Просто это сложно

Открытие какого-то клуба в Сочи, какое-то наполненное полутрезвым восторгом летнее зависание на море, привязанное к работе в этом самом клубе в помещении Фестивального, смытые волнами неприятные воспоминания о наркотиках, обещание себе: все, больше ничего и никогда! – и счастливая мама, встречающая с цветами в аэропорту свою трезвую, вернувшуюся домои?, улыбающуюся, загорелую дочь.

Мои? день рождения в «Птюче», с журналистами, телевидением, снимающим репортаж о красивых вечеринках модных клубных персонажеи?, огромныи? торт с 17-ю свечками. Подаренная кем-то коробка от туфель, неимоверно шикарных тогда Чезаре Пачотти, доверху наполненная каменистым прохладным и рассыпчатым порошком, которыи? долго еще то продавался, то вынюхивался, сводя зубы и окуная с головои? в праздничную атмосферу.

Сошедшая с ума на моих глазах подружка, весело пускающая мыльные пузыри из шампуня в ваннои? и горько рыдающая из-за отобраннои? сковородки, которую она искренне считала своим ребенком, нуждающимся в кормлении грудью. Она кидалась на санитаров «скорои?», требуя обещания рассказать ее малышу сказку на ночь, пока она съездит в гости к доктору. Обшарпанные стены «Кащенко», разговор с врачом, легкая досада из-за более чем наполовину пустои? коробки Чезаре Пачотти, появившии?ся страх сои?ти с ума, подогреваемыи? тревогои? из-за того, что все чаще случаются провалы в памяти, когда не помнишь, где ты был и что делал предыдущим вечером. Ложь друзьям, что содержимое коробки закончилось, усиливающаяся паранои?я, что все за мнои? следят, и даже стены, казалось, подслушивают и подсматривают за мнои?. Опять тот же врач в «Кащенко» с подкрепленнои? деньгами просьбои? помочь уже мне, пока не стало совсем поздно.

Две недели, проведенные в тишине больничного сада, изредка нарушаемои? воплями пациентов, деи?ствительно помогли мне, но страх сои?ти с ума остался на всю жизнь. Я слишком хорошо знаю, насколько зыбко человеческое сознание, когда вот вроде бы ты сидишь и абсолютно нормально разговариваешь с человеком, смеясь над какими-то последними клубными сплетнями, и вдруг, словно по щелчку, разум испаряется из глаз собеседника, которыи?, уже полностью пребывая в своеи? собственнои?, известнои? только ему реальности, совершенно не отдает себе отчета в том, что произошло, не осознает, кто он, кто ты, и не придает, в общем-то, этому никакого значения.

И страшно очень, а вдруг и ты тоже когда-нибудь вот так – раз, и даже не узнаешь и не почувствуешь, что все, приехали.

Смешное оправдание вновь неизвестно откуда взявшемуся героину, которыи? я нюхаю исключительно для того, чтобы было не больно эпилировать ноги, какое-то дикое, замешанное на бандитских разборках, расставание с бойфрендом, ставшее последним спусковым механизмом, широко распахнувшим дверь в мою жизнь серому, гнилому аромату уже почувствовавшего свою власть над моеи? кровью Макового короля.

И я упираюсь в мрачные, железные, закрытые на засов страха и отвращения створки моеи? памяти с перегоревшеи? надписью, как на воротах дантовского ада: «Оставь надежду, всяк сюда входящии?».

ГЛАВА 3

Я любила героин. Любила искренне, безнадежно и нежно. Я ненавидела его еще больше, чем любила.?Он был моим любовником, отцом и матерью, другом и спасением, тоскои? и радостью, он был моеи? ласкои? и отдохновением, моим наказанием и покаянием. Я поклонялась ему и мечтала о свободе от его крепких объятии?. Это самыи? страшныи? и самыи? ласковыи? наркотик в мире. Его нежность, мягкость, любовь и теплота нескончаемы, его боль, гниль, ненависть и отвращение непереносимы. Я снимаю перед ним шляпу и признаю его могущество и власть. Он тихии? и вкрадчивыи?, властныи? и беспощадныи?, он деи?ствительно король и бог наркомании. Он умеет ждать, но если он дождался, он не отпускает своих жертв. Я была однои? из них. Я спасалась в нем от себя и от него самого. Мы были кровь от крови и плоть от плоти друг друга. Я стояла перед ним на коленях, преклонив голову, он меня ласково обнимал, нашептывая в мою кровь слова любви, одурманивая и высасывая из меня жизненную силу, и я понимала, что шансов подняться с колен уже нет, очень хочется, но тихии? шепот в крови говорил одно: нет… нет… нет…

Конечно, поначалу мы все считали, что рассказы о тотальном привыкании – это все ерунда и выдумки считающих себя самыми умными врачеи?-наркологов, никогда не пробовавших, собственно, то, от чего они лечат, выдумки, созданные, чтобы отвлечь юное поколение от сладости запретного плода.

Мы, сожравшие сотни и тысячи доз разнообразнеи?ших химических и натуральных веществ, изменяющих сознание, разбирающиеся в нюансах деи?ствия всевозможных препаратов, легко перескакивающие с одного наркотика на другои? несколько раз в течение вечера, знавшие в совершенстве как, каким способом и чем добиться того или иного состояния, как подсняться, как догнаться, что с чем мешать, с чем не мешать, как избавиться от отходняков и как усилить впечатления, мы цинично, весело и скептично относились к надуманнои? кем-то жестокости и уродливо-невыносимои? мертвои? хватке опиатного привыкания.

Героиновое животное.

Это, наверное, самое точное определение меня в те годы. Мерзкое, гнилое героиновое животное.?Мрачная, потерявшая все нравственные принципы, все ценности, все человеческие качества, блевотная, жалеющая себя, отвратительная, недостои?ная жить героиновая тварь.

Это то, во что я превратилась, связав себя кровными узами брака с маковои? тьмои?.

Горечь героина в носу, горечь его на языке, когда пробуешь капельку уже готового раствора из шприца, сладостная горечь и истома в теле при попадании его в кровь, невыносимая и болезненная горечь струящихся слез ломки.

Вечныи? вопрос – почему?

Почему начала, почему невозможно бросить, почему вот так, и вообще – почему, за что, почему?

Я не знаю. ?Потому что вот так. ?Потому что глупые были, молодые, потому что хотелось чего-то нового. Потому что не веришь никогда в плохое, потому что кажется, что уж тебя-то точно это не коснется, что уж ты-то – точно справишься.

Потому что где-то мы были недолюблены, недообласканы, что-то свербило постоянно где-то глубоко в душе, от чего-то внутри хотелось сбежать и спрятаться, что-то наи?ти и понять.

А может, просто так сложились обстоятельства, и просто нужно было через это прои?ти и прожить, кому-то справиться и что-то понять, а кому-то уи?ти в это и умереть.

Виноватых нет.

Сколько угодно можно кричать с ненавистью и пенои? у рта, что наркоманы сами виноваты, они сами полезли в это, они знали, на что шли, и нечего их жалеть, а в тюрьму их надо и дилерам – смертную казнь.

Не знали мы, на что шли.?Точнее, знали, но не верили в это.? Потому что невозможно поверить в собственную смерть. Потому что кажется, что это не навсегда, что ты только вот эти пару раз – и все, что ты не привыкнешь, потому что ты уже столько раз это пробовал, и никаких ломок – ничего, – просто приятное избавление от внутреннего вечного чувства неудовлетворенности. Кто-то сбегает от него в алкоголь, кто-то в легкие наркотики, кто-то в экстремальные виды спорта, кто-то придумывает себе свое личное избавление, а нам на пути встретился героин.

Не виноваты дилеры, не виноваты родители, которые не углядели, не виновато окружение, обстоятельства, и не виноваты мы сами, согласившиеся, несмотря на все предупреждения, заменить реальныи? мир, не удовлетворявшии? нас, по тем или иным причинам, на теплыи? и ласковыи? мир опиумного бога.

Мы были слишком сильные и гордые, чтобы показать свою слабость и ранимость, и слишком слабые и неуверенные в себе, чтобы это признать.

Я не жалею себя, не оправдываю, не горжусь собои?, не виню себя, да и вообще никого не виню, не восхваляю героин и не объясняю сама себе и кому-то причины этого горького, затрагивающего миллионы людеи? и миллионы могил, опыта.

Я прошла, пролетела, прокарабкалась, простонала, проревела, прорвалась через это засасывающее, сверху теплое, нежное и приятное, а в целом – бездонное, беспощадное и вонючее героиновое болото.

Я похоронила сама себя на его дне и считала минуты и граммы до смерти.

Я потеряла надежду бросить и жила только надеждои? снизить дозу. Я приняла свою гнилую героиновую, никому не нужную (в том числе и мне самои?) жизнь и такую же гнилую героиновую избавительную смерть как неизбежность.

Когда я начинала употреблять героин – я, конечно же, не думала, не догадывалась, не подозревала… И даже посмеивалась над возможностью дои?ти до такого конца.

Ведь я не такая, как они все, эти жалкие наркоманы.

Я успею остановиться. Да я даже и не начала. Да и вообще, где оно, все то страшное, о чем рассказывают, нет этого, все это преувеличение, все легко, весело и прекрасно, и люди просто не знают, о чем говорят.

Ты никогда не увидишь и не поверишь в грязь и дно жизни, пока сам с ними не столкнешься нос к носу. Человеческии? мозг создан таким образом, что всегда верит только в хорошее. Поверить в то, что ты станешь мерзким гнилым и отвратительным, потерявшим человеческии? вид животным, просто невозможно. Я? Нет, никогда…

Но я стала.? Конечно же, не сразу, но стала.?Тихо, медленно и постепенно. Мы, кстати, так и называли героин между собои? – Тихии?. Или – Медленныи?. Героином называли редко. Торговали им? Да, торговали. Все торгуют. А как еще выжить. И да, воровали. И продавались. По-другому просто не выживешь. Нет вариантов.

Это не оправдание, так, голые факты. Реальность.?В этом нет ничего плохого и ничего хорошего. ?Нет осуждения – его не может и быть, по-другому просто выжить на героине невозможно. Нет и попытки оправдать воровство и продажу – всего лишь признание деи?ствительности. Да, это было вот так. Дилерам не за что головы рубить, это, в большинстве своем, такие же несчастные, сидящие на героине, пытающиеся выжить животные. Инстинкт самосохранения, так сказать, в своеобразнои? форме…

Это страшная тема, в нее нельзя лезть с готовыми убеждениями кто плохои?, кто хорошии?, кто виноват, кто жертва. Нет правых и виноватых, есть только боль, слезы, горечь, отвращение, и желание, чтобы этого никогда не было и ни с кем никогда не случалось.

Я не жалею, что у меня был такои? опыт. Не жалею, что жизнь сложилась именно так, что он был.

Он просто был – много забрал и много дал – страшныи? и горькии? опыт жесткои? героиновои? наркомании. Теперь есть еще и всегда дающее мне силу осознание того, что я его прошла.

Но это сеи?час, а тогда, в начале – в мои 17–18 лет, все было радостно, легко и непринужденно.

Вечные друзья с постоянным желанием поделиться с тобои? разнообразными видами наркотиков, клубы, тусовки, вечеринки, отходняки, героин, сон, завтрак, прогулка, созвон, друзья и снова пати.

Мы торчали мы на всем подряд, но как-то все чаще и чаще именно Медленныи? становился нашим другом. Я только нюхала, и героиновые приходы меня радовали, а еле проявляющаяся ломка списывалась на осень, простуды и развеивалась теми приятными ощущениями, которые может дать телу магическии? серыи? порошок.

Не хочу я в это лезть.? Нехочу.? Все давно забыто, отпущено, безвозвратно ушло, и уже давным-давно новая и совсем уже другая жизнь.

Каждыи? нырок в память о том времени – и подступает тошнота.

Память не пускает.

Отказывается, блокирует, жмет мозгом на все тормоза и выдает, после долгих усилии?, по крупицам клочки воспоминании?.

Да и убила я, конечно, свою память героином серьезно.

Почему-то с героином у меня связаны осень, зима, чуть-чуть лета, причем именно того лета, когда случился кризис 98-го года, очень хорошо помню этот момент, как мы шли с с другом Колеи?, большим добрым и толстым сыном обеспеченных родителеи?, обсуждая разницу в деи?ствии героина и метадона, шли от моего дома к обменнику, где нас ждал неприятныи? сюр- приз, лета, когда уже мы хорошо знали, что такое ломка, но все еще не верили, что мы уже героиновые наркоманы.

И нет ни одного воспоминания весны.

Не помню, когда я перестала тусоваться, зато помню, как я ползала, убитая в слюни, на коленях в луже около закрытого клуба «Третии? путь», ища линзу, вывалившуюся из глаза из- за постоянного почесывания лица.

Помню это понимание во взгляде при встрече в клубах с таким же маленьким, с точку зрачком, и почесывающимся человеком.