Сталинград – от поражений до победы. (Из дневника парторга)

В состав Донского фронта входили: 63-я армия (командующий генерал В. И. Кузнецов) – занимала участок протяжением более 200 км по левому (северному) берегу Дона и небольшой плацдарм в районе Верхнего Мамона на южном берегу, 21-я армия (командующий генерал А. И. Данилов) – занимала участок протяжением в 150 км на северном берегу и плацдарм на южном берегу в районе Еланская—Усть-Хопёрская—Серафимович, 4-я танковая армия (командующий генерал В. Д. Крюченкин) – занимала участок в 30 км на северном берегу и в междуречье Волга-Дон, 24-я армия (командующий генерал И. В. Галанин) – занимала участок в 50 км в междуречье, 66-я армия (командующий генерал Р. Я. Малиновский) – занимала рубеж в 20 км в междуречье и упиралась левым флангом в Волгу. В состав Сталинградского (бывший Юго-Восточный) фронта (командующий генерал А. Е. Еременко) входили: 62-я армия (командующий генерал В. И. Чуйков) которая оборонялась в городе и была отрезана на севере и на юге немецкими войсками, 64-я армия (командующий генерал М. С. Шумилов), 57-я армия (командующий генерал Ф. И. Толбухин), 51-я армия (командующий генерал Н. И. Труфанов).

Глава 10

Наступление 1-й гвардейской армии, назначенное на 2 сентября, было отменено, потому что из-за отсутствия горючего войска не смогли вовремя выйти в исходные районы. Поэтому наступление было перенесено на 3 сентября, а наступление 24-й и 66-й армий было назначено на 5—6 сентября.

2 сентября 1942 года. (Из дневника И. М. Ваганова.)

Выжженная солнцем степь. Незаметный холмик севернее Сталинграда.

Вот уже вторую неделю наши части стоят, прижатые к Волге. Настроение солдат паршивое, а есть и такие, которые основательно приуныли. Сказывается невероятная усталость, утомление и недоедание. Действует и то, что второй год идёт война, а мы всё отступаем и отступаем. До каких пор это будет продолжаться? Частенько возникает у каждого из нас этот вопрос. Но ответа на него пока что нет.

Обстановка с каждым днём становится напряжённей. Пусть и остановлен враг, но сила его не сломлена. Напор противника усиливается, заметно увеличивается огонь артиллерии, бомбёжка самолётами, которые порой сутками висят в воздухе. Правда, постепенно нарастает и сила нашего огня, но мы пока держимся преимущественно на стойкости солдат и офицеров.

Самое сложное дело в такой обстановке вести политработу. Пусть и много у нас положительных примеров, пусть и много героических подвигов, но общая обстановка до сих пор складывалась в пользу врага. Ведь отступают не немцы, а мы. Ведь стоим-то мы не на берегу Вислы или Шпреи, а Волги, колыбели земли Русской. Тяжело, очень тяжело в такой обстановке проводить партийно-политическую работу. Но она не на один день, час, минутку не прекращается. Армия политработников, коммунистов, комсомольцев и беспартийных большевиков, которые неустанно разъясняют солдатской массе цели войны, не скрывая наших неудач.

Надо сказать, к этому времени мы уже многому научились и, главным образом тому, как в условия боя вести разъяснительную работу. Мы уже умеем доводить до каждого солдата приказ командира и научились обеспечивать эти приказы боевыми делами.

Если первые дни войны всё наше внимание было сосредоточено на развёртывании лекционной работы, то теперь основной крен взят на проведение индивидуальной работы с каждым солдатом и офицером. Внедрение этой формы усложнило руководство со стороны политрука, ведь сейчас пришлось значительно расширить институт агитаторов, поднять с ними качество работы. Но труд, затраченный на повседневный инструктаж агитаторов-политбойцов, с лихвой оправдывался.

Наши агитаторы, находясь бок о бок с солдатами, ежеминутно влияют на них. В непринуждённой беседе, запросто, по-товарищески беседуя, политбоец раскрывает коварный замысел врага и подробно доводит до своего товарища задачи нашей армии, полка, батальона, роты и конкретно каждого солдата.

Разговор политбойца с солдатом, как правило, ведётся по всем наболевшим вопросам, и, конечно, в первую очередь, о войне. О том, что силён и коварен враг, но его можно и нужно победить. Частенько приходилось быть свидетелем таких задушевных бесед. Два дня тому назад мне довелось стать участником одной беседы. Переползая от окопа к окопу, неожиданно попадаю в стрелковую ячейку.

В уютном окопчике, с нишей, заполненной связками гранат и бутылками с воспламеняющей жидкостью, с замаскированным бруствером и ходами сообщения к соседям, дымят самосадом трое солдат.

Свалившись к ним в окоп, на какое-то время прерываю их разговор. Но после коротких приветствий разговор возобновляется.

– Вот вы говорите, что немец здорово прёт, – заговорил смуглолицый солдат. – Не скроешь, прёт, да ещё как. За лето до Волги докатил. А почему? Да потому, что на нас он идёт не один, а почти со всей Европой. А мы пока что, можно сказать, одни. Наши союзнички никак не раскачаются. Второй фронт давно обещали, да видно обещанного три года придётся ждать. Правда и они покусывают немца за ляжки, а вот до горла пока что не доберутся. То ли силёнок не хватает, то ли смелости нет. А немец наглеет.

– Оно так, – согласился немолодой солдат со шрамом на щеке. – Только надоело перед фрицами пятками сверкать. Ведь мы-то, поди, не лыком шиты. Тоже что-нибудь стоим.

– Лыком мы шиты или нет, а вот вспомнить, как немец по Европе шёл и как по нашей земле карабкается, не худо, – сказал смуглолицый и порылся в сумке. Извлёк из неё засаленную записную книжку и стал листать страницы. Отыскав нужную страницу, он вскинул глаза на товарищей и продолжал, – Австрию и Чехословакию они захватили без военного сопротивления. Сложила оружие без выстрела и Дания. Норвегия воевала 24 дня. Бельгия – 19. Голландия – 6. У Люксембурга пороху хватило всего на один день. У Франции – на сорок четыре дня. Югославию фашисты проехали за 18 дней. А польские паны на третий день нападения фашистов на Польшу забрали свои монатки и ходу. Кто – в Америку, кто – в Англию. Оставили народ, как стадо баранов. А фашисту это на руку. Ну, а когда подошли к нашим границам, то уж тут трудно было фашисту сдержаться: аппетит порядком разыгрался. А тут ещё Геббельс вовсю трубил, что де русских мы этак за шесть-семь недель на колени поставим. Он даже точное время определил, когда Москву возьмут и покончат с нами. «Первого сентября 1941 года мы будем в Москве!» – заявил Гебельс.

– Ловкач. И на словах, видать, прыткий, – скручивая козью ножку, сказал пожилой солдат.

– Как хочешь понимай, – ответил смуглолицый.

– Я понимаю так: план-то видать у них вышел с изъяном.

– Политрук рассказывал, – вступил в разговор третий, всё время молчавший солдатик, с обветренным лицом и выгоревшими добела бровями, – По ихним планам за Волгу они 25 июля должны были переправиться.

– Верно, – сказал смуглолицый, – у Гитлера приказ был 25 июля переправиться за Волгу, 15 августа взять Куйбышев. Ну а там, к Уралу подобраться.

– Ишь, ты, как всё расписал. Да, видать, кишка тонка оказалась. А!

Чтобы не создалось у солдат ложного представления о силе врага, мы всегда старались в разъяснительной работе следовать правде жизни. Вступаю в разговор.

– То, что у немца оказалась тонка кишка, это верно. Но против нас у него сила.

К этому времени разведкой было установлено, что под Сталинградом фашисты сосредоточили не только 4-ю танковую армию фон Гота и 6-ю армию фон Паулюса, но переключили 4-й воздушный флот Рихтгофена, который насчитывал в своём составе свыше 1000 боевых самолётов. На подступах к городу было выдвинуто более 1000 танков и 1600 орудий, не считая миномётные части. Кроме этого была подтянута 8-я итальянская армия, 3-я румынская и много других отдельных воинских соединений. Словом, свыше 60 дивизий из 266, находящихся на восточном фронте, были брошены на Волгу. У нас было всего около 15 дивизий, три танковых и механизированных корпуса, один казачий корпус и несколько отдельных бригад. Но у нас была непоколебимая вера в наше правое дело. Мы верили, что правое дело победит. И это дало возможность нам остановить врага.

Правда, фашистам 23 августа удалось прорвать оборону наших войск в районе хуторов Вертячий, Песковатка и через Малая—Россошка направить свой удар на Сталинград. Направить, а не взять Волжскую твердыню.

– Выходит, против одного нашего солдата четыре фрица, – сказал пожилой солдат, когда я рассказал о силах врага, – ну что ж, посмотрим, как они меня из окопа выковырнут. Я дома, мне стены помогают. А фашисту в окно надо пробираться, а оно узкое – как бы не застрял.

Слова солдата прозвучали не как шутка или красное словцо. Они были произнесены с полной уверенностью в своих силах. Солдаты верили, что мы победим. И это был результат работы политработников. Ведь вся наша воспитательная работа проводилась под лозунгом «Ни шагу назад!» Ни шагу назад! Это была основная задача командования и нашапартийная. Мы, армия политработников и армейских коммунистов, доводили её до каждого солдата и офицера. Батальонный и ротный актив частенько к этой основной задаче ставил ещё и свои, но они не противоречили основной, а как бы добавляли её. Так, например, в миномётном батальоне выдвинули лозунг: «Миномётчик! Родина тебе не простит, если твоя мина не уничтожит фашиста!» «Превратим свой окоп в неприступную крепость!» – вторили пехотинцы. «Каждому снаряду свой танк!» – говорили истребители танков и пэтээровцы.

Возможно, сейчас, спустя много лет эти лозунги покажется наивными. Но тогда они помогали нам изматывать врага, уничтожать его живую силу и технику. А самое главное – поднимать уверенность у каждого нашего солдата и офицера в победу. Такой лозунг, как «Превратим свой окоп в неприступную крепость», перестраивал психологию солдата, у многих солдат первое время не в почёте были сапёрная лопата, каска и противогаз. От противогаза у таких солдат оставалась одна сумка. Сапёрная лопата вместе с чехлом летела под куст, а за ней следовала и каска. Лозунг «Превратим свой окоп в крепость» заставил по-иному отнестись к сапёрной лопате. Солдат понял, что и она помогает ковать победу.

Распрощавшись с обитателями уютного окопчика, иду дальше. На передовой сегодня относительно тихо. Но голову над траншеей не высовывай, того и гляди, снайперу на мушку попадёшь. Иду и невольно кланяюсь. Над головой то и дело тенькают пули, с шипением проносятся мины и глухо ухают в глубине обороны. Татакают пулемёты, постукивают зенитки, рассеивая в белёсом небе парашютики разрывов снарядов. Но, в общем-то, сегодня тихо. Однако я не рискую. Миновав траншею, по-пластунски переползаю небольшой холмик и на его западном склоне сваливаюсь в окоп. От него в обе стороны тянутся ходы сообщения, вырытые в рост человека. Минутку передохнув, иду дальше. Миную пулемётную ячейку,два расчёта противотанковых ружей и сталкиваюсь со своим земляком Петром Захаровым.

– Захаров, эй, земляк! Здорово, дружище! – обрадовался я встрече.

Захаров обернулся. Его большие карие глаза округлились, потом радостно заблестели. Он прижал правую руку к груди, словно придерживая сердце, чтобы не выскочило, и шагнул ко мне:

– Товарищ парторг, это вы или нет?

– Я, я, Захаров. А вот по имени, извини, забыл, – крепко сжимая в объятьях загорелого сержанта, говорил я. – Как к нам попал? Ведь я тебя месяцев восемь не видел.

– К вам попал с пополнением. А не виделись месяцев восемь, а то и с гаком. В госпитале меня долго держали. А потом в батальоне выздоравливающих загорал. А вы всё парторг или комиссарите? – спросил он меня и, не дожидаясь ответа, обратился к низкорослому солдату, – Асадулин, углуби окоп на лопатку, – И ко мне. – Тоже наш земляк. Уфимский, со станции Иглино. А этот, – Захаров показал на высокого плечистого солдата, – с Дона, из станицы Романовской. Ребята оба цепкие, но ещё не обстреляны. Да ничего, обтешутся.

Случайная встреча заставила нас вспомнить о многом. Да это и естественно. Ведь при встречах так и бывает, когда один за другим следуют вопросы: а вот того помнишь, а вот того-то забыл. Так получилось и у нас. То я ему, то он мне, задав сходные вопросы. Что с Сохрановым? Помнишь сержанта из Ревды? А что с Медведевым из Пышмы? С Петровым из Первоуральска? Словом, повторив «а что» не один десяток раз, распрощались. А метров через десять от захаровского окопа я угодил на беседу к сержанту Астафьеву. Не помню, откуда он: кажется, пермяк. Рассказав молодым солдатам о повадках врага, он тут же стал показывать им, как орудовать связкой гранат, как ловчее закинуть бутылку с горючей жидкостью на вражеский танк, как укрыться от танка, если он, случаем, пойдёт на окоп. Рассказывая, как разить танки врага, он поведал о подвиге тридцати трёх гвардейцев…

Это была маленькая, как бы мимолетная беседа, но на таких беседах строилась, по существу, вся наша воспитательная работа. Но индивидуальные беседы не единственные формы воспитательной работы. У нас широко было внедрено чтение газет, Совинформбюро, боевых листков и писем из дома. Да, да, самых обычных писем, от родных и знакомых. Надо отдать должное, что письма из глубокого тыла сильно воздействовали на сознание солдата, так сильно, что иной раз трудно было подобрать средства более действенные. Письма приходили со всех концов нашей огромной родины. Солдаты и политработники наиболее интересные письма читали вслух. Тёплые, полные искренних патриотических чувств, они были для солдат бесценной моральной поддержкой, они воодушевляли нас на подвиги, призывали стойко сражаться с врагом.