Девятая квартира в антресолях

– Дома для гостей? – размышляла Элеонора вслух.

– Ну, что ты! Какие дома за коровником? Там может быть только что-то нежилое.

– Да у нас и не будет столько приезжих, чтобы для них строить отдельные дома, да еще и несколько. Предусмотрены гостевые комнаты в самом доме, этого достаточно. Мы собираемся жить уединенно.

– Ты что? – Лева нахмурился. – Ты действительно собираешься похоронить себя в деревне?

– Давай поговорим об этом не сейчас, хорошо?

– Ты его так любишь? – упрямствовал Лева.

– Не сейчас.

– Ты любишь его?

– Мужа? – Элеонора надолго замолчала, и Лева испугался своего вопроса, поняв, что именно сцену он ей сейчас и устраивает. Но после паузы она отчетливо произнесла: – Я. Люблю. Тебя.

***

Несколькими днями позже они сидели в саду Элеоноры, а дети играли с няньками вдалеке. Элеонора принесла с собой какое-то рукоделие, но почти не притрагивалась к нему. А Леве абсолютно нечего было делать у нее в доме, потому что он так и не смог представить окончательный проект, но упрямо таскался сюда под предлогом ожидания хозяина для демонстрации ему промежуточного варианта. А тот все не возвращался. А Леве уже было мало тех встреч с ней урывками, в его каморке, и ему хотелось видеть ее постоянно. В ее доме, по их негласной договоренности, они даже наедине общались на «вы», а многие темы были под запретом, поэтому беседы велись вокруг предметов общедоступных. Как-то разговор зашел о вкусах и Лева стал высказывать ей вслух восторги по поводу ее «стиля».

– А Вы не замечали, Лев Александрович, что, если всматриваться чуть внимательнее, то под вещами нас удивляющими, могут оказаться причины довольно прозаические и простые?

– Что прозаического в том, чтобы сочетать черное с лиловым? Это удивительно! В разных культурах оба этих цвета в свои времена заняли позицию траурных, но в сочетании дали такой поразительный эффект. Королевский!

– А я с детства любила сирень, – мечтательно улыбнулась Элеонора Дмитриевна. – У нас во дворе были просто заросли ее. Мы лазили по чужим садам во время цветения и наламывали охапки, другие дети таскали ее у нас, а все родители делали вид, что возмущены этим, хотя после расставляли наши наворованные букеты по вазам, приговаривая, что сирени полезно, когда ее прореживают, чтобы на следующий год она снова обильно цвела.

– Сирень? Какой-то неизысканный цветок. Даже не цветок – куст! – смеялся Лева.

– Вот-вот! Это к вопросу о вкусах, – Элеонора погрозила ему пальчиком и продолжила детские воспоминания. – Причем, белую сирень я не признавала, как и пышную персидскую. Мне нравилась простая, городская, лиловая – в которой можно искать счастливые соцветия с пятью лепестками. И я всегда жалела, что она отцветает так быстро, и никогда не доживает до моего дня рождения.

– У Вас день рождения летом? Скоро? – заинтересовался Лева.

– Через десять дней, – ответила она.

– А ирисы Вам нравятся, они тоже бывают лиловыми?

– Очень! Великолепный цветок. Но только не в букете. Мне почему-то кажется, что срезать ирисы – это кощунство.

– Ну, Элеонора Дмитриевна, – развел руками Лев Александрович, – это уж таков удел цветов – быть срезанными и радовать Вас.

– Нет-нет. Как раз радости-то и не получится, – покачала головой она. – Вот, например розы – те наоборот, просто просятся в вазу! Роза на стебле подобна девушке, которую не берут замуж. А срезанный ирис похож на воина, павшего в бою. Вы не согласны?

– Да, вкусы – вещь сугубо индивидуальная! – философски ушел от прямого ответа Лев Александрович. – Но разрешите мне на сегодня откланяться, я снова не дождался Вашего супруга.

А, уединившись у Левы в холостяцком жилище, они вели разговоры более откровенные, хотя Элеонора и там, снова, очерчивала круг тем, куда даже Леве доступа не было. Он, по началу, злился. Так, например, он довольно ехидно ответил на ее замечание, что уж к празднику-то муж точно должен вернуться:

– Ты рада?

– Да, рада, – снова после длинной паузы ответила она, и Лева по этому молчанию понял, что причиняет ей боль, но сделать с собой уже ничего не мог, или не хотел. – Я понимаю, что ты плохо думаешь о нем. И, просить тебя думать о нем хорошо, наверно бессмысленно, и выше любых сил. Но постарайся хотя бы не думать о нем никак. Вообще. Я не буду ничего говорить тебе о наших отношениях, это недопустимо, как и немыслимо, если бы мы с ним говорили о тебе. Давая слово перед алтарем, по моему внутреннему пониманию, ты даешь обещание в том, прежде всего, человеку, избравшему тебя, что отныне у него есть защищенная территория, куда нет входа ни взгляду постороннему, ни мысли, ни слову. Да, я дурная женщина, я знаю это. Но верность физическая для меня меньше значит, чем это. Я скажу тебе про него один только раз. Сейчас. И больше мы никогда не будем поминать его, даже в мыслях, потому что, что бы ни было поводом для такого упоминания, это может затронуть его чувства. Ничего не обещай, мне этого не надо – ты просто или поймешь меня, или нет.

– Не надо, милая, – Лева стал целовать ей ладони. – Прости, я злился. Не надо никаких объяснений.

– Нет-нет, послушай. Мне уже надо выговориться, раз начала.

– Я с самого начала понимал, что наши отношения с тобой немыслимы. Чудесны. Случайны! – со страстью говорил Лева. – И – временны. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что мне нечего предложить тебе с детьми, я никогда не смогу обеспечить вам такую жизнь, как твой муж. Иначе бы я уже давно просил тебя уйти от него.

– И я еще раз прощаю тебя, мой горделивый спутник, хотя сейчас ты и назвал меня меркантильной дрянью, – Элеонора остановила дернувшегося навстречу ей Льва. – Ты, наверно, имеешь на это право, потому что так оно и выглядит со стороны. Но это не все. Далеко не все. Послушай меня, и не перебивай, пожалуйста. И не смотри на меня, пока я буду говорить, хорошо?

Она снова помолчала, теперь, как будто набираясь сил.

– Я сильно любила своего первого мужа. Вышла за него совсем девочкой, восторженной и влюбленной. Я и не заметила этих десяти лет с ним, они промелькнули, как один большой праздник. Я знала свет, но не знала жизни. Я стала матерью, но не знала забот – он оградил меня от всего, что люди называют проблемами. И вдруг это кончилось разом. В один день. Первое, с чем я столкнулась после горя – были именно деньги. Мои собственные средства кончились за несколько месяцев. Я продала все драгоценности, что были в доме, потом самые дорогие платья, потом дело дошло до посуды. Агенты просили оплатить расходы, прислуга требовала жалование, надо было содержать дом, оплачивать обучение, срочно менять гардероб. Да-да, последнее, что я сделала «на широкую ногу», это пошила себе траурные наряды. Вот, кстати, тебе и разгадка второй составляющей «моего стиля» – просто потом пришлось их как-то переделывать под обыденную жизнь. Одно дело – шить все заново, другое – купить дюжину лиловых шарфов и горжеток. Да, от первого мужа должны были остаться какие-то средства, он был далеко не бедным человеком. Но что я понимала в этом тогда? Компаньоны объяснили, что не могут вынуть капитал из оборота. Ценные бумаги? Проценты? Рента? У мужа не было поверенного, он все финансовые дела вел сам. И не оказалось рядом со мной человека, который смог бы мне объяснить мое положение, или взять на себя финансовые дела семьи. Так вышло. Зато, ты не представляешь, сколько сразу вокруг меня оказалось «друзей мужа». Они приходили, делали двусмысленные намеки, предлагали помощь, но, как понимаешь, не бескорыстно. Нет, откровенных скабрезностей не позволял себе никто, все-таки слишком прочное положение было у мужа в свете, но эти их масляные глазки, у всех, как у одного, толстенькие, вечно что-то перебирающие пальчики! Ты себе не представляешь, что приходится иногда терпеть одинокой женщине!

– Особенно – красивой женщине, – Лева не вытерпел и прервал свое молчание. – Прости меня. Бедная ты моя!

– Я под разными предлогами отказала от дома почти всем знакомым, чтобы избавиться от этой назойливости. Просто перестала принимать. Петербург стал мне ненавистен. И вдруг появился он.

– Муж?

– Друг. Мужем он стал потом. А когда он первый раз возник, я его даже не вспомнила. У них когда-то давно были общие дела с первым мужем, и я узнала Михаила только по его странной манере речи. Он пришел только раз, сказал, что и сам вдовеет уже пятый год, выразил соболезнование, а потом просто стал помогать. Переехал в столицу. Делал что-то, присылал отчеты и посыльных с бумагами, устраивал мои дела. И ничего не требовал взамен. Даже не наносил визитов. У меня появились свободные деньги, после – свободное время, у детей снова были не только приходящие учителя, но и гувернантки, и няньки. Домом занимался вновь нанятый управляющий. Во мне созрело естественное чувство благодарности, и захотелось ближе узнать этого угрюмого человека. Я написала ему, он пришел. Мы стали часто встречаться и разговаривать. Постепенно, я стала хорошо понимать его, несмотря на странную манеру выражаться. Он рассказал мне, как страдают его дела от этой его особенности, здесь, в столице. Попросил меня сопровождать его пару раз на важных встречах, как помощника. А потом он стал ухаживать. Стал дарить мне аметисты, а я позволила – вот тебе и законченность лилового образа. Потом я согласилась выйти за него, если он увезет меня из города, где все напоминало об этом ужасном годе моей жизни. Он только обрадовался. И, хотя я все делала осознанно, события были так стремительны, что мне казалось, я что-то упустила. Слишком мало времени прошло после смерти первого мужа, слишком много благодарности было во мне теперь вместо любви. Наверно, мне было нужно остановиться, осмотреться, остаться наедине с собой и разобраться. Но он. Дети. Меня закрутило как водоворотом. Мы начали строиться, он все, что мог безболезненно изъять из оборота, до копейки вложил в этот проект. Дальше ты знаешь. Дальше – появился ты. Как искушение. Как подарок. Или как глоток воды. Я дурная женщина, но я не смогла отказать себе. Хотя я очень долго боролась – старалась ничем не спровоцировать, сомневалась, считала за свои фантазии. Но раз уж, оказалось, что с обеих сторон! Знаешь, мне кажется, нам иногда посылаются чувства такой силы, такой наполненности, что не взять этот дар – грех худший, чем нарушение долга или обета. Ты ничего не отвечай мне. Не надо. Просто мне было нужно сказать.

– А теперь что-то изменилось, раз появляются манеж и выезд? – спросил, только, чтобы что-нибудь сказать, Лева.

– Аметисты, – улыбнулась она. – Прииски его стали приносить доходы, а то все разработки шли.

– Он сейчас там?

– Да.

– А как же он изъясняется без тебя? – уже совсем мягко пошутил Лев Александрович. – Он не звал тебя с собой?

– О! Там, в Сибири, его понимают прекрасно! – Элеонора была сейчас спокойна и тиха после своего рассказа. – Звал, конечно. Но там климат не для детского здоровья, поэтому решили обосноваться здесь, а он будет уезжать и возвращаться.

***

Леву осенило среди ночи. Он проснулся, вскочил в постели, зная точно, что это может – что это должно – быть! Стараясь не упустить ночную мысль, он, как всегда, схватился за блокнот и стал зарисовывать. Утром идея не показалась, как иногда бывает, несбыточной, все очень хорошо складывалось в единую картину и, как казалось Леве, должно было прийтись по душе Элеоноре. Но вот как раз с ней он советоваться в этот раз не спешил. Он решил сделать ей сюрприз к празднику. Ему, правда, как выяснилось сейчас, не хватало знаний по этому, непривычному для строительства, материалу, но он уже прикидывал в уме, кому напишет и обратится за помощью и за расчетами. Леву охватил творческий азарт.

В День ее рождения, он чуть ли не насвистывая себе что-то под нос от распиравшей его радости и профессиональной гордости, нес в подарок имениннице чертежи стеклянной оранжереи и общие планы, на которых та уже заняла свое место. В вестибюле к нему, как всегда, кинулась навстречу дочка Элеоноры и он, по их уже сложившемуся обычаю, взгромоздил ее себе на плечи и так они поднялись по парадной лестнице. В доме было шумно и суетливо, не в пример будням, но по каким-то мелочам, по окрикам прислуги и ее мельтешению, Лева понял также, что этот ажиотаж вызван не только приготовлениями к гостям, но и приездом хозяина. Вернулся муж.

Девочка убежала обратно, встречать других гостей, а Лева направился по длинному коридору прямо к апартаментам Элеоноры. Внезапно одна из боковых дверей распахнулась, и на пороге возник сам хозяин, видимо его поджидавший. Он сделал приглашающий в свой кабинет жест. Лева ухмыльнулся и приготовился к сражению. Хозяин опустился в кресло за массивным дубовым столом, архитектор занял позицию на стуле с высокой спинкой перед ним, бумаги продолжая держать в руках, показывая всем видом, что он спешит, и лишь отдает сейчас дань вежливости.

– Рад приветствовать Вас, Михаил Львович, с возвращением.

– Приветствую. Показывайте, – кратко ответствовал хозяин кабинета.

– Может быть, не сегодня? Я собирался к Вам с общим отчетом, приходил, но не застал. Все готово, но сегодня у Вашей супруги событие, я спешу ей вручить подарок. Это бумаги для нее.

– Покажите подарок.