Дух врага

– Бабы тут не видал? – спросил пулемётчик у дозорного.

В ответ Чингис лишь замотал головой.

– Ещё один немой, мать его косоглазую! – выругался раздражённый неудачей Бабенко и зашагал обратно в горницу.

– Хозяйку не видели? – спросил он у сидевших за столом Дьякова и Баркова.

Они ели хлеб и тушёнку.

– Что, потерял свою зазнобу? – со смешком отозвался сержант.

– Нет её нигде, – виновато доложил Бабенко.

– А Камышев с тобой? – первым насторожился командир.

– Тут он, в холодной отдыхает, – ответил пулемётчик, – намаялся со своей рацией.

– Быстро уходим, – почуяв неладное, приказал Барков, мигом вскакивая из-за стола.

– Вот и я о том же, – заторопился Бабенко, хватая рацию и направляясь в холодную к Камышеву.

Открыв засов, он не смог сделать дальше ни шагу, увидев только, как хозяйка, стоящая на коленях к нему спиной, обнимает радиста за шею и что-то шепчет ему на ухо.

Дьяков, живо собравший оставшуюся снедь в мешок, проходя мимо пулемётчика, заглянул тому через плечо.

– Что, Бабенко, ложная тревога? – засмеялся сержант. – Выходит, обскакал тебя молодой. Пока ты с ним нянчился да портянки заматывал, он у тебя бабу увёл. Если так дальше пойдёт, скоро радист и за медсанбат примется. Некуда тебе будет больше на лечение ходить.

После того, как группа покинула хутор, одновременно два чувства мучили и никак не отпускали Бабенко: ревность и зависть.

– Ну что, студент, стал наконец-то мужчиной? Как она вообще, с тобой страстная была или стеснялась? А в Москве бабы красивые? – строчил он вопросами, как из пулемёта, не отпуская от себя Камышева ни на шаг.

– В Москве не бабы, а женщины, – отвечал новобранец неохотно, зло поглядывая на своего недавнего обидчика, то и дело трогая себя за подбородок.

– Покажи, чего это тебе невеста немая подарила? – заведённый пулемётчик продолжал лезть в душу.

– А ну, убери руки, Бабенко! – на этот раз Камышев не стерпел и дал отпор. – Если ещё раз ко мне полезешь, я тебе твой «тыл» из твоего же пулемёта раскурочу.

– Дурак, ты не понимаешь, не сегодня, завтра убьют, – тон разведчика с наглого вдруг сменился на жалобный.

– Если нас всех убьют, кто Родину будет защищать? – пристыдил старшего товарища доброволец.

– Родину? – на этот раз Бабенко зло ухмыльнулся. – Родину пусть отцы-командиры защищают. Это их вина, что мы двадцать дней уже драпаем как зайцы. Вчера немец Минск взял, сегодня Смоленск, а завтра ему Москва достанется. И всё, кончилась твоя Родина?

– А твоя? – перебил вопросом вопрос радист.

Пулемётчик хотел продолжить перепалку, но не получилось. Барков отдал приказ:

– Тишина на марше.

* * *

Все, кроме Камышева, могли только догадываться, что произошло между ним и хозяйкой в холодной. И только он, как казалось, знал правду, но поверить в неё было не так просто.

?

Пока Бабенко, следуя за командиром, ломал голову, как немая проникла в комнату с закрытым внешним засовом, радист, следуя за пулемётчиком, вспоминал, как очнулся у неё на груди.

– Бедный мальчик, – жалела его хозяйка, приглаживая голову рукой, – нельзя тебе с ними идти. Ты – душа невинная, а они за смертью сюда пришли.

Немая говорила, а Камышеву думалось, что он видит сон.

– Здесь нельзя с оружием, иначе враг тебя разглядит как следует, и тогда уже не спасёшься.

– Приказ, понимаешь? – стал ласково, в тон хозяйке, объяснять радист. – Нам надо найти эти танки и по рации сообщить в штаб армии.

Только тут новобранец спохватился, что разболтал о задании, но было поздно.

– Кто ты? – отрешившись от сна, Камышев сменил ласковый тон на подозрительный военный.

– Столько раз за всю жизнь называл моё имя, а сейчас не узнал, – девушка или женщина, в старом мужском зипуне, ещё сильнее прижала голову солдата к своей груди. – Я та, которую ты пришёл спасти от поругания. Я мать при рождении, в болезни – сестра, в любви – невеста, а в смерти – земля.

На этих её словах дверь в холодную и открылась. Камышев увидел изумлённую физиономию застывшего на пороге Бабенко и почувствовал, как женские руки что-то быстро надели ему на шею.

– Только не снимай, – зашептали её горячие губы в ухо, – с этим оберегом враг тебя не увидит.

– Это был всего лишь сон, – убеждал себя на марше радист, ощущая резкие покалывания на груди.

Только сейчас он вспомнил про потерянные очки и немало удивился, недоверчиво трогая пустую переносицу, что зрение его как будто совсем восстановилось, да и проклятый мозоль как будто совсем перестал нарывать.

Около двух часов дня Чингис обнаружил в лесу дорогу, и у Баркова отлегло от сердца. Расчёты его оказались верные: группа вышла в назначенный квадрат.

Во время привала командир намеревался разделить отряд на две части, чтобы, направившись в разные стороны, соответственно на Масловку и Зябково, как следует прочесать дорогу и обнаружить танки, если они ещё не переправились на левый берег.

Однако этого не понадобилось. Недалеко от места привала Чингис обнаружил следы гусениц на дороге, и капитану стало ясно направление движения механизированного батальона противника.

Ещё километра три разведчики двигались вдоль недостроенного тракта, тщательно соблюдая меры предосторожности, пока дорога из леса не вынырнула на небольшое поле, заросшее высокой травой.

В бинокль Барков смог рассмотреть арьергард танковой колонны. Радостно похлопав по плечу Чингиса, капитан выдохнул. Задание было выполнено, противник обнаружен, оставалось самое простое: сообщить по рации в штаб и вернуться на другой берег к своим.

Опасаясь возможных патрулей, капитан отвёл группу на полкилометра в лес от танков, оставив Чингиса наблюдать за врагом.

Напряжение в разведгруппе немного спало, даже Дьяков благодушно посматривал на новобранца, ловко возившегося со своей рацией. А вот самому Камышеву было не по себе. Грудь жгло, но он боялся заглянуть под гимнастёрку, к тому же рация отказывалась работать. Он неоднократно проверил все контакты, несколько раз присоединял и отсоединял приёмопередатчик с упаковкой питания, но тщетно. Беспомощно щёлкая тумблерами переключателей, он медленно осознавал, что провалил задание штаба.

– В чём дело, Камышев? – шёпотом спросил командир, заметив растерянность на лице радиста.

– Товарищ капитан, – с трудом выдавил из себя новобранец, – питания нет. Я не могу ничего передать.

Барков матерно выругался. Дьяков, со знанием дела покачав головой, сказал, что он предупреждал об этом ещё на том берегу. И только Бабенко по привычке обвинил во всём «отцов-командиров», которые сунули необстрелянному добровольцу неисправную рацию.