговое. Началась, обычная, вроде бы жизнь.

Лиза кое-как, без души, отзанималась во вторник с Аленкой. Та, видимо, чувствуя состояние учительницы, весь день капризничала, поэтому музыки после занятий не было. Также остался неврученным доставленный накануне заяц из игрушечной лавки, заказанный Лизой, которая за этими событиями совершенно забыла про него. Он теперь так и лежал в коробке у Лизы в комнате – оказалось, для того, чтобы дарить подарки, тоже нужен «внутренний свет». Без собственной радости делиться было как бы и нечем, а просто сунуть купленную игрушку ребенку не было настроения. Лиза решила подождать праздника или иного повода. Егоровна ходила в лавки и на базар, готовила обеды, Полетаев просматривал газеты, но… Но все теперь изменилось.

Прежде всего, Лиза стала замечать такие мелочи, которые раньше проходили мимо ее сознания. Выйдя в коридор в тот день, когда у них побывала Нина, она увидела открытой дверь в самую дальнюю от входа комнату, которую до сих пор считала одной из пустующих. Заглянув туда, Лиза увидела вполне обжитое жилище, где были видны несколько вещиц, принадлежащих Наталье Гавриловне. Лиза вспомнила, как она застала замершего перед этой дверью отца, в первые свои дни после возвращения из Института. Припомнилась ей и трость отца, очень похожая на одну из тех, что стоят сейчас у них в прихожей – с головой лошади из слоновой кости вместо рукоятки. Прогулочная, папа любит с ней ходить. Когда Лиза была маленькая, то думала, что лошадь эта взята из шахмат, и что где-то есть доска, на которой невозможно играть, потому что у белых не хватает фигуры. И вот, как бы в подтверждение детских фантазий, той нашлась пара. Такую же трость заметила она и в Луговом, в сенях, когда Наталья собиралась везти Лизу в город.

И еще все чаще стала Лиза замечать, что папа, держа в руках книгу или газету, смотрит мимо строк застывшим взглядом. И что в белках его глаз к вечеру появляются красные прожилки. И про себя она заметила, что прежней радости, которой была пропитана вся ее жизнь с утра до вечера, которая была настолько привычной, что нечего было и внимания на нее обращать, как на фундамент на котором стоит дом, как на паркет по которому ходишь, как на воздух, которым дышишь – теперь этой радости не стало. Она ушла, и нет надежды, что когда-нибудь она вернется обратно.

Нет, ничего не скажешь, время лечит, и день за днем затирал все неприятные воспоминания. С родными все было обговорено в допустимых пределах, восстановлен привычный порядок жизни и отношений. Если говорить образно, то дорога перед Лизой снова была ровной, довольно утоптанной и широкой. Но раньше рядом с ней постоянно как бы катился не то путеводный клубок из сказок, не то колобок, превратившийся в маленькое солнышко и освещавший радостью все ее шаги, что бы с ней ни было. И так было всегда, все годы, что она себя помнила, если не считать тех времен, когда бывало горе, когда не стало бабушки и мамы.

Конечно, с ней и прежде случались и расстройства, и неприятности. Колобок падал в лужи, проваливался в ямки или даже канавы, цеплялся за кочки и коряги, но приходил новый день – Лиза мирилась с подружками, или разъяснялась неловкая ситуация, или прощалась нанесенная по недомыслию обида, и колобок, отряхнувшись, снова бежал впереди и освещал ей путь. А нынче они вместе провалились в какую-то глубокую пропасть. Лизу вытащила Нина, а колобок остался лежать на дне ее – так глубоко, что и света от него не видно. И сможет ли кто-нибудь достать его оттуда хоть когда-нибудь, сказать сейчас было невозможно. По крайней мере, собственных сил Лизы на это не хватало. И ей приходилось идти по серой ровной дороге без улыбок, радостей и света внутри.

***

Татьяна Горбатова, вернувшись домой после того, как Филька передал письмо Полетаевой и утверждал, что выглядит та помятой, но, в общем, целой и невредимой, не на шутку задумалась о себе. Так долго продолжаться не может. Не столь страшно, что сегодняшний день обошелся ей в копеечку, страшно то, что Сергей становится непредсказуем, а, значит, опасен. Что выкинет он в следующий раз? Сейчас у Тани не было нормального, по ее понятиям, гардероба, доступа к финансам и никакой личной свободы. Но, зато, присутствовали – отцовское имя и покровительство тетушки. К тому же, в немалой степени благодаря полученному образованию, она была вхожа в высшее общество города и имела хорошие знакомства. Плюс молодость, свежесть и личное обаяние. Но все это покатится под откос при первом же скандале, где будет упомянута их фамилия. Тетка отвернется сразу же! У отца своих денег – кот наплакал. Надо идти замуж.

Тут же вспоминались сегодняшние слова брата: «Женюсь – все сразу верну!». «Женюсь». Видимо, мысли их шли в схожих направлениях. По всем раскладам выходило, что надо ставить на эту карту, пока положение ее так выигрышно. И фамилию поменять, чтобы уж никак ее не могли связать с братцем, и денежки приобрести, и обеспечить себе некое приволье, выбрав мужа, которым можно было бы, если не вертеть, то хотя бы управлять. Но для этого надо было что-то делать. Танюша не стала дожидаться возвращения Сергея, лишь на судьбу уповая, моля, чтобы в этот раз все обошлось, и на следующее же утро отправилась подлизываться к тетушке.

– Где твой братец, Татьяна? – спросила все еще сердитая за коня Удальцова. – Он что, не ночевал дома?

– Не знаю, дорогая тетушка, – соврала Таня. – Но я бы не удивилась. Для взрослого молодого человека – не ночевать дома, это, кажется, нормальнее, чем ни с кем не встречаться вовсе.

– Что ты говоришь! Ты! Молодая девица! – возмутилась таким вольным допущением в разговоре тетушка.

– Об этом я и хотела поговорить с Вами, ma tante, – Татьяна теперь скромно потупилась. – У меня нет ни матери, ни наставницы. Вы – самая близкая моя родственница, тетя.

– У тебя есть отец! Вы, как будто, все время забываете об этом! – все еще раздраженно отвечала Удальцова.

– Это разговор не для мужчин, – потупилась, изображая смущение Татьяна. – Вы назвали меня молодой девицей, но я же помню, что все мои одноклассницы младше меня. А время так быстро летит! Я хотела говорить о моей женской судьбе, тетя. О выборе спутника, о семье.

– Тебе что, вскружил голову какой-нибудь фат, и я срочно должна отвести тебя под венец? – тетушка напускного целомудрия не замечала, пришлось сменить тактику.

– Я не такая дура! – отвечала ей Татьяна прямо.

Иногда такие выпады бывают самыми действенными. Во всяком случае, тетушке, по роду дел знакомой с различными формами общения, такая прямолинейная грубость, как ни странно, в этом случае, пришлась по нутру. Во всяком случае, она стала прислушиваться к словам племянницы внимательнее.

– И о чем же конкретно тогда разговор? – спросила Удальцова. – По всей вероятности, опять о деньгах?

– Нет! – отвечала Таня, вызвав удивленный подъем бровей у собеседницы. – Не о деньгах. А о больших деньгах! Я прошу Вас, тетя, как женщину деловую и рассудочную, рассматривать вынужденные траты на меня, как на коммерческие вложения. Мне нужно составить приличную партию, но для этого мне необходимо полностью обновить гардероб, делать выезды и приемы, бывать в обществе не только Ваших подруг по средам, но и молодых людей – офицеров, аристократов, неженатых представителей света. Тогда через год Вы избавитесь от обязанности содержать меня. Будем считать это взаимовыгодным предприятием?

– Слава Богу! – тетка откинулась в кресле и рассматривала теперь Таню как вновь увиденную. – Хоть одна, кажется, действительно – не дура!

– И хотелось бы обратить Ваше внимание на то, что наличие приданого сделает мой выбор гораздо шире! – совсем обнаглела Таня.

– Об этом подумаю позже, – тетка явно что-то прикидывала в уме. – А пока так. Сегодня же напишу твоему отцу. Зная, сколько тот будет искать отговорки, как раз к зиме он должен созреть! Сезон, ты, возможно, проведешь в обществе Москвы или даже Санкт-Петербурга, но представлять тебя в нем должен именно отец. Подумаю, кого можно задействовать из тамошних знакомых, чтобы разузнать обстановку заранее. Второе. Я поеду с тобой туда сама месяца на два раньше – там все и закажем, мода переменится, тратиться на это сейчас глупо. Да и я до окончания Выставки привязана к городу. Но и совсем сбрасывать со счетов нижегородское общество тоже не стоит. Я закажу тебе верховой костюм и пару выходных платьев. И надо тебе, действительно, начинать выезжать. Вот только сейчас лето, все на дачах.

– Велите Сергею сопровождать меня! – взмолилась Таня. – Пусть хоть в театр меня вывозит. Или на пикники, какой был у Мимозовых.

– Скажу. Но, надеюсь, с вашей стороны я могу не опасаться никаких выходок?

– Что Вы, тетя! Я буду слушаться каждого Вашего слова! Вы – ангел, благодарю Вас.

И Таня твердо решила, что ради всего этого стоит потерпеть, и полгода побыть примерной девочкой.

***

А в это время о «примерной девочке» вспоминали там, где этого можно было меньше всего ожидать. И разговор, начинавшийся почти невинно, вскоре зашел в такие кущи, что негоже в приличном обществе и упоминать. Началось все с того, что после обеда с капитаном, Сергей остался на палубе со своей трубкой. Спросив разрешения, к нему вскоре присоединился барон, все остальные разошлись – кто по месту службы, кто на отдых по каютам.

– Позволите составить Вам компанию, молодой человек? – спросил Корндорф у Сергея, уже усаживаясь в соседний с ним шезлонг.

– Пожалуйте, – не смог отказать Сергей новому знакомому из уважения к соединившему их обществу и преклонному возрасту собеседника. – Если Вас не смущает дым, милости прошу.

– Что Вы, молодой человек! Может ли вызывать отторжение запах благородного табака! Изысканность благовоний, таинство звуков и ритмов, магия ритуальных событий. Как многообразна зрелость! Эх, я и сам когда-то… – барон нарисовал в воздухе замысловатый вензель, видимо, долженствующий олицетворять его бывшие проделки и безумства. – Да-аааа. А нынче уж мало удовольствий посильно бренному телу. А о молодости, что говорить – ей доступно и подвластно все! Вы сейчас считаете, что по-другому и быть не может. Я знаю! Да и как можно сомневаться в этом, когда ночной ветер треплет кудри, вселенная распростерта перед тобой, а на ее авансцене под звон бубна пляшет молодая дева!