Цветаева за 30 минут

Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!

Стихотворение входит в созданный в 1916 году сборник стихов «Бессонница». Именно в этот период поэтесса решила вернуться к мужу после романа с Софьей Парнок. Вместе с тем, она понимает, что сильно изменилась и прежней уже не будет никогда. Она сомневается в возможности обретения счастья с супругом.

Первая строчка: «…Вот опять окно, Где опять не спят…» – символизирует то, что поэтесса не одинока в мире мятущихся душ, она убеждена, что в жизни каждого человека наступает период размышлений, раздумий и к ним тоже приходит бессонница. Тогда в их окнах тоже подолгу не гаснет свет. Далее, она пытается угадать чем заняты люди: «…Может – пьют вино, Может – так сидят…», предполагает встречу возлюбленных: «…Или просто – рук Не разнимут двое…» и констатирует, что у каждого из нас есть свои причины для того, чтобы подольше не гасить свет: «…В каждом доме, друг, Есть окно такое…».

Цветаева подчеркивает, что за каждым светящимся окошком в доме скрыты человеческие эмоции, переживания, страхи, восторги, разлуки или встречи: «…Крик разлук и встреч – Ты, окно в ночи!..» и не столь важно чем именно освещена комната бессонными глазами или тысячами свеч: «…Не от свеч, от ламп темнота зажглась: От бессонных глаз!..», «…Может – сотни свеч, Может – три свечи…». Поэтесса признает, что ранее не задумывалась о причинах бессонницы людей, пока сама лично не столкнулась с этим: «…И в моем дому Завелось такое…». В эпилоге она призывает любого случайного прохожего помолиться за светящееся окно в темноте: «…Помолись, дружок, за бессонный дом, За окно с огнем!..».

С большою нежностью – потому…

С большою нежностью – потому,
Что скоро уйду от всех –
Я все раздумываю, кому
Достанется волчий мех,
Кому – разнеживающий плед
И тонкая трость с борзой,
Кому – серебряный мой браслет,
Осыпанный бирюзой…
И все? – записки, и все? – цветы,
Которых хранить – невмочь…
Последняя рифма моя – и ты,
Последняя моя ночь!

Стихотворение создано в 1915 году и в реальной жизни поэтессы в этот момент не было никаких поводов для столь пессимистичного настроения. Она недавно вышла замуж и родила дочь, ей всего 23 года. Вероятнее всего, поводом для расстройства послужил скандальный и порицаемый обществом роман с Софьей Парнок, ради которой она даже ушла от мужа, о чем позже сильно сожалела.

Так или иначе, Цветаева, рано потерявшая мать, пытается угадать что же кроется там, за чертой жизни земной. И если изначально смерть внушала ей панический ужас, то с течением времени она начала воспринимать ее как избавление от бремени житейских тревог и проблем. Как способ перехода в другое измерение – она верила в загробную жизнь. И в данном произведении поэтесса размышляет о том, что произойдет, если ее не станет: «…Я все раздумываю, кому Достанется волчий мех, Кому – разнеживающий плед И тонкая трость с борзой, Кому – серебряный мой браслет, Осыпанный бирюзой…». Ее заботит судьба не только материальных вещей, но и духовных: «…И все? – записки, и все? – цветы, Которых хранить – невмочь…». В итоге она понимает, что ее уход заметят лишь самые близкие и родные люди, но тематика смерти часто присутствует в ее творчестве.

Строчка: «…Что скоро уйду от всех…» говорит о том, что Цветаева не просто не боится смерти, она ее ждет, хотя до реальной физической кончины поэтессы еще целых 30 лет. Однако учитывая то, что она совершила суицид, смерть действительно кажется ей спасением, а пока ей только 23, она лишь заигрывает с судьбой: «…Последняя рифма моя – и ты, Последняя моя ночь!».

Семь холмов – как семь колоколов!..

Семь холмов – как семь колоколов!
На семи колоколах – колокольни.
Всех счётом – сорок сороков.
Колокольное семихолмие!
В колокольный я, во червонный день
Иоанна родилась Богослова.
Дом – пряник, а вокруг плетень
И церковки златоголовые.
И любила же, любила же я первый звон,
Как монашки потекут к обедне,
Вой в печке, и жаркий сон,
И знахарку с двора соседнего.
Провожай же меня весь московский сброд,
Юродивый, воровской, хлыстовский!
Поп, крепче позаткни мне рот
Колокольной землёй московскою!

Стихотворение написано в 1916 году и входит в поэтический цикл «Стихи о Москве» – городе, где поэтесса появилась на свет. К слову, она неоднократно подчеркивала как горда тем, что ее день рождения совпал с праздником Иоанна Богослова: «…В колокольный я, во червонный день Иоанна родилась Богослова…».

Примечательна интонация произведения, создающая у читателя эффект колокольного звона за счет переноса одной идеи на несколько строк, тире как пауз, постоянных повторов, частого использования буквы «о»: «…Семь холмов – как семь колоколов! На семи колоколах – колокольни…». Часто упоминаются ей и всевозможные знахарки, паломники, празднование православных торжеств как символ старой «настоящей» Москвы.

Эпилог стихотворения снова содержит тему смерти, часто встречающуюся во всем творчестве поэтессы. Она просит попа: «…Поп, крепче позаткни мне рот Колокольной землёй московскою!» – как просьбу похоронить в любимом городе. Однако эта просьба не была удовлетворена, поскольку скончалась поэтесса в Елабуге и была похоронена на Петропавловском кладбище. По иронии судьбы, точное место расположения ее могилы не известно до сих пор.

Кроме любви

Не любила, но плакала. Нет, не любила, но все же
Лишь тебе указала в тени обожаемый лик.
Было все в нашем сне на любовь не похоже:
Ни причин, ни улик.
Только нам этот образ кивнул из вечернего зала,
Только мы – ты и я – принесли ему жалобный стих.
Обожания нить нас сильнее связала,
Чем влюбленность – других.
Но порыв миновал, и приблизился ласково кто-то,
Кто молиться не мог, но любил. Осуждать не спеши
Ты мне памятен будешь, как самая нежная нота
В пробужденьи души.
В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме…
(В нашем доме, весною…) Забывшей меня не зови!
Все минуты свои я тобою наполнила, кроме
Самой грустной – любви.

Данное произведение является одним из первых для поэтессы, создано в 1906 году и входит в сборник «Вечерний альбом» в раздел «Любовь». По признанию самой поэтессы этот сборник – признание в любви человеку, которому иначе об этом сказать она не могла.

В стихотворении речь идет о Трехпрудном доме в Москве, где жила Цветаева и куда позже вернулась после смерти матери, поэтому она его описывает изнутри: «…Только нам этот образ кивнул из вечернего зала…», «…В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме…». Она говорит «наш дом»: «…В нашем доме, весною…», показывая, что ей он тоже очень дорог и памятен, хотя наследовали его старшие дети отца – Андрей и Валерия.

Это еще пробное, несмелое стихотворение. В нем нет классического «почерка» Цветаевой, нет никакой драмы, фатализма, мистики, душевного надрыва. Вместе с тем, оно просто в своем очаровании.

В раю

Воспоминанье слишком давит плечи,
Я о земном заплачу и в раю,
Я старых слов при нашей новой встрече
Не утаю.
Где сонмы ангелов летают стройно,
Где арфы, лилии и детский хор,
Где всё покой, я буду беспокойно
Ловить твой взор.
Виденья райские с усмешкой провожая,
Одна в кругу невинно-строгих дев,
Я буду петь, земная и чужая,
Земной напев!
Воспоминанье слишком давит плечи,
Настанет миг, – я слез не утаю…
Ни здесь, ни там, – нигде не надо встречи,
И не для встреч проснемся мы в раю!

Стихотворение создано в 1910 году и изначально предназначалось для поэтического конкурса, устроенного Валерием Брюсовым. В нем она последовательно раскрывает свое видение места любви в жизни человека и отрицает, что любовь может победить смерть. Очередное произведение, посвященное фантазиям о загробной жизни.