Россия распятая

– Странный вопрос. Конечно, нет!

– Разве можно представить, что в израильском кнессете заседают не евреи, а монголы, финны, турки, японцы или русские? Разумеется, и в Японии, и в Корее – так же, но это так называемые моногосударства. Естественно, труднее, когда речь идет о многонациональном государстве, где большинство все еще составляют русские. В нашем парламенте мало людей, которые отстаивают подлинные национальные интересы России, чего не скажешь, например, о конгрессе США, в котором, как известно, заседают не только англосаксы.

Когда по инициативе печально памятного Витте царь согласился на создание русского парламента – Думы, то она была подлинно демократической, выражая интересы всех политических партий, сословий и народностей Российской Империи. Парламент Израиля един, когда речь идет о защите национальных, и только национальных интересов. Молодежь считает честью для себя служить в армии, дисциплинированна, попробуйте-ка что-нибудь сказать против израильской армии по израильскому телевидению! А почему у нас телевидение работает на разложение общества, провоцируя молодежь к трусливому пацифизму, проституции и наркомании? Население Израиля живет патриотизмом согласно законам своей древней религии, в отличие от нас, не допуская американизации общества. Для них Израиль – не страна пребывания, а Родина – Земля обетованная, возрожденная через 2000 лет. Общеизвестно, кстати, что существует Международная лига защиты евреев. Не пора ли и нам, когда русские стали разделенной нацией, создать лигу защиты русских! Общеизвестно позорное унижение русских в бывших братских республиках.

Бог, нация, труд – вот что характерно для любого здорового государства в истории человечества. Я бы хотел, чтобы в нашей многонациональной Российской Федерации все эти нравственные нормы также соблюдались. Разумеется, я не затрагиваю в данном случае трагическую тему Палестины и взаимоотношений Израиля с арабскими соседями. Кровь рождает кровь…

– Спасибо за ответ, не ожидала от вас такого услышать.

– Вас ждет еще много сюрпризов в «этой стране», – не удержался я, прощаясь. – Ждите!

* * *

Да, я – монархист, ибо эта древнейшая политическая и религиозная идея озарила всю историю человечества. Наши беды начались с черных дней демократической Февральской революции, открывшей двери Октябрю; дней, уничтоживших просуществовавшую 300 лет царствующую династию Романовых. Революция – это геноцид и угасание народа.

Анализируя исторические процессы последствий Английской революции Кромвеля, так называемой Французской революции, равно как и русской, я считаю, что высшей формой правления является монархическое самодержавие, власть помазанника Божьего, не ограниченного никакой Думой, никаким парламентом. Именно такими государями были монархи династии Романовых, принесшей своим царствованием благоденствие, славу и процветание России. А ведь первый Романов был избран на царство во имя преодоления черной Смуты тех лет волею всех сословий России, видящих в возрождении монархической государственности единственное спасение.

Царь – помазанник Божий – отец народа и своих подданных. Четкие права и обязанности сословий общества всегда стремятся разрушить диктаторы, которые ненавидят народ и целью которых является его вырождение, а не возрождение.

Монархия, диктатура и демократия – понятия взаимоисключающие. С моей точки зрения, символом власти должен быть не временный президент, а помазанник Божий, представляющий идею страны, многонационального сословного общества – всех его подданных. У великой России свои многовековые исторические традиции.

Ныне наше общество четко поделилось на нищее большинство и сказочно богатое меньшинство, ставшее безнаказанным хозяином захваченного народного достояния бывшего советского государства. Почему в наши дни сильные мира сего так боятся взрыва народного негодования, называя его национальным экстремизмом?

* * *

…В канун 2000 года меня вместе с другими пригласили на прием во Дворец съездов – стеклянный аквариум с бетонными ребрами, так изуродовавший древний Кремль. Хрущев хотел оставить память о себе.

Сидя за далеким от президиума и сцены столиком, я неожиданно услышал произнесенные в микрофон слова: «За великую Россию!». Пораженный таким неслыханным, непривычным для нас тостом, спросил у соседа: «Кто этот человек?» Сосед, усмехнувшись, ответил: «Ваш земляк Владимир Путин». Я протиснулся сквозь толпу и пожал его руку: «Спасибо за великую Россию». Он невозмутимо посмотрел мне в глаза…

На следующий день я узнал, что он стал Президентом Российской Федерации.

О великой России говорил мой любимый политический деятель Петр Аркадьевич Столыпин, и потому я с особым чувством в который раз перечитал его речи, бесстрашные и бескомпромиссные в борьбе за великую Россию.

Хочу верить и надеяться, что идеи и действия подлинно великого реформатора Столыпина будут памятны в будущей возрожденной России. П. А. Столыпин утверждал:

«…Только то правительство имеет право на существование, которое обладает зрелой государственной мыслью и твердой государственной волей».

«…Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада».

«…Наши реформы, чтобы быть жизненными, должны черпать свою силу в этих русских национальных началах».

«…В деле защиты России мы все должны соединить, согласовать свои усилия, свои обязанности и свои права для поддержания одного исторического высшего права России – быть сильной».

Добавлю лишь одно: только вождь, отдающий все силы спасению и возрождению своей нации, может повернуть Колесо истории вперед – резко и неожиданно для уже, казалось бы, торжествующих победителей.

* * *

Ненавидя всем сердцем коммунизм, я не верил, что пирамида советской империи когда-нибудь рухнет. Мне довелось писать портреты таких столпов партии и государства, как М. А. Суслов, А. Н. Косыгин, А. А. Громыко, Н. А. Щелоков. Меня поразило, когда я увидел на столе у Суслова букетик весенних ландышей. Помню, как у Громыко на даче при мне не один раз приносили к чаю запломбированный торт. Но несмотря на эти портреты, мои выставки, как правило, закрывали Министерство культуры, Союз художников и Отдел культуры ЦК. Мне однажды посоветовали: «Позвони Андропову» (он был тогда председателем КГБ). «А чем он может помочь?» – удивился я. «Всем, если захочет», – ответил мой приятель.

После первого же звонка мне была назначена аудиенция на Лубянке. Я готовился к волевой схватке глазами. Но он, разглядывая меня спокойно сквозь стекла очков, спросил: «Что, опять какую-нибудь «Мистерию» хотите выставить? Плохо, если любовь к Родине перерастает в национализм и антисоветизм». Его красноватое лицо было невозмутимо, и он хотел быть доброжелательным. Стараясь быть тоже невозмутимым, я ответил: «Все мое творчество – это и есть любовь к Родине, а патриотизм, по моему убеждению, не имеет ничего общего с национализмом». «Высокопарно, но справедливо», – сказал Андропов и стал кому-то звонить. Запомнились его слова: «Да, согласен, не надо нам плодить диссидентов и недовольных». И моя выставка в Манеже была открыта.

Я никогда не был членом ни одной партии и, само собой, коммунистической. Быть членом партии означало бы для меня духовную смерть. Я помню, как сам Суслов – идеолог КПСС – поднял на меня глаза: «Если бы вы вступили в партию, многое бы изменилось в вашей жизни. Перед вами открылись бы многие ныне закрытые двери. Вам даст рекомендацию в партию мой помощник Воронцов, а также директор Трехгорной мануфактуры и космонавт, имя которого известно во всем мире».

Его помощник В. В. Воронцов, работавший над очередной книгой афоризмов великих людей, когда я вернулся из Чили, спросил меня:

– Вот мы в ЦК получили от Альенде восхищенное письмо, где он вас называет гением и отмечает вашу удивительную творческую работоспособность, которую вы проявили за месяц, проведенный в Чили. Как вы считаете, сколько времени продлится режим друга СССР, президента Чили?

– Владимир Васильевич, – в свою очередь спросил я, – вы хотите знать правду? Думаю, режим Альенде продержится 34 недели, не больше.

Обычно он вел себя интеллигентно и даже иногда помогал «отрегулировать» мои отношения с Союзом художников и Министерством культуры. Но тут грозный ВВ (как его называли между собой некоторые в аппарате ЦК) неожиданно рявкнул:

– Пошел вон! Режим Альенде вечен, как и идеи марксизма-ленинизма.

Я теперь понимаю, почему вы отказались вступить в партию. Таким людям там нет места.

Прошло три недели с того памятного для меня разговора в шестом подъезде ЦК. Я невольно думал об Альенде, с которым, несмотря на разность взглядов, у нас были сердечные отношения. Никогда не забуду первую кровь на пустынных улицах Сантьяго, лужа которой была к вечеру забросана свежими газетами, и бездомные собаки облизывали эти набухшие от крови листы…

Я работал в своей мастерской, на Калашном, когда вошел мой знакомый журналист.

«Ты все Вивальди слушаешь, а вот твоего друга убили». Он дал мне прочесть газету «Правда», где сообщалось о гибели Альенде и о победе реакционных сил во главе с Пиночетом.

Через несколько дней я не удержался и по совету моего благодетеля С. В. Михалкова позвонил Воронцову. «Владимир Васильевич, вы, конечно, знаете о перевороте в Чили?» – спросил я его как можно спокойнее. Помолчав, он неожиданно ответил: «Хоть вы и длинноволосый беспартийный художник, но иногда даже валаамова ослица говорит правду». Я молчал, как будто ничего не произошло. «Приходите, хочу прочесть вам новую главу из моей книги афоризмов – она посвящена искусству».

Им ничего не оставалось, как выпускать меня за границу, но только по самым высоким приглашениям. Ну как можно было отказать королю Швеции, Индире Ганди, королю Лаоса, премьер-министру Дании, президенту Италии, великому герцогу Люксембургскому, главе ООН Курту Вальдхайму и другим, которые живут в моей памяти и запечатлены на моих портретах. Видя мою неуклонно растущую популярность у нас, в СССР, и на Западе, мои враги продолжали бои с «феноменом русского художника Ильи Глазунова», как называла меня американская пресса. В Советском Союзе меня клеймили и не давали ходу как антисоветчику, воспевающему проклятое прошлое России и ее апостола – Достоевского и церковность, а там бывшие советские граждане «третьей волны» эмиграции, преспокойно покинувшие «эту страну», рассылали повсюду открытое письмо, будто Илья Глазунов – «рука Москвы» и агент КГБ. Я расскажу читателю об этой сложной борьбе многих против одного, когда я неожиданно для моих врагов, экс-советских граждан, подал иск в западногерманский суд, чтобы остановить клевету и травлю, имеющую целью дискредитировать меня как художника и человека. Скажу только, что я выиграл суд, а «мученики режима», большинство из которых ныне, вернувшись домой, стали героями нашей демократии, были посрамлены германским правосудием.

Когда я работал в Италии над портретом папы римского Иоанна-Павла II, мне задал странный вопрос его молодой секретарь – поляк: «А вы знаете, что Михаил Горбачев до того, как стал главой Советского Союза, был представлен влиятельным масонским кругам Англии? Привозил его в Лондон сам Громыко». Для меня это было неожиданно – ведь я знал комсомольца Мишу Горбачева, который был у меня на Кутузовском в начале 60-х во время очередного всесоюзного фестиваля. Запомнилась его широкая улыбка и странное пятно на лбу. А много позже я прочел, что Маргарет Тэтчер после встречи с ним в Лондоне в 1984 году сказала: «С этим человеком можно иметь дело».

Когда началась перестройка, мне тоже довелось иметь с ним дело. Будучи Первым, он радушно принял меня, широко улыбнулся и спросил:

– Узнаешь?

Тут я сразу же сделал ошибку, ответив:

– Ну что ты, конечно!

Он чуть поморщился, но так же ласково продолжил, усаживая меня в кресло:

– Ты теперь славен, богат, осыпан почестями и наградами!

– Михаил Сергеевич, – исправил я свою ошибку, – вот вы сказали о славе. Еще древние говорили: «Все можно купить в этом мире, кроме любви народа». Что же касается богатства, то у меня не было и нет ни одного государственного заказа. А ведь во все времена художники жили заказами. И премий, и наград у меня тоже нет до сих пор ни одной.

В глазах генсека вспыхнули озорные огоньки. Он по-комсомольски взмахнул рукой и сказал:

– Брось заливать, Илюха! Я сам читал, что тебя выдвигали на Государственную премию за иллюстрации к Достоевскому, а не так давно – за цикл «Поле Куликово», который, кстати, мне и Раисе Максимовне очень нравится. Я пожал плечами:

– Выдвинуть – это не значит дать, Михаил Сергеевич.

На его лице появилась лукавая усмешка: