Пей за наших ребят…

– Не спится, что-то… Ты поговори со мной, часовой.

– Я же тебе сказал: на посторонние темы – не положено.

– А про жизнь… Про жизнь – это не посторонняя тема… Может, я удавлюсь тут с тоски до утра. А тебя накажут. Скажут – не уберёг воина…

– Ну ладно, говори.

Унылый коридор нагонял сон, а тут хоть какое-то развлечение.

– Меня, кстати, Жорой зовут, – радостно начал он. – Георгий Цветков…

Родился он в небольшом провинциальном городке. Учился в школе. Сдавал экзамены в местный институт. Провалился. Отец устроил его к себе на автобазу слесарем, а весной пришла повестка из военкомата. Короче, обычная линия жизни среднестатистического советского гражданина.

Армии Жора побаивался – разное говорили про дедовщину, но косить от службы не стал. Полагал, что чему быть, того не миновать. Думал, что с его профессией автослесаря попадёт в автобат. Получит права. А если повезёт – будет возить генерала на персональной «Волге». Генералу Жора, конечно, понравится, и он доверит ему возить по магазинам свою жену, а жена возьмёт с собой дочку… И тут уж, Георгий, не зевай. Человек, как говорил им каждый год на школьной линейке директор, – сам кузнец своего счастья. Куй, Георгий, железо пока горячо.

Но, как известно, человек предполагает, а бог располагает. И расположил Жорин бог, единый в трёх лицах членов призывной комиссии, отправить Г. Цветкова на флот. И не просто на какой-то там флот, а на Дважды Краснознамённый Балтийский флот, на подводную лодку с пунктом базирования то ли в Литве, то ли в Латвии… Жора всегда путался в географических названиях, хоть и имел в аттестате зрелости твёрдую четвёрку по этому предмету.

Командир учебки оказался заядлым спортсменом. Сам любил спорт и всеми силами привлекал к этому полезному занятию подчинённых. А Георгий до призыва на военную службу спортом вообще не занимался, кроме обязательных уроков физкультуры. И не то, чтобы он не любил спорт, а скорее спорт не любил его. Равнодушная природа, смешивая мамины и папины гены в известный момент в известном месте, отнеслась к выполнению священного долга без должного энтузиазма. В результате на свет появился вполне здоровый, но мелковатый мальчик, не крепкого, а честнее сказать, хилого телосложения – с «весом мухи», как говорят боксёры. Вот этот-то вес и оказался решающим параметром, изменившим линию жизни Георгия Цветкова.

Шла подготовка к соревнованиям по боксу между кораблями и подразделениями военно-морской базы. В каждой весовой категории набралось достаточное количество участников, а в наилегчайшем весе «мухи» – всего четыре человека. Два из штаба и два из учебки – Жора и Бархатов. Бархатов, кстати, был настоящим боксёром-разрядником, но немного тяжелее, чем требовалось. Поэтому за неделю до соревнований они с Жорой сели на жёсткую диету и каждый день ходили париться в баню. Бархатов показал своему напарнику правильную боксёрскую стойку и научил нескольким основным ударам. За это Георгий научил его свистеть по-разбойничьи – в два пальца.

Интенсивная подготовка дала свои результаты. Георгий стал ещё костлявее, тонкие мышцы приобрели дополнительную силу и упругость. От постоянного голода его немного шатало при сильном ветре, но характером он окреп. В глазах появились злость и решимость.

Наступил день поединков. Бархатов без особых усилий обыграл по очкам всех соперников. Своего ученика он берёг и сильно не бил. Заслуженное первое место не вызвало у болельщиков возражений, но бесспорная победа была встречена тихо – жидкими вежливыми аплодисментами, как само собой разумеющееся явление природы. А вот бои за второе и третье место пробудили живейший интерес.

Если несколько мух поставить рядом, то среди них обязательно выделятся собственные богатыри и слабаки. Богатырь из оставшейся тройки уступал в мастерстве Бархатову, но был значительно сильнее остальных и победил, не столько техникой, сколько напором. Уверенно завоевал второе место.

Соревнования перешли в кульминационную фазу. Решался главный вопрос соревнования: кто из оставшихся дохляков гордо поднимется на третью ступеньку пьедестала почёта, а чьё имя будет предано забвению.

Трибуны заполнились до отказа. Болельщики независимо от места службы разделились на две равные группы: те, кто за Жору и те, кто против. Не все знали настоящие имена спортсменов, поэтому одни кричали: «Рыжий – дави», а другие: «Бей рыжего». Цвет волос, который принёс Георгию в детстве столько огорчений, вдруг оказался полезным. По закону рекламы положительные и отрицательные возгласы сложились и работали только на него. В общем гуле голосов над рингом летало одно слово – «рыжий», и в слове том бронзой звенела победа. Вероятно, это обстоятельство и те несколько приёмов, которые Жора освоил под руководством Бархатова, заставили противника отступить. После трёх напряжённых раундов рефери под ликующий рёв трибун поднял Жорину перчатку вверх.

Это был триумф, и Жора решил заняться боксом по-настоящему.

– Ты не бойся, часовой, – сказал он, когда я отошёл от двери, чтобы пройтись по коридору и проверить своих подопечных. – Я тебя не подведу… Я опытный арестант. Порядки знаю…

Первый раз Цветков загремел на гауптвахту, как он выразился, по политическому делу. Началась эта история вскоре после победных соревнований – 7 ноября, во время праздничной демонстрации по поводу очередной годовщины Великой октябрьской революции. Подразделение, в котором служил Жора, было назначено в оцепление. Задача оцепления простая – стоять одной шеренгой вдоль края улицы, по которой идут радостные колонны трудящихся. Один оцепляющий смотрит на дорогу, а его сосед – на тротуар. Тот, который следит за дорогой, не даёт демонстрантам разбежаться раньше времени, а второй не пускает чужих пешеходов в стройные ряды трудовых коллективов.

Жора стоял лицом к тротуару. За его спиной бесконечным потоком шли демонстранты. Они радостно переговаривались между собой, некоторые даже пели, сплотившись вокруг самодеятельного гармониста. Трудящиеся шли так близко к краю дороги, что иногда случайно задевали Жорину спину углами больших фанерных плакатов, прибитых на длинные палки. С плакатов на своих счастливых подданных по-отечески взирали видные деятели партии и правительства. Стоя спиной, Георгий их не видел, а если бы посмотрел, то отнюдь не всех мог назвать по имени и фамилии. Кстати, и сами носители плакатов, уже принявшие на грудь граммов по сто водочки для согрева и веселья, не всегда точно знали, чьи светлые образы доверились их крепким мозолистым рукам.

Чаще всего нечаянный удар деревяшкой по спине сопровождался коротким русским словом, которое простому рабочему человеку заменяет длинное труднопроизносимое английское «ай эм сорри». Но это новое касание в области поясницы было мягким и продолжительным. Более того, оно сопровождалось весёлым девичьим смехом. Не оборачиваясь, Жора завернул руку за спину и… схватил маленький тёплый кулачок. В кулачке был зажат красный флажок, деревянную палочку которого девушка пыталась сунуть за хлястик матросской шинели. Жора повернулся и, как говорится, их глаза встретились. Обычно в такие моменты полагается, чтобы между молодыми людьми возникло молниеносное чувство и пробежала искра. Но в данном случае ничего такого, по крайней мере со стороны Георгия, не произошло. Описывая этот замечательный эпизод своей биографии, он несколько раз твёрдо, как будто хотел убедить сам себя, повторил: нет, не было никакой искры. Более того, девушка ему даже не понравилась. Маленькая, ниже его ростом, – что в общем-то для Жориного случая не плохо, – она была как-то уж очень бедно одета: в красное пальтишко из «детского мира», чёрные сапожки из кожзама и вязаный мохеровый берет застиранного розового цвета с таким же шарфиком.

Но бедный наряд девушку, очевидно, не смущал. Он относилась тому жизнерадостному классу «лимитчиков», которые в массовом порядке понаехали в большие города со всей нашей необъятной родины, чтобы после десяти лет упорного труда на заводах и стройках коммунизма, выйти замуж, родить ребёнка и получить, наконец-то, двухкомнатную квартиру на первом этаже в панельной пяти– или девятиэтажке около кольцевой автодороги.

Девушка всего только несколько месяцев как устроилась работать на чулочно-носочную фабрику «Красный луч», и до отдельной двухкомнатной квартиры ей было дальше чем до Китая. О замужестве она тоже ещё пока всерьёз не думала, а молодые люди в военной форме нравились всегда. Отсутствие житейского опыта и хорошего образования не позволили ей сделать осмысленный выбор. Проходя в колонне своего красильного цеха вдоль однородной чёрной шеренги, она повиновалась природному инстинкту, – которым прекрасная половина человечества пользуется чаще, чем разумом, – засунула флажок, полученный у председателя месткома, за хлястик, пристёгнутый двумя блестящими пуговицами, к наиболее симпатичной, по её мнению, спине.

Минут через пятнадцать Георгий снова увидел девушку. Она шла обратно по тротуару.

За спиной с песнями и плясками двигалась колонна медицинских работников. Люди в белых халатах монолитно сплотились вокруг пузатой бутылки с запасом казённого спирта и голосистой медсестры, знающей много неприличных частушек. Более выдержанные труженики чулочно-носочного производства к этому времени уже завершили праздничное шествие мимо главной трибуны. Прокричали традиционное «Ура, работникам лёгкой промышленности» и стали расходиться. Мужчины и одинокие женщины среднего возраста немного задержались. Они столпились около грузовика, увозившего плакаты, чтобы допить водку и доесть помятые бутерброды. Семейные пары с детьми, не успевшие ещё развестись и разменять панельные двушки на комнаты в разных районах, собирались по двое и по трое, чтобы завалиться к кому-нибудь в гости. А совсем молодые люди, не обременённые семьями, детьми и квартирами, разбегались стайками и по одиночке, следуя личным интересам, которые в начале жизненного пути бывают на удивление разнообразными.

Девушка в красном пальтишке решила вернуться к своему избраннику, которого она предусмотрительно отметила красным флажком.

Проходят года и эпохи, рушатся и возрождаются империи, но люди не меняются. Мужчины и женщины выбирают друг друга и хотят понравиться. Рыцари – совершают подвиги, а прекрасные дамы – дарят им подвязки и другие пикантные детали своего гардероба. Жора не успел ещё разглядеть потенциальную даму своего сердца и тем более совершить ради неё какой-нибудь подвиг, а уже был вознаграждён, хоть и не сарацинской шалью, которую в бою следует повязывать на руку выше локтя, но тоже вещью вполне приметной и по-своему символической.

Георгий никак не мог вспомнить, как звали ту девушку. То ли Оля, то ли Настя. Помнил только, что она дала ему номер телефона своей бабской общаги (он так и сказал – бабской), и они договорились встретиться в воскресенье, если его отпустят в увольнение.

За большие достижения в спорте Жору отпустили. Но лучше бы они этого не делали…

Моя ночная смена подходила к концу, и он торопился закончить свой рассказ.

– Значит так, – сказал он, – в воскресенье, как только меня отпустили, я ей позвонил из автомата. Она обещала встретиться. Я там зашёл в гастроном, купил шоколадных конфет хороших, типа «Мишка на севере», грамм сто. И бутылку портвейна, тоже хорошего. Я чернила не пью. Даже в школе с пацанами никогда не пил. Ну, погуляли немного туда-сюда, зашли в какой-то подъезд. Я бутылку открыл. Она говорит: «Я из горла не могу». А я ей так говорю: «Пей за наших ребят, которые не вернулись на базу».

– Каких ребят? – не понял я.

– Ну это такой тост есть, у нас – у подводников. Это значит, надо помянуть тех, кто в море погиб и на базу не вернулся. Никто ещё не отказался… Ты знаешь, если в кубрике сидят моряки – хоть военные, хоть гражданские, – и входит подводник, то они все встают… Потому что на флоте подводников всегда уважают…

Я молча согласился. Моряки – люди суеверные, может, и правда…

– Ну, в общем, я ей говорю: «Пей за наших ребят, которые не вернулись на базу». Ну она отхлебнула немного, потом я… Конфет поели… И дальше гулять пошли. А тут смотрю на улице народ столпился, и все чего-то ждут. Я спрашиваю: «Чего ждёте?». Они говорят: «Сейчас делегация ехать будет». Вот только не помню: или космонавт, или иностранный президент какой-то… Не помню. Но, короче, очень важная шишка. С мотоциклистами по бокам… А мы так стоим спокойно вдоль дороги, никто нам не мешает. Я такой закосел от портвешка-то немного, поворачиваюсь к этой то ли Оле, то ли Насте и говорю: «Что-то оцепления никакой не видно. А если я, например, – шпион. Возьму гранату – и кину в машину».

Не успел я это договорить, чувствую, меня – раз! – сзади под локотки, и заломали. Бутылка выпала – дзынь! – об асфальт. Разбилась. Я и пикнуть не успел, как в камере оказался. Сначала следователь кагебешный приходил, про шпионов допрашивал. А у меня от страха и вина в голове всё переклинило, я и сказать-то толком ничего не могу. Только мычу, как баран… Наутро командир учебки пришёл. Влепил мне сходу пять суток за пьянку, а про политику больше не говорил. Наверное, с этими кагебешниками договорился. Нормальный такой мужик, справедливый. После этого меня, конечно, в увольнение больше не пускали до самого выпуска из учебки. А потом – сразу на лодку.

Продолжение рассказа о приключениях матроса Георгия Цветкова я услышал утром. Не знаю, как он спал в своей холодной «чкаловской» камере, но голос его был вполне бодрым.

Через полтора года службы Жора так и не добился больших успехов в боевой и политической подготовке, но компенсировал этот прокол спортивными достижениями. Его весовая категория оказалась на флоте настолько редкой, что не во всех соревнованиях подбирались достойные противники. Количество завоёванных наград быстро увеличивалось, и Жорины командиры в борьбе за спортивные показатели прощали ему мелкие грешки, чем он с удовольствием и пользовался.

На военно-морской базе в городе Таллинне проходили крупные соревнования по разным видам спорта – что-то типа спартакиады группы советских войск в Прибалтике. Старослужащий Бархатов ещё не демобилизовался, и поэтому Георгий занял только второе место. Но и этим результатом спортивное начальство осталось вполне довольно, а посему решило, как полагается, обмыть это дело в узком кругу. Военнослужащему срочной службы пить алкогольные напитки нельзя, а смотреть, как пьют его командиры, постепенно теряя человеческий облик, – тем более. Жоре разрешили до вечера сходить в город.

В средневековом Таллинне есть где погулять и есть на что посмотреть. Но сам город не очень большой, и молодому здоровому человеку хватит пары часов, чтобы пройти его из конца в конец. Пешеходная экскурсия закончилась в недрах уютного подвальчика, которыми испокон веков славятся европейские приморские города. Хотя, возможно, подвальчик этот был не таким уж уютным, и скорее даже наоборот – мрачным портовым кабаком из той категории злачных мест, куда правильному советскому человеку, а тем более военному матросу-подводнику, заходить никогда не следует. Но, скажите мне на милость, кто откажется от кружки пива, если тебя приглашают за свой столик пропахшие штормами и шпротами обветренные мужики в просоленных фуражках с якорями.

Познакомились. Выпили…

Вскоре выяснилось, что в портовом городе существует не один только этот кабак, есть и другие, не менее уютные и злачные. И не все они размещаются в мрачных подвалах. Есть более современные павильончики – стекляшки. Там, как и везде, рыбакам, вернувшимся с богатым уловом, всегда рады и всегда предложат выпить-закусить. Свои деньги у Жоры быстро закончились, но люди, пропахшие килькой, оказались настоящими друзьями и своего парня в беде не бросили.

– Не понимаю, – сказал Жора, – почему у нас прибалтов не любят? Классные мореманы. Я им говорю: «Выпьем за наших ребят, которые не вернулись на базу»! И никто не посмел отказаться.

Вскоре появилась милиция. Сначала в количестве двух пеших патрульных, а потом и мобильная группа подтянулась на «луноходе». К этому времени моряки повалили вокруг себя несколько столиков и, укрывшись за ними, заняли оборону в дальнем углу заведения. В те былинные относительно тихие и травоядные годы Брежневского правления Министерство внутренних дел СССР ещё не придумало омоновцев-космонавтов в специальных шлемах с железными щитами. Воинственным морякам противостояли обычные менты без каких-либо средств защиты. Самым грозным оружием у наступавших был жестяной мегафон, в который старший начальник на русском и эстонском языках призывал бунтовщиков сдаться. В ответ повстанцы кричали обидные слова и закидывали противника пивными бутылками. Когда бутылки кончились, в ход пошли стеклянные кружки и железные тарелки. Наконец и их запасы иссякли. Последней в нападающих полетела керамическая солонка. Маленькой кометой она мелькнула в прокуренной атмосфере заведения и с тихим шелестом рассыпалась белым пушистым хвостом.

Тут Георгий понял, что бой проигран и, если сам хочешь вернуться на базу невредимым, – надо отступить. Пока его боевые товарищи готовились к капитуляции и покачиваясь выходили с поднятыми руками, Жора обнаружил позади себя за тюлевой занавеской узкую форточку. На хозяйственном дворике милиции не было. Невысокий заборчик он перемахнул не думая. Ну а дальше – только вперёд. Сначала узкими старинными улочками, потом новыми широкими. Как будто специально подвернулась остановка с жёлтым трамваем неизвестного маршрута.

На конечной остановке Жора вышел. Развернувшись на кругу, трамвай звякнул и уехал обратно. Немногочисленные пассажиры с тяжёлыми авоськами потянулись через пыльный скверик к белеющему сквозь листву жилому массиву. Близился вечер. Рядом с ним никого не осталось. Только аккуратная старушка в белом платочке сидела на раскладном стульчике около тропинки, разложив на перевёрнутом ящике плоды скромного огорода: горку зелёных яблок, пару кабачков и пучок флоксов в трёхлитровой стеклянной банке.

– Почём цветочки, мама? – спросил Георгий.

– Да бери так, матросик, – сказала старушка. – Я всё равно домой собираюсь. Не тащить же их назад. Завянут.

– Я бы купил… Но деньги кончились.

– Да уж вижу. Откуда у тебя деньги. А если и были… Пропил, небось, в городе с дружками.