Россия распятая

Глядя на могучие волны Невы, где на другом берегу словно к нам протягивал бронзовую руку царь Петр, топчущий змея, как Георгий Победоносец, мать продолжала: «У королевы Любуши не было мужа, и она решила пустить своего златогривого коня в поле, всем объявив: «Перед кем он остановится, тот и будет моим мужем». Конь мчался через поля и леса, королева Любуша следовала сзади со свитой в золотой карете. Наконец конь домчался до бескрайнего поля, где пахал одинокий пахарь и пел песню. Конь остановился перед ним и ударил копытом в землю. «Да быть по сему», – сказал пахарь, опираясь на плуг. Он воткнул в землю свой посох, из которого выросли три розы…»

На нашем гербе действительно из жезла растут – не три розы, а три обозначения плуга – словно напоминание, что наша родовая фамилия происходит от слова «плуг» – онемеченное Флуг. Трудно немцам произносить наше славянское «п»…

«Не говори об этом никому, – добавила мать, – ты ведь знаешь, какое сейчас время: кто расстрелян, а кто – выслан».

Полную легенду о королеве Любуше, основательнице города Праги, любознательный читатель может прочесть, например, в энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

Многие историки говорили мне, что королева Любуша для западных племен славян имела такое же значение, как для Древней Руси – княгиня Ольга, мудрая «королева Ругорум» – «королева руссов», как называли ее византийцы, дивясь государственному уму приобщенной позднее к лику святых бабки князя Владимира, крестителя Киевской Руси.

Сын ее Святослав был одним из великих правителей Европы и Древней Руси. Имя его овеяно легендарной славой!.. Это он уничтожил иго Хазарии, разметав ее по ветру в борьбе за создание своей великой державы со столицей на берегах Дуная.

Корни моей родословной в России по линии матери начинаются с Готфрида Флуга, который был призван Петром Великим в Петербург для преподавания математики и фортификации. Генерал Флуг участвовал с конными полками в битве под Лесной, где русские разбили войско генерала Левенгаупта, шедшего на помощь Карлу XII под Полтаву.

Я помню, что до войны у нас в шкафу под бельем хранился завернутый в газету рулон. На пожелтевшей бумаге тушью изображалось фамильное древо дворянского рода Флугов. Помню, что оно было могучим и уходило корнями в славянскую землю.

* * *

У большинства народов разных рас и цивилизаций, а особенно у славянского племени, память о предках входила в религиозный культ. Стереть память о них, об истории народа – значит превратить его в рабов, которыми легко управлять. Это хорошо понимали большевики-коминтерновцы, завоевавшие великую Россию и уничтожившие не только многомиллионную элиту сословий покоренной нации, но и право знать свою историю.

Однажды в церкви священник спросил моего приятеля: «Почему ты второй год не празднуешь день своего рождения? Это грех. Тебе в этот день по милости Божьей отец и мать даровали жизнь. И могилы предков твоих, наверное, как у многих, разорены и не ухожены. Без предков не было бы и твоих родителей». А я подумал, как истинны и величавы его слова! Ведь геноцид каждого народа начинается с осквернения могил и уничтожения старинных кладбищ.

Вырвавшись из объятий неминуемой смерти во время Ленинградской блокады, слушая внутренний голос, будучи двенадцатилетним подростком, записал все, что знал о своем роде со слов моей погибшей в блокаду матери Ольги Константиновны Флуг. Потеряв почти всех, кого любил, я боялся забыть семейные предания. Поскольку некоторые представители моего рода оставили определенный след в истории государства Российского, расскажу о них по порядку.

Мой прапрадед – воспитатель Царя-Освободителя

На день рождения, когда мне исполнилось восемь лет, мама подарила мне роскошно изданную до революции книгу «Царские дети и их наставники». Я залюбовался изящным рисунком виньетки, увенчанной царской короной. Благоговейно перелистывая страницы книги с золотым обрезом, узнавал лица царей, знакомых мне по портретам, виденным в Эрмитаже и в Русском музее.

Мне рассказывали, что после революции детей-школьников возили в Петропавловскую крепость, чтобы они плевали в оскверненные гробницы великих русских императоров. «Не показывай книгу своим друзьям во дворе. Это опасно», – предупредила меня мама, грустно улыбаясь своими зелено-серыми глазами. Потом добавила шепотом: «Ведь наш родственник Арсеньев преподавал цесаревичу Александру историю и географию. Ты должен запомнить, что фамилия твоей бабушки и моей матери Елизаветы до замужества была Прилуцкая. А ее родная сестра, Наталья Дмитриевна, как ты знаешь, вышла замуж за дядю Федю Григорьева, генерала, директора Первого кадетского корпуса у нас в Петербурге на Васильевском острове. А их мать, Мария, была дочерью воспитателя Государя Александра II – Константина Ивановича Арсеньева».

В двухтомном труде С. С. Татищева, посвященном жизни и царствованию Императора Александра II, Царя-Освободителя, не раз упоминается имя моего прапрадеда Константина Ивановича Арсеньева. В частности, на с. 48 первого тома написано: «В продолжение 1830 года не произошло существенных перемен в занятиях и в образе жизни Наследника, если не считать назначения новых преподавателей: Арсеньева, для географии и статистики России, и Плетнева – для русской словесности…». И далее (на с. 55): «…В отсутствие Жуковского русскую историю преподавал ему Арсеньев, вернувшийся из поездки по России, которую предпринял по высочайшему повелению для собирания материалов отечественной статистики, составляемой им для Наследника».

В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона К. И. Арсеньеву (1789–1865) посвящена целая страница. Кроме высокой оценки его ученых трудов, обогативших историческую науку, там отмечается также: «В качестве учителя Арсеньев оказал бесспорное влияние на склад мыслей и характер Царя-Освободителя. Личные отношения высокого ученика к своему учителю были самые сердечные и близкие. Когда в 1837 году цесаревич предпринял путешествие по России, из учителей его сопровождали только Жуковский и Арсеньев, который руководил образовательной стороной поездки и составил указатель мест, которые следовало осмотреть подробнее».

Очень большая статья о моем прапрадеде помещена в Русском библиографическом словаре. В ней сообщается: «Арсеньев Константин Иванович, географ и статистик, родился октября 1789 года в селе Мироханове, Костромской губ., в 15-ти верстах от города Чухломы… Сын сельского священника, Арсеньев получил первоначальное образование в Костромской семинарии, куда поступил в конце 1799 года. Отсюда он в числе лучших воспитанников был послан в 1806 году в Петербург, в педагогический институт. Тут он особенно усердно занимался историей, географией и скоро обратил на себя самое лестное внимание профессоров.

…Еще в феврале 1828 года Император Николай собирал комитет из приближенных к нему лиц для обсуждения вопроса: кому поручить преподавание наук Наследнику престола? При этом случае Его Величество сказал: «Для истории у меня есть надежный человек, с которым я служил в инженерном училище, – Арсеньев. Он знает дело, отлично говорит и сыну будет полезен». Кроме того, Арсеньеву было поручено и преподавание статистики. Но так как печатных материалов по статистике России тогда почти не было, то 19 апреля 1828 года был дан следующий указ министру внутренних дел: «По требованию коллежского советника Арсеньева повелеваем доставлять ему все из всех министерств сведения, нужные к составлению статистики Российской империи для преподавания Его Императорскому Высочеству Великому Князю Наследнику престола». «По собрании сих сведений, – пишет Арсеньев в одном из своих писем, – Государю угодно было отправить меня по важнейшим губерниям России, чтоб я все видел собственными глазами, и потом послать меня в чужие края для сравнения отечественного с иностранным».

…В придворных сферах Арсеньев оставался все тем же глубоко гуманным человеком, и, конечно, он старался всеми силами подготовить почву, на которой зародились планы великих реформ Царя Освободителя… Со 2 мая по 14 октября 1837 года Наследник путешествовал по России, и Арсеньев находился в свите, сопровождавшей Великого Князя.

…Этим путешествием воспитание Наследника закончилось, и Арсеньев всецело отдался своим служебным и научным занятиям. Еще 11 апреля 1832 года Арсеньев был назначен членом Совета Министерства Внутренних Дел, а 24-го января 1835 года он стал членом статистического отделения, и ему было поручено управление всеми его делами и работами. На этой должности Арсеньев состоял до 1853 года, и его деятельность была столь важна, что по справедливости он может быть назван одним из отцов нашей официальной статистики…

В 1864 году Арсеньев был переведен в Петрозаводск к старшему сыну Юлию Константиновичу, где и скончался. Он похоронен в кладбищенской церкви в Петрозаводске. Кроме сведений, о которых упомянуто выше, Арсеньев состоял членом-корреспондентом Академии Наук с 29-го декабря 1826 года, действительным членом общества истории и древностей в Москве с 25 февраля 1833 года, почетным членом Петербургского и Казанского университетов с 20-го декабря 1837 года. По службе он достиг чина тайного советника».

Читая эти скупые энциклопедические строки, я словно опять вижу давно умерших во время блокады Ленинграда родственников, их родные лица, слышу их воспоминания об Арсеньеве. И понимаю их тревогу: не дай Бог, если «они», узнав, что он был воспитателем царя, доберутся и до нас.

В древнем Суздале

В древнем богохранимом граде Суздале стараниями моего прапрадеда Константина Ивановича Арсеньева по поручению Государя в Спасо-Евфимиевском монастыре на могиле великого сына России князя Пожарского было возведено красивое мраморное надгробие. Не могу не рассказать читателю о мистической и столь памятной для меня истории, связанной не только с доблестным князем, имя которого стало символом нашей истории, но и с моим прадедом и мною. Забегая вперед, в 60-е годы, когда я уже жил в Москве, хочу вспомнить Василия Дмитриевича Захарченко, поэта, публициста и редактора известного в свое время журнала «Техника – молодежи». Он возглавлял тогда и комиссию по культуре при Советском комитете защиты мира. Именно при этой комиссии после того, как Хрущев публично разорвал переданное ему Михалковым наше прошение о создании Общества охраны памятников истории и культуры, секретарь Советского комитета защиты мира Михаил Иванович Котов и Захарченко не побоялись создать секцию по охране памятников, из которой, но уже при Брежневе, был сформирован знаменитый ВООПиК. Сколько сил и я потратил на это!

В каких только странах не побывал восторженный Василий Дмитриевич, участвуя во многих фестивалях молодежи и студентов и даже возглавляя их! Он писал и говорил всегда с пафосом и напором: «Боже, до чего красиво купоросно-синее море в Болгарии и какое над ним ослепительно золотое солнце освещало нас, проводивших состязания на водных лыжах». Однажды, когда он в который раз стал мне рассказывать о красоте Парижа, Рима и Амстердама, я у него спросил: «Василий Дмитриевич, а вы в Суздале были?» – «Нет, а что? – насторожился он. – К стыду своему, не был». Я предложил: «Так давайте поедем в эту субботу – от Москвы до Суздаля на вашей машине за три с половиной часа доедем». Он был необычайно легок на подъем и, посмотрев на свою красивую жену – блондинку с голубыми глазами – Зинаиду Александровну Ткачек, химика, лауреата Ленинской премии, спросил у нее: «Ну что, ЗэАшка, поедем с Ильей и Ниной?». (Я никогда не слышал, чтобы муж и жена называли друг друга по инициалам – очевидно, для краткости. Кстати, так звали их и друзья, и в редакции – В. Д. и 3. А.).

Суздаль уже издалека кажется сказочным райским градом, где скоротечное время останавливает свой бег. Суздаль – краса и гордость наших древних городов – упоминается в летописи уже в 1024 году в связи с восстанием местных волхвов. Сам великий князь Владимир, крестивший суздальцев, построил здесь храм в честь Рождества Пресвятой Богородицы.

И сейчас, подъезжая к Суздалю, мы залюбовались его храмами и монастырями. А ведь многое безвозвратно утрачено… В центре города, увидев гостиницу «Интурист», супруги Захарченко вспомнили, что последний раз мы все обедали вчера. Из окон ресторана был виден старый гостиный двор, а за ним возвышались могучие стены монастыря и незабываемо красивых соборов. Вэ Дэ, когда мы сели за стол, обнаружил меню на французском языке и восторженно воскликнул: «Боже мой, это меню изысканнее и богаче, чем то, которое я недавно изучал в Париже на Елисейских Полях». Он выбирал долго, переводя нам с французского на русский, а равнодушная, лет сорока официантка молча ожидала, думая, что он интурист, судя по его французскому языку и заграничному голубому костюму с короткими рукавами. Он был высокий красивый мужчина с вьющимися волосами и элегантно подстриженными усами над выдающимся вперед подбородком. Я скептически ожидал результата его выбора. В ответ на заказ суздальская официантка равнодушно и устало сказала: «Есть перловый суп и гуляш, и больше ничего». Захарченко онемел. «Мы не в Париже, Василий Дмитриевич, – пояснил я, – в меню одно, а в жизни другое!»

Бывая в Суздале, я никогда не мог попасть в Спасо-Евфимиевский монастырь, потому что там находилась женская колония для несовершеннолетних преступниц. И вот перед нами – могучие стены монастыря, основанного в XIV веке иноком Евфимием, пришедшим в Суздаль из Нижнего Новгорода.

«В заложенном им Спасо-Преображенском соборе, перестроенном в XVI веке, до революции сохранялась рака с мощами преподобного Евфимия. Разумеется, члену Комитета защиты мира и сопровождающей его делегации разрешили проникнуть на территорию бывшего монастыря, которая десятки лет была тюрьмой, где сидели многие важные заключенные, в том числе даже Паулюс, взятый в плен под Сталинградом», – пояснил сопровождающий нас работник музея, а представитель власти в штатском был молчалив.

Когда перед нами с лязгом открылись тяжелые монастырские ворота, человек в штатском предупредил: «Стены здесь, как видите, высокие, побеги исключены, но будьте повнимательнее. Девочки тут не простые, не только проститутки и воровки, но есть даже убийцы. Это не монахини!» Я помню, как в лучах летнего, клонившегося к закату солнца в высокой некошеной траве несколько одетых в тюремную одежду девушек-подростков разгружали подводу с желтыми тыквами. Двое из них, завидев мужскую часть нашей делегации, расстегнули серые робы и стали запихивать под них небольшие тыквы, имитирующие, по их понятиям, роскошные груди секс-бомб. Другие зазывно махали нам, приглашая помочь им в трудовом процессе. Мы вошли под своды высокого и гулкого своей тишиной храма. «Здесь хозяйственный склад. Но ведь вас интересуют древние фрески, которые являются поистине произведениями древнерусского искусства», – сказал сотрудник музея. Мы, задрав головы, потрясенные чудом древних росписей XVI века, застыли в молчании, зачарованные красотою цветовых созвучий и одухотворенностью ликов.

Выйдя из его полумрака и видя вокруг себя дрожащую на ветру листву вековых лип на фоне синевы летнего предвечернего неба, мы вновь обрели дар речи. Захарченко воскликнул «Я объездил весь свет, но ничего подобного не видел ни во Флоренции, ни в Падуе, ни в Риме – никогда, – вот это действительно великое и неповторимое искусство. Как страшно, что это не могут видеть люди!» – «Вот куда надо возить ваших борцов за мир, – бил я опять в ту же точку, веря на этот раз в искренность его восторга. – Как страшна эта мерзость запустения!».

Краевед показал нам на кучу какого-то мусора среди высокой травы у восточной стены храма: «А вот здесь высилось когда-то мраморное надгробие князя Пожарского. – И пояснил: – Род князей Пожарских, как свидетельствуют историки, породнился с родом Хованских, и у них был общий родовой склеп. Когда к концу XVII века род Пожарских пресекся, никто, кроме монахов, не заботился о сохранении могил».

Должен сказать, что во мне всегда вызывали восхищение и уважение работники наших провинциальных музеев. В большинстве своем это – истинно подвижники! Они сеяли и сеют «разумное, доброе, вечное», несмотря на стычки с местным начальством и нищенскую зарплату. Их устами говорила и говорит неистребляемая любовь к Отечеству. А сколько исторических документов и ценностей нашей культуры сохранили они!

Наш худощавый, в сильно потертом костюме краевед, казалось, бесстрастно объяснял: «Когда у вас в Москве при императоре Александре I после разгрома Наполеона на народные деньги в 1818 году соорудили памятник Минину и Пожарскому работы гениального Мартоса, возникла необходимость привести в порядок находящуюся в забвении в нашем суздальском монастыре могилу Дмитрия Михайловича Пожарского. Впервые поисками ее занялся по царскому указанию академик Арсеньев. В 1852 году близ алтаря ныне заброшенного Преображенского собора был найден фундамент с тремя рядами захороненных старинных гробов. На каменной гробнице в третьем ряду захоронения нашли надпись на каменной плите, что «здесь погребен князь Ф. Д. Пожарский – сын героя, спасшего Русь». Комиссия обнаружила останки скелета, покрытого узорчатым саваном алого цвета из шелка. Одежда истлела – на ней сохранился, однако, золотой узор, как и на вышитом поясе. Высокая комиссия, которую возглавлял президент Российской академии наук, министр народного просвещения граф Сергей Семенович Уваров, пришла к единодушному заключению, что это и есть место захоронения великого сына России – князя Пожарского. Как и памятник Мартоса в Москве, надгробие было академика Горностаева на собранные по подписке народные деньги». Наш гид задумался и грустно сказал: «Мне его самому не довелось видеть, но сохранились фотографии. Это не просто надгробие – оно было как мавзолей, внутри которого горели неугасимые лампады».

Позднее, в книге «Суздаль и его достопримечательности», я нашел детальное описание этого надгробия: «Памятник построен из белого итальянского мрамора в стиле надгробных палаток XVII века, со входом с восточной стороны. Вход закрывается тяжелою бронзовою дверью художественной работы с рельефными изображениями Минина и Пожарского. В верхней части двери изображен торжественный момент призвания князя Пожарского нижегородскими послами на великое дело освобождения Отечества от врагов; в нижней части изображен момент битвы князя Д М. Пожарского в Москве, на Сретенке, 19 марта 1611 года, когда он был ранен – по краям двери вязью написаны слова князя Дмитрия Михайловича, сказанные в ответ на призыв Минина: «Мужаемся и укрепимся о людях наших и о градех Бога нашего и Господь сотворит благое перед очима Своима». Над дверною аркою написаны слова: «Боярину князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому благодарное потомство». Действительно, даже по фотографии видно, какое это было величественное сооружение архитектуры, достойное деяний героя русского народа.

…Очевидно, пользуясь тем, что человек в штатском отошел от нас, заприметив одну из заключенных, с которой о чем-то игриво заговорил, сотрудник музея шепнул мне: «Один, уже умерший, старый наш краевед говорил мне, что когда ломали памятник, то мрамор с надгробия отвезли на дачу к Берии, чтобы соорудить из него фонтан! А вот от могилы осталась эта куча мусора, поросшая, как видите, крапивой и травой. – И словно в оправдание добавил: – Могилу Минина тоже уничтожили в Нижнем. Но он был в церкви захоронен, а на ее месте в Нижегородском Кремле построили здание обкома». А ведь когда-то, подумал я, сам Петр Великий, будучи в Нижнем, зайдя в церковь, опустился на колени перед надгробием Минина и произнес: «Вот истинный спаситель Отечества!». В конце 70-х, когда была моя выставка в Нижнем Новгороде, мне показали плиту с могилы Минина, на которой до войны рубили дрова, а ныне она, как мне сказали, сохраняется сотрудниками музея.

…Всю дорогу до Москвы обычно разговорчивые Василий Дмитриевич и его жена молчали. Молчали и мы с Ниной. Я никогда не видел Захарченко таким серьезным и задумчивым. Подъезжая к Москве, он спросил: «Насколько мне известно, памятник Минину и Пожарскому стоял в центре Красной площади, как раз напротив Мавзолея?» «Именно там, – подтвердил я, – но он мешал парадам войск Красной Армии и ликующим колоннам трудящихся, проходящим мимо Мавзолея великого Ленина, и потому его решили задвинуть к Василию Блаженному, где он не так заметен». «М-м-да! – протянул ВэДэша. – Хорошо, что Василия Блаженного не взорвали, как Иверские ворота и Казанский собор!» «Где теперь общественная уборная перед ГУМом», – вставил я. А Нина поддержала: «Ко всем этим действиям добавилось недовольство народа тех лет. По рукам тогда ходили такие безымянные стишки:

Скажи-ка, князь,
Что там за мразь
У стен кремлевских улеглась?

Это спрашивает бронзовый гражданин Минин, а бронзовый князь Пожарский поясняет:





А позднее стали известны слова реакционного митрополита, который, узнав, что лопнувшие трубы в мавзолее залили мумию Ленина нечистотами, сказал едко: «По мощам и елей».

Зинаида Александровна засмеялась: «Откуда вы это все знаете?» «Мы и не то знаем, дорогие, – отреагировал я на ее смех. – Можем продолжить!»

Захарченко грозно рявкнул, нажав на педаль, дернул руль своей новой серой «Волги»: «Прошу прекратить разговоры на эту тему, а то я вас всех вместе с ЗэАшкой – лауреатом Ленинской премии – отвезу на Лубянку! – И уже серьезно повернул голову ко мне: – Илья, прошу не забывать, что я член партии, а не твоего закрытого властями клуба «Родина». А после Суздаля, – закончил он, – я не нахожу слов восторга, горечи и боли: это не-за-бы-ва-емо!..»

3. А. проникновенно сказала: «Спасибо, Ильюша, тебе и Ниночке – без вас мы бы не побывали в Суздале».

Только Бог знает, сколько сил я потратил, ходя по кабинетам начальников, подписывая один и вместе с другими бумаги с ходатайствами о необходимости освобождения Спасо-Евфимиевского монастыря и восстановления памятника на месте оскверненной и разрушенной могилы освободителя России во время ее Смуты – князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Шло время… Ныне монастырь и сокровища росписи Спасо-Преображенской церкви открыты для всех. А на месте захоронения освободителя России стоит невзрачный бронзовый бюст – ремесленная поделка заурядного советского скульптора Азгура. Я помню, как нам приходилось доказывать, что забытые в советское время древнерусские города и их древности при умело организованном туризме могут приносить государству пополнение бюджета – ведь известно, что в Италии до 60 % государственных доходов – от туризма. Мы говорили: «В Италии Флоренция, Падуя, Верона, Сиенна и другие города ничуть не превосходят по красоте Суздаль, Ростов Великий, Ярославль, Переславль-Залесский. Ведь неслучайно на Руси говорили: что город, то норов». И что может быть красивее храма Покрова на Нерли, соборов Владимира или Юрьева Польского? Горжусь, что с моими друзьями способствовал созданию знаменитого Золотого кольца. С благодарностью вспоминаю не только секретаря Советского комитета защиты мира Михаила Ивановича Котова, но и прежде всего зампреда Совета Министров Российской Федерации Вячеслава Ивановича Кочемасова, без государственного участия которого не было бы ни Золотого кольца с реставрацией памятников древнерусского зодчества, ни выпуска путеводителей, рассказывающих о культурной значимости нашего наследия для всего мира. Помню, как трудно было ему в 1980 году на поле Куликовом в юбилей 600-летия столь значимой не только для России, но и для Европы Куликовской битвы организовать юбилейные торжества! Прискорбно, что это был праздник не всероссийский, а ограниченный всего лишь рамками Тульской области. Верный долгу пролетарского интернационализма ЦК КПСС, дабы не обидеть татар и монголов, решил придать празднику всего лишь местный, географический характер.

* * *

Заканчивая главу о моем прапрадеде, академике К. И. Арсеньеве, не премину с гордостью напомнить читателю, что я, его праправнук, впервые в советской прессе в очередной период гонения на все русское сумел напечатать статью о мерзости запустения и разорения могилы того, кто пресек кровавый кошмар Смуты, когда русскому государству, как и сегодня, грозила бездна исторического небытия. Тогда воззвание патриарха Гермогена, замученного поляками в подвале Чудова монастыря, набатным колоколом подняло волну национального сопротивления против католических захватчиков, русских предателей и воров. Пока будет жив хоть один русский, он будет чтить память купца Кузьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского, вождей народного ополчения – славных сынов России, положивших конец Смуте и подготовивших трехсотлетнее царствование династии Романовых. Читатель, прошу тебя перечесть сегодня воззвание к народу истинно церковного пастыря патриарха Гермогена! Оно адресовано и нам, потомкам освободителей России 1612 года.