Приключения Синих Космонавтиков. История одного запоя

Второй способ остановиться – «спуск вручную», постепенное уменьшение дозы. Это когда нет достаточной суммы на «Бехтерев», но на пару-тройку поллитровок наскрести – вполне. Вариант не слишком надежный – плавно снижать уровень в стопке и увеличивать интервалы приема жидкости при абсолютном отсутствии силы воли – задача фантастически сложная. Если, конечно, контроль за процессом не возьмет на себя помощник. Но с этим последние годы у меня было не густо…

В клинику меня всегда везли – друзья, родственники, когда я достигал фазы трупа. Последней искорки жизни хватало лишь на один звонок. Теперь же Семенов насильно сбивал меня с орбиты, не дожидаясь моего согласия на прерывание полета, пусть и на последнем витке. Я – уже не человек, но еще не мертвец, именно так получаются зомби.

Мое тело переместили вниз, в столовую, я лишь слабо шевелил ногами, чтобы они не бились по ступеням. Пытались влить в меня горячий кофе – мерзкие ощущения! Угасающим взглядом я шарил вокруг, пытаясь зацепиться за что-либо, пока не сфокусировал внимание на маленькой берестяной корзинке. В раскалывающейся голове встрепенулись и заработали еще не убитые этанолом нейроны, совсем крошечный отряд выживших клеток: потянулась ассоциативная цепочка, сначала слабенькая, потом – стала крепнуть, проступило нечто похожее на связную мысль: тайник! Тайник на кухне привел мою расстрелянную память к другому тайнику, наверху. Я вспомнил почти все – и отвертку, и стаканчик из-под щетки. Нестерпимое желание проверить схорон за душем в один момент заполнило все мое внутреннее пространство. Удачно, что наверху оставалась моя одежда – рубашка и брюки, может, еще и носки…

У плиты хлопотала незнакомая женщина восточного типа, Семенов загудел в телефон, вышел на веранду, а я собрал все остатки сил и, цепляясь за перила, полез обратно к себе на второй этаж. В ванной защелкнул за собой замок. Бутылка была на месте, не меньше половины. Я пил из горлышка, какую-то раритетную французскую хрень, не чувствуя вкуса, большими глотками, как дешевое пиво. Едва я закончил, как в дверь ломанулся Леха.

– Ты че заперся?! – ручка энергично заскрипела под натиском его железных пальцев. – У тебя там че, бля, заначка?!

– Слушай! – я, наверное, очень похоже изобразил раздражение. – Ну, в самом деле! Нет у меня ничего! Дай ты человеку посрать спокойно!

Однажды я часов двенадцать просидел в туалете, когда меня хотели сдать в «дурку». Благо, с собой было что злоупотребить, как и теперь…

Леха пробурчал что-то и затопал по лестнице. Я натянул брюки и рубашку. Бутылку закрыл и сунул за ремень. Коньяк как-то необычно резко ударил меня по глазам. Какое-то время я сидел на краешке унитаза, уронив голову, потом встал, выдавил из тюбика в рот немного пасты, посмотрел на себя в зеркало – нет, лучше бы я этого не делал! Но в целом – самочувствие на уровне «полутяжелого изумления», с таким час, а то и полтора протянуть можно.

Я вернулся на кухню и накинулся на бутерброды.

– Молодец! – сказал Леха. – Вишь, на хавчик пробило. Спустя неделю. Курнуть хочешь? Я разрешаю.

– Ничего, что у меня крыша, как бы, едет?

– Вот мы ее и поправим. Надо б «коксом», но я его не жалую. Хочу пыхнуть, а один не люблю. Давай, тебе веселее будет.

И Леха поднял со стола уже готовый «косяк». Я сделал две небольшие затяжки, потом еще две – поглубже, на третьем круге добил «пятку».

Прислушался. Кажется, меня догонял товарный поезд. Надо было успеть…

– А где рюмка? – спросил я.

– Сука, не забыл! – восхитился Семенов.

Он вытащил из брюк небольшую фляжку с шотландским тартаном и щедро плеснул в стакан.

– Абсент, – сказал он, – семьдесят градусов. Старик, глотай аккуратнее.

Я взял кусок яблока, жахнул напиток – абсент, так абсент, зажевал.

Леха протянул мне второй «косяк»:

– Взрывай!.. И не парься. Покайфуешь недельку в тепле.… Кстати, жара сегодня – мама не горюй. Я весь мокрый, давно так не потел. А там кондишн в полный рост, санаторий – пять звезд, больше не бывает. Я тебя навещать буду… Думаешь, не помню, как ты ко мне в Костюшко приходил, со спиртягой? Ночевал на свободной шконке. Во порядки-то были! А план-то каков, а? Шама пригнал из Голландии! Я тебе еще привезу, покурим там… Че, поплыл уже?

Я и правда, «поплыл». Голова свалилась с шеи, я схватил ее обеими руками, но она потекла между пальцев… Черт, это же губы… Голова твердая. Не твердая – надутая, как стеклянный шар. Кейвор, а где наш шар? Yes indeed, where is it? Держать, нельзя ронять, разобьется. Как арбуз. Как контрабас…

– У тебя в корне ошибочное отношение к кайфу, – сказал Семенов.

Его голос был резким, свистящим, высокочастотным, и звучал, казалось, одновременно со всех сторон. «Стерео», – подумал я.

– Я имею в виду – кайфу не надо сопротивляться, – продолжал вещать Лехин голос, – пусть тащит, куда надо, следуй за ним с полным доверием, без страха и лишних вопросов.

«Леха – Дон Хуан хренов», – решил я про себя.

– А я тут захватил бумажки. Это тебе с собой, чтоб тебе не скучно было. Это по твоему профилю: чувак один, не фиговый московский олигарх, накропал про свое житие, и ты знаешь, вообще-то прикольную такую штуку. Но вот слогом владеет – как бензопилой. Перепиши там, нормально, чтоб ему понравилось – считай, на «Королу» -трехлетку уже заработал. Заказы потом повалятся – только карман оттопыривай! Знаешь, грамотные люди везде нужны. Их мало уже, большинство перебили. Только без рекомендаций – хуй кто с ними базарить будет. К телефону даже не подойдут. Ты меня правильно встретил. Я ж – ходячая рекомендация, ты понял, наконец?

Лехин голос стал еще суше, еще объемнее, я воспринимал его не ушами – уши я крепко прижимал к голове, мой слух отделился от меня и превратился в маленькую точку, крошечное устройство, которое сходу, заодно с функцией приема, преобразовывало звуковые волны прямо в цифру. Штука эта казалась такой легкой и хрупкой, что я всерьез испугался, что ее могут случайно прихлопнуть, как муху. «Действительно, блядь, кастанедовщина какая-то», – сказал Лехин голос. Сейчас я услышал его напрямую, прямо в голове. А кто же тогда продолжал говорить на кухне? Нет, голос не Лехин, похож, но не его. Типа, какой-то олигофрен отдаст мне корову-трехлетку. Мне. Корову. Зачем?

«Это же кино!» – осенило меня. Леху играет артист! Я же еще раньше заметил – что-то произошло: это Семенов включил телевизор! Голоса похожи… ба, да это ж Гармаш!

– Четверть десятого, – сказал Гармаш. – Тебе полежать, надо полежать. Вот это план, даже меня торкнуло!

Меня разбирал смех… Вот меня взяли под мышки, кто-то второй – сколько же их там – за ноги – и понесли куда-то, руками я по-прежнему крепко давил на свой череп – чтобы меня не убили децибелы… имбецилы…

Меня положили на что-то жесткое и горячее, граната за поясом пребольно уперлась в манипуру. Я схватил ее рукой и дернул, неприятно прищемив кожу. Нет, рука не моя, мои – на ушах…

Глаза по-прежнему зажмурены, я знал – все фигня, все трын-трава, божественный танец, только ни за что, ни при каких обстоятельствах нельзя их открывать!

– О! А у тебя фляжка побольше! – хохотнул Гармаш. – Во растащило-то тебя! Во растащило.… А где твои шнурки? А где мой телефон, моя «лопата»? Во накрыло… Ладно, лежи, я прямо сюда катафалк пригоню.

6

Мне показалось, что прошло несколько часов с тех пор, как Леха и тот, второй, Гармаш, отправились перегонять «Хаммер», чтобы загрузить куль с моим трупом и увезти в лес. Вслед за Цырей и Зэпом – я вспомнил этих ребят… Культурные были братки…

Я слышал голоса – голоса сердились и даже ссорились, потому что никак не могли найти большой мешок и лопаты. А я – лежу и лежу…

«Пора валить!» – вдруг вспыхнуло в моем воспаленном мозгу – и я вскочил, как ужаленный. То есть, я перевалился через край лежака и брякнулся на траву. Упершись руками, встал сначала на четвереньки, потом поднялся на ноги и, шатаясь, ринулся в самую гущу хаотично мелькающих пятен света, из которых был соткан мир на моей новой планете. Там были стволы гигантских деревьев, с которыми я столкнулся, сразу поцарапав нос и щеку. Были колючие елки, в которых я запутался, пытаясь отыскать спасительную калитку. Вот она! Отодвинув щеколду, я шагнул вперед и очутился на свободе! Сзади заурчал мотор – все-таки они заявились по мою душу!

Я перепрыгнул через канаву и скатился вниз с горки. Впереди маячил залив, передвигались какие-то фигуры. Ноги вязли в песке, сразу потерялся один ботинок. Второй слетел у самой воды, но дальше берег был тверже, и я побежал вдоль мелкого прибоя направо. Скоро мне пришло в голову, что я слишком беззащитен на открытом месте – практически, идеальная мишень. И я устремился в сторону от моря назад к соснам и кустам за пляжем. За кирпичной стеной Шамиля тянулся другой забор, тоже из кирпича, но пониже, без решетки наверху. Потом был разрыв и овраг с ручьем, и я, вспомнив все, чему меня учили в разведшколе, запрыгал прямо по воде, спотыкаясь о коряги и камни. Это было нелегко: ручей терялся среди отвалов песка и мусора, тропы нигде не было, только непролазные дебри кустарника, но чем дальше я пробирался по ямам и джунглям, тем громче ликовало мое сердце: я уходил от погони!

Не помню, сколько времени я провел в овраге, проламываясь куда-то наугад, однако, внезапно я очутился на ровном месте рядом с дорогой, по которой двигался плотный поток машин. Как-то я умудрился залезть в автобус и проехал немного бесплатно, пока меня не вытолкал водитель, поспешивший на помощь женщине-кондуктору.

Теперь я стоял у какого-то ресторанчика, прохожая семейка – лысенький папа, мамаша со слегка нависшим над шортиками животом, двое или трое детей – обогнули меня боязливо, как прокаженного. Я шагал бесцельно куда попало, вновь вышел на пляж. На этом участке было много загорающих, у самой воды играли в волейбол. Я брел мимо людей, опустив голову, вид у меня, действительно, был диковатый – грязные брюки, разорванная рубашка, бинт сполз с макушки на шею, размотался до узла и развевался сзади, как обрывок веревки у неудачливого самоубийцы. Наконец, силы оставили меня. Я закатил глаза и рухнул на песок, точно подстреленный. Состояние было – будто я вывалился из карусели, все плыло и не могло остановиться. Звуки тоже не успокаивали – мне все время казалось – я провалился во времени и попал в эпоху гигантских папоротников и ящеров, или на гладиаторские бои, или на войну с немцами. Безопаснее было смотреть, и я смотрел одним глазом сквозь жидкую травку – словно через стекло, на людей, живущих в том, другом, настоящем, солнечном, безвозвратно потерянном мире. У них были чистые, ухоженные лица, они обнимали детей – веселых непоседливых человечков, самое дорогое на свете! Я чувствовал горькую, плаксивую зависть: вот, они нашли друг друга, молодые, красивые – особенно, эта улыбчивая мама напротив… у них есть все: крепкая семья, детки, друзья, машина, загранпаспорта, горные лыжи, дорогая фотокамера… а у меня – все кончено, все разрушено, мне уже почти пятьдесят, и в моей жизни уже не случится ничего похожего на это здоровое семейное счастье… никогда… боже, какая у этой мамочки фигурка!.. Девочка лет четырех подошла ко мне совсем близко, родители вскочили одновременно, папа поднял дочь в воздух, выражение лица – враждебное, угрожающее даже. У мамочки – немного испуганное. Они собрали вещи и передислоцировались ближе к воде. Я наблюдал за ними с кривой усмешкой принявшего роковое решение шахида. Очень скоро вокруг меня образовался некий круг отчуждения – метров двадцать в диаметре. Остался только художник в широкополой шляпе, на стульчике, с мольбертом. Ну, пусть рисует, ладно, я не против… я опустил голову в ямку промеж двух травяных кочек – и мгновенно провалился в пустоту.

7

Когда я проснулся и сел, ошалело озираясь по сторонам, словно потерпевший крушение астронавт, в первые минуты мне было не очень понятно, где я оказался, и что со мной произошло. Передо мной простиралось море, мутно-серое, густо усеянное барашками, на небо наплывала тяжелая темная туча, дул сильный ветер – он нес песок и больно сек им лицо, и песок уже был во мне везде – в ушах, в носу, во рту. Я осмотрел себя – руки, ноги целы, пропали только ботинки. Странно, кому они могли понадобиться? Или я бежал уже в носках? Я смутно помнил, что был побег, погоня, но откуда, от кого? Носки были неимоверно грязны, с налипшим песком, из двух одинаковых дыр симметрично выглядывали два черных от пыли больших пальца.

Мимо, между мной и морем проехала группа велосипедистов. Девчонки заливисто хохотали. Вдали ударил гром. Художник в шляпе собирал мольберт и кисти в деревянный ящичек, то и дело хватался за шляпу, чтобы ее не сорвало ветром. Я с трудом поднялся на ноги – песок посыпался из меня, как из старого мешка.

– Извините…

Своего голоса я почти не услышал, только скрип песка на зубах.

Художник обернулся – это была девушка, совсем юная, с круглым лицом и слегка азиатскими глазами.

«Вы не видели мои ботинки?» – наверное, пытался спросить я, но вовремя сообразил, какую глупость могу сморозить.

– С вами все в порядке? – спросила девушка участливо, защелкивая свой ящик.

– Я спросить… Я где?