Просто это сложно

Дальше – космос.?– А девочка у вас уже умерла, мы ее откачивать не будем.

Сухои? голос врача «скорои?» из небытия, сто долларов и уговоры отвезти в Склиф решили мои? вопрос.

Рассыпчатость планет и безграничность маленькои? песчинки, моя принадлежность ко всему и в то же время полное отсутствие Меня, реальности, измерении?, планеты, Бог, неБОГ, умноженныи? в миллионы раз стандартныи? лсд- шныи? трип при полном отсутствии контроля мозга.

Привязанные руки в реанимации. Склиф. Попытка вос- принять себя и тело, космос в каждои? клетке и все реальности, сменяющие друг друга, как в калеи?доскопе.

Я сутки была в коме, Дима – меньше. (Тебя ведь звали Дима? Я не помню, знаю, что ты был, помню внешность, где ты жил тогда, но имя – нет.)

Кто-то из знакомых недавно рассказал про Диму, что, когда тот пришел в себя – единственное, что запомнил, как стоит вокруг него консилиум врачеи?, человек пять или шесть, и, глядя на него, кто-то спрашивает:

– А правда, что под ЛСД всех богов можно встретить?

– Нет, неправда, – отвечает он, закрывает глаза, и тут все они, всевозможные, выстраиваются в ряд перед ним: Шива, Кришна, Яхве, Зевс, Один и миллионы, миллиарды всевозможных богов и божков – стоят перед ним и улыбаются.

Родители забрали меня в тот же день, когда я пришла в себя, они же отвезли до дома Диму. Меня там не было – там был один мощнеи?шии? трип в руках перепуганных взрослых, заключенныи? в подростковом теле. Я помню лишь чувство благодарности родным за то, что мне не было сказано ни слова негатива, сдержанные мамины рыдания и мои? непрерывныи? процесс путешествия по сознанию миров.

Меня впирало где-то примерно семь днеи? – бесконечно.

Я ложилась спать, просыпалась, ела, ходила, умирала, рождалась, плакала; могла носить лишь черное длинное платье – другие цвета начинали разворачивать трип и соединяться с телом и мирозданием в немыслимых вариациях, и я уже молилась всем богам, чтобы меня, наконец, отпустило. На седьмои? день я поняла, что надежды вернуться в нормальное самосознание уже нет, – я начала даже забывать, как это, когда тебя не прет бесконечно.

Память услужливо преподносит странные обрывки воспоминании? о почти лысои? голове – когда же я успела постричься-то, интересно? – Переход на Пушкинскои?, Макдональдс, люди-звери, люди-реки, гномы, эльфы, встающии? перед лицом асфальт и проваливающиеся в окна небеса, слезы из глаз, да когда ж меня отпустит, господи! Храм на Никитскои? (почему мне кажется, что в нем венчался Пушкин?), с бабушкои?, просящеи? подаяние:

– Помоги мне, деточка…– Кто бы мне помог, бабушка!– Бог поможет, заи?ди, помолись…– Я с этим богом уже неделю расстаться не могу, бабушка. – Да ты заи?ди, заи?ди, помолись, легче станет.

Зашла. Сидела на полу, перетекая из мозаики в иконы, рыдая и обещая бросить психоделики навсегда, если Господь сжалится надо мнои? и меня наконец отпустит…

Поняв, что и тут надежды нет, и опасаясь потерять остатки разума в путешествиях по изменяющимся прямо на глазах православным фрескам, я вышла. Трезвая. Вообще. Абсолютно. Безо всякого намека хоть на какои?-то остаток ЛСД в мозгах. Задумчиво смотрела в небо, на снующих людеи?, дышала простым воздухом и молча отдала бабуле все, что было, оставив только денег на метро.

Обещание сдержала.? О психоделиках забыла навсегда.

Однако экстази, кокаин и амфетамины относятся к другои? группе сильнодеи?ствующих наркотических веществ.

Чем я и не преминула воспользоваться.

И снова круговорот воспоминании?, уцелевших от хронологии девяностых годов.

Первые реи?вы: тысячи людеи? в едином порыве счастья танцуют под ровныи? бит оглушающеи? музыки. Потные, разгоряченные, радостные широколобые жители московских окраин, прожигающие свои заработанные рэкетом деньги, с восторгом и наркотическои? влюбленностью в глазах окружали нас, модную молодежь, дающую им новое удовольствие, которое добавляло в грустную прелесть их бандитскои? романтики беспечныи? угар техно и сладостныи? неостанавливаемыи? порок экстезии?нои? любви.

Пати за пати – домашние, клубные, закрытые, общедоступные, дневные, ночные. «Пентхауз» – он так и остался для меня эталоном, где счастье, угар, веселье и все это еще такое новое и еще не приевшееся и не прискучившее, «Третии? путь», неизменно ассоциирующии?ся у меня (интересно, почему?) с пьяным улыбающимся хозяином клуба в растянутых трениках, уговаривающим меня выпить водки:

– Вот это модно! Все эти ваши экстази и кокаины – говно. Водка – вот что пьет интеллигенция! Сегодня у нас анти- наркотическая пати!!!

Клубы, клубы, клубы, неизменные бандиты в окружении пышногрудых барышень, вальяжно наблюдающие за нашим вечным стремлением погрязнуть в неудержимом соблазне порока и разврата, подогреваемом приятно холодящими носоглотку препаратами, заливаемом диким количеством виски и отполированном приятным кругляшом с выдавленными значками известного мужского журнала и не менее известного гиганта немецкого автопрома – уж не оттуда ли пошла мода именно на эту марку машин?

Со своими легкими понтами наркотическои? элиты стоящии? особняком «Птюч».

Народ на входе, ожидающии?, пока я в туалете раздавлю еще одну пару таблеток экстази и вынюхаю их, прежде чем подняться наверх и снова продолжить: взгляд в глаза, бумажка в руки – проходи.

– Извините, у нас только по клубным картам.?– Привет, привет, да есть, привет…?– К сожалению, это частная территория, и хозяева клуба вправе отказать вам во входе. Нет, я не знаю, кто вы.– Ои?, моя любимая песня, подождите! – Бросок на танцпол, круг по клубу: спокои?ные, сидящие на полу вдоль стен, бесконечно разговаривающие люди, и мерныи? ритм хауса, доносящии?ся с танцпола.

Афтепати в клубе «Лес», молодецкое веселье Титаника, захватывавшее в свои? плен прямо при съезде на Ленинградку, и безудержное расколбасное скакание на его танцполе, среди ничего не понимающих широкошеих граждан с признаками полного отсутствия интеллекта на лице. Но зато они мерно и тяжело двигали руками и ногами в такт музыке свежеродившихся «звезд» за диджеи?ским пультом. Эвиан из-под крана в баре, виски-кола в випе, и разговоры, разговоры, улыбки, поцелуи, опять разговоры. Поход впятером в туалет, понимающии? взгляд охраны.

Снова память возвращает меня в «Птюч», вернее в туалет, где я снова дроблю по-моему уже десятую за вечер экстази, чтобы, смешав с кокаином, пропустить по ноздре, и носовая перегородка, не выдержав нагрузки каждодневных разъедающих химических соплеи?, провалилась или сожглась, и прямо из клуба меня увезли в Склиф на восстановление носа.

С пластмассовыми (или какие они там – железные?) хрящиками в носу нюхалось гораздо веселее.

Оставив надоевшии? каи?ф от экстази неискушенным в интеллигентных радостях бандитам, мы модно перешли на виски с кокаином. Снова разговоры, разговоры, танцы, холод на зубах, джек дэниэлс, звенящии? смех, залитыи? чивасом утреннии? отходняк, и снова танцы, мимолетная любовь, мелькающие лица, клубы, звуки – все вперемешку, и привкус молодого счастья на губах от осознания своеи? исключительности, превосходства над серои? массои? людеи?, проживающих свои обыденные жизни, погрязших в мелкои? суете скучнеи?ших обстоятельств, не знающих аромата безудержного веселья, свободы, вседозволенности и красоты распущенности.

Забываясь в бесконечнои? череде событии? и улыбок, мы по полнои? отожгли середину девяностых, еще не зная, что почти всех нас, за редким исключением, терпеливо ждал спокои?ныи? тихии? героин. Он терпеливо ждал, пока мы неустанно веселились, того момента, когда мы в поисках новых удовольствии? откроем для себя его.

Все началось с «качелеи?».

ГЛАВА 2

Сидя на берегу Индии?ского океана в давно облюбованнои? кафешке, под припекающим даже в тени полуденным солнцем, довольно сложно вспоминать те события, вороша нечеткие картинки. Человеческии? мозг стремится вычеркнуть все, что страшно вытаскивать, что грозит утонуть тебе в давно похороненных боли и страхе, как будто и не было ничего, обманывает тем, что раз уж проскользнул сквозь все это дерьмо и гниль, так зачем же хранить эти дурно пахнущие воспоминания в закоулках памяти.

Все мистики нам говорят: идите туда в своеи? душе, где вам всего страшнеи? и больнеи?, и, прои?дя все это заново, с понимани ем и принятием, вы откроете дверь к свободе.

Как я говорила, все началось с «качелеи?».

Неизвестно имя того человека, которыи? первым придумал соединить разговорчивую подвижную бодрость кокаина с мягкостью и плавностью тихого спокои?ного короля наркотиков.

Однако все чаще и чаще в клубах начали встречаться слегка почесывающиеся, с маленькими зрачками и плавными движениями, тем не менее все такие же разговорчивые и не спящие люди.

И опять же не помню, когда и какои? он был, этот первыи? миг знакомства с мистером Медленным, которыи? аккуратно и незаметно, почти крадучись и обещая быть лишь утренним расслабляющим фоном изматывающего, но не надоедающего круглосуточного веселья и жизни в движении, постепенными маленькими шажочками вошел в мою жизнь.

Вновь – безудержные пати, и смех все так же не смолкал вокруг, и новые знакомства продолжались, и старые знакомые все так же мелькали в мерцающем полумраке клубов, и музыка становилась все новее и лучше, и привычная приятная морозящая не?бо свежесть кокаина со вкусом пригубленнои? виски-колы все чаще смешивалась со сладковатои? горечью героина, добавлявшего загадочности моим глазам и плавности по-подростковому резковатым движениям.

Снова память услужливо подбрасывает мне сменяющиеся картинки, перемешанные случаи?ным образом вне хронологии и логики.

Пробивающии?ся сквозь зашторенные окна утреннии? свет в том самом маленьком клубе в саду «Эрмитаж», название которого я не помню (или это была чья-то двухэтажная квартира?), тихии? не останавливающии?ся говор сидящих поодаль людеи?; очередные скрученные сто долларов, валяющиеся на столе; украденная из ЦДХ тяжеленная статуя, стоящая посреди комнаты друга, у которого я тогда жила; грязная маленькая болонка его мамы, выблевывающая сожранные пакетики с героином; мы с подругой Катей в ее красиво и богато оформленнои? розовои? девичьеи? комнате, сидящие на полу и расфасовывающие несметное количество грамм кокаина? спидов? в вырванные и порезанные тетрадные листочки, обнюханные так, что даже разговаривать уже невозможно; какие-то терки с пальцующими бандитами; флюрныи? чилаут «Аэроданса» с мерно вещающим какие-то притчи диджеем Листом, хотя, может, это был вовсе не Лист, или Лист, но вовсе не в «Аэродансе», он всегда у меня связан в памяти с тихими медитативными кришнаитскими сказками и какои?-то неземнои? красоты задумчивостью на лице; вылавливание макарон из доширака на балконе в сером неприветливом здании аэровокзала под неравномерное уханье трансовых битов и прорывающихся сквозь стены высоких звучков, расщепляющих сознание, – черт, я ж работала в «Аэродансе», вспомнить бы еще кем.

Звучание церковного колокола при выходе утром из «Птюча», вот она, ирония судьбы – я даже не помню, деи?ствующая это была церковь или нет, в подвале которои? «Птюч» находился, но перезвон колоколов как-то поутру отпечатался в памяти так же, как и код ближаи?шеи? к клубу двери подъезда соседнего дома, куда мы бегали курить траву, досаждая и без того измученным вечным ночным движением жителям.

Патриаршие пруды, рядом с которыми я любила сидеть осенними ночами, согреваемая героиновым теплом крови и предвкушением возможности, еще чуть-чуть посидев, нюхнуть кокаина и прогуляться до Титаника, где окончательно согреться среди толпы потных тел, периодически пробиваясь к вентиляторам у сцены, чтобы вдохнуть хоть намек на свежии? воздух. Пенная вечеринка в том же Титанике, предусмотрительно наблюдаемая с балкона, на которои? куча обдолбанных теток, закидываемых в загон с пенои? своими толстошеими и не менее обдолбанными мужиками, испортила навсегда свои свежекупленные дико модные версаче и ферре.

Мои бабушка и дедушка, приехавшие в морг на опознание тела своеи? пропавшеи? внучки, которая в кокаиновом угаре уже месяц отвисала в Сочи, абсолютно не вспоминая, что надо хотя бы позвонить, потерявшая счет времени между стодолларовыми бумажками, уже даже не раскручиваемых в принципе – зачем, ведь если вдруг кончится кокос – всегда можно развернуть купюру, к неи? за это время прилипнет целая дорога…

Маленькии? розовыи? флаер «Птюча» с нарисованнои? колючеи? проволокои? и названием вечеринки «Нежность», амфетаминовые отходняки по утрам, когда весь мир кажется уродливым и раздражает одним только своим существованием, пешие прогулки через всю Москву, не потому что нет денег на такси, а потому что просто прикольно идти. Первое подобие ломок – когда сопли, слюни, озноб легкии? – да нет, просто подзамерзла да приболела – и такое приятное разливающееся по телу тепло и медленная плавность горько- ватого на вкус и на запах лекарства, наи?денного в однои? из заначек.

И следующее воспоминание – сразу же – почти животныи? вои? от невыносимеи?шеи? боли выкручиваемых костеи?, нехватка воздуха в сжатых огнем легких, перетряхивающии? все тело могильнои? сыростью озноб, несмотря на летнюю тридцатиградусную жару; холодныи?, вонючии? струящии?ся липкии? пот, текущие из пересохших больных глаз слезы вперемешку с соплями и неудерживаемои? во рту слюнои?, волнами подступающая желчная рвота и бьющаяся в голове мысль-ожидание-поворота-ключа-в-замке-входнои?-двери – скорее, скорее, ну где же ты, скореи?…

Трясущимися руками развернута бумажка с героином, последними остатками воли тело собрано в более-менее нормальное состояние, нервныи? крик на непослушные, словно деревянные пальцы, провалившаяся в горло горечь слюны – все, уже все, – откидываюсь на влажную, пропитанную потом подушку и с каким-то мазохистским удовольствием наблюдаю за постепенно выходящеи? из костеи? и напряженных мышц болью, – что сопровождается томным расслаблением мыслеи? и подобием улыбки на лице…

А ведь тогда я еще только нюхала.

Первые попытки сбежать из оков опиумного бога, вернувшись в такое знакомое и неизменное мерцание клубных огнеи?. Сбежать туда, где все время меняются лица, но аромат вседозволенности остается таким же привлекательным и неизменно звучит не утихающии? смех искушенного счастья.