Записки падающего

Записки падающего
Игорь Смирнов

Повесть, следующая канонам, которые заложил Дж. Д. Сэлинджер, исповедь молодого человека по имени Марк Сидоров, три дня из его жизни.

Записки падающего

Игорь Смирнов

© Игорь Смирнов, 2018

ISBN 978-5-4490-1991-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

У меня нет родных сестёр. Зато хватает двоюродных. Вот сколько: одна, две, три… Почему-то не могу сосчитать. А, неважно. Одна из них – Лида Баранова, Лида. Лидия – так называлась страна, в которой правил Крез. Сумасшедше богатый человек; имя, значит, связано с богатством. Сейчас я не буду говорить, какое это гносеологическое заблуждение – история насчёт страны Лидия и царя её Креза, древности её, географического положения… может быть, даже самих имён… И про Лидины богатства я скажу потом, когда придёт время.

Начну по порядку; во-первых, с того, что она старше меня где-то на восемь лет. И годков этак в пять я будто бы заявлял, что, когда вырасту, то женюсь на ней. Очень может быть, в пять лет все люди, наверно, большие карьеристы, авантюристы, а также оптимисты, у всех громадные амбиции. Видимо, я был в неё влюблён, чем-то Лидка мне приглянулась. Помню только, что она казалась мне очень красивой, самой красивой «деушкой» (я так тогда говорил) из всех, что я видел – живьём. Семьи наши дружили, часто ходили друг другу в гости; так что случалось, Лиде приходилось водиться, нянчиться со мной; играть, развлекать, утирать сопли, да и задницу, бывало. Большие подробности выудить из памяти сейчас мудрено…

Остались, конечно, снимки, фотографии – такие помутневшие, поблёкшие; в пачках, в альбомах, переплетённых в ороговевшую за давностью лет кожуру, вроде шкуры динозавра, только и они ничем не могут помочь!

Вот, например, есть один, уж на что притягивает внимание, почему-то особенно меня интригует – как раз и вставлен в такой задубевший, палеонтологический альбом – на нём только младшее поколение двух семей, выступаем, так сказать, вторым составом (что как раз об общей дружбе и говорит). Лида, её брат Вячеслав, мой старший брат Олег, ну, и я, конечно. Как раз лет в пять. А то и в три. Круглый такой колобок, стриженый, в матросском костюмчике, в специальном креслице сижу, деревянном, с подлокотниками и ещё с перекладиной впереди – чтоб не выпал. Лида стоит за моей спиной. Чему-то смеётся. Я, кстати, тоже улыбаюсь, Вячеслав улыбается, один только Олег насуплен, надулся, как мышь на крупу. Лида – самая старшая из нас. Ну что можно о ней сказать – по этой фотке судя? Щупловатая, но, похоже, очень бойкая, «боевая», как говаривали тогда. Локоны светлые, воздушные, мяконькие – даже тут заметно. Лисья улыбочка на узеньком лисьем лице. И всё, больше информации из этого листка не выжать. Не сможет и сам Шерлок Холмс – со всей его дедукцией и индукцией.

В принципе, той живительной крупицей истины, которой для полноты, завершённости картины как раз и не хватает, владею только я. Но… но – оказывается, всего лишь по праву наследования. Я это знал когда-то… да не когда-то, а именно тогда! – и с годами всё начисто забыл. Правда, говорят, воспоминанья, будто бы не пропадают, хранятся где-то там, в самом дальнем чулане памяти, куда доступ давно завален всяким хламом… То есть, хотя от пятилетнего Маркуши Сидорова ничего как будто и не осталось (Марк Сидоров, да, так меня и зовут, довольно дурацкое имя, совершенно не поддаётся, по-моему, ласкательному уменьшенью), на самом деле, как матрёшка в матрёшке, где-то он там сидит – в том дылде, каким я стал, но чтоб предъявить его на свет божий, специалист надобен, по психологии или ещё каким человековедческим наукам, – а специалиста поблизости нет (может, и к лучшему оно)…

Мне сейчас двадцать пять – и я, кстати, до сих пор ни на ком не женился, – а что касается Лиды… честно говоря, и не знаю, сколько ей. Наши семьи давно уже не балуются культпоходами в фотоателье – ни вторым составом, ни первым. Чёрная кошка пробегала не раз, не раз и мирились… Только без возврата к первоначальной идиллии. Если она вообще когда-либо была. Всё больше сдаётся мне, просто я был маленьким тогда. Маленьким оптимистом-идеалистом. И мало что понимал. А теперь вырос, вырос и про Лиду забыл. Она уже давным-давно замужем, мать троих детей. С мужиком ей не очень повезло… А может, ему с ней… Говорят, погуливает, хохол. Ну, а она… А у неё всё какие-то заморочки на службе, остервенела, подурнела от всех этих невзгод. Раза два дело к разводу шло… Только… только мне-то как-то до лампочки были все их дела. Как в одном древнем фильме говорили: у них – своя свадьба, у нас – своя… Если и знал что про неё, то всё от родителей. И то, специально не вдаваясь, а так – они что-нибудь гутарят меж собой, а я сижу где-нибудь рядышком и – уши-то воском не заклеены – поневоле слышу.

Родители мои – люди старого закала, не такие, как я. По-прежнему, во всё нос суют, всё про всех знают, кто там на грани развода или ещё что… Причём, добывают все эти сведения совершенно неведомым для меня способом. Я бы сказал даже, экстрасенсорным путём, если б только не знал на все сто и даже двести, что отец мой и мать – экстрасенсы, ну, совершенно никакие. Даже в моём мастаке – абсолютно жлобообразный тип – этой самой экстрасенсорности гораздо больше. Хотя, вообще-то, не верю я нынче в экстрасенсорность, ну просто совсем, начисто, как её там во всех этих дешёвых статейках трактуют – энергетика, какие-то там поля… Короче, как-то улавливают, – я уже опять про своих родителей говорю; собирают информацию, всяких знакомых у них тьма.

Как раз они-то, с всезнайством своим, и напомнили мне про Лиду – в очередной раз. Опять эта непутёвая баба заявила о себе. Как водится, незадачливое что-то отколола – без этого-то ей, видно, не прожить. А по мне, будто из полунебытия вынырнула. Что не было её, что была… Особенно в моём настроении тогдашнем. Да вот как дело-то обстояло.

В четверг вечером приехали мои родители на побывку домой; больше недели их не было, – с дачи. Я-то всё время дома сидел, вернее, ходил на работу, ну а они – в отпуске. Но помыться-то тоже надо, продуктов захватить, в лесу у них, где посёлок, нет инфраструктуры. Ну и меня с собой взять – выходные ведь, пора картошку копать; то есть, это они думали, что пора, прямо сами не свои. Хотя повременить вполне можно было. Куда там! Их разве вразумишь, всё время надо нестись впереди паровоза…

Сидели за ужином, плели что-то всё про свой огород, про дачные дела. Оно и понятно, другим новостям не откуда вроде взяться – ни телефона, ни телеграфа в посёлке-то нет. «Картошку надо будет в корзины положить, пусть попродует, – это мама говорила. – Синеглазку отдельно…» – «Фотиевы за клюквой уже ездили, – говорил отец. – Мало, да и белая ещё… В ящике навозном доски сгнили, как выгребем, надо будет заменить…» – «Ну, ну, хороший разговор, – оценила мама, – как раз к еде…» – «А, чего такого!.. Хотя Генка бы Ершов сразу бы убежал из-за стола…»

А я жевал молча, про впечатлительность Генки Ершова знал достаточно, больше, чем нужно, вообще же – меня как будто и не было здесь… По крайней мере, мне так самому казалось.

И тут как-то резко они перескочили на другую тему – хотя, в общем-то, в переходе этом ничего резкого и не было, внимание обращающего на себя. Говорили-говорили, и вдруг точно также, всё тем же тоном, с той же скукой в голосе начали говорить о другом, к даче совсем не относящемся.

«А что Маруся-то теперь делать будет?» – спросила мама как бы между прочим, как бы невзначай. Посторонний человек даже и не заметил, не понял бы ничего.

Маруся – это вообще-то мать Лиды, сестра отца.

«Не знаю, – фыркнул тот. – Говорит, денег больше не дам. Пусть сама, как хочет, так и выпутывается».

«А велики ли деньги-то?» – полюбопытствовала мама, всё так же спокойно-ровно, будто из приличия.

«Да так, – отец сначала покривился, покривился, а потом всё-таки ответил, выдал солидно: – Миллиона два».

«Недостача?» – Я, как сидел, опустив голову вниз к столу, так же исподлобья быстро поглядел на них обоих – они располагались по разные руки от меня, друг против друга, а я был меж ними посредине; в общем, подал голос, осторожно так.

«Да, недостача… – буркнул отец. И тут же повернул на совсем другое, снова меняя тему: – Кажется, опять клапана стучат; приедем, надо подрегулировать…»

«Так ты ж вроде не так давно…» – удивилась мама.

«Ну и что…»

Ну что ж, и я тоже – уже снова был отсюда далеко, далеко от них, хотя – и не слишком-то, если быть точным; сгорбясь над тарелкой, переваривал только что услышанные весьма скудные слова – по-бытовому хитро закодированное, оборванное, без начала, без конца сообщение про Лиду, про очередную её напасть. Недостача. Это было типично для неё. Лида работала не то буфетчицей, не то кладовщицей, – я так и не понял, одно лишь уяснил: к работе этой она призвания не имела. Недостачи достали её. Вернее, её родителей. Они ведь выручали её всегда. Хотя оба уже были пенсионеры.

«Вот же и не задумывается, – подумал я, – тянет да тянет…»

Мне бы такую же нахрапистость, такую же твердолобость.

Сегодня очень ловко, может быть, как никогда ловко, я своих родителей провёл… Сказал им, что не могу завтра поехать с ними на картошку. А они и поверили. Прошло, наверно, уже часа два.

…Они только что приехали, когда я шёл из магазина – с работы возвращался, и я издалека увидал наш потрёпанный вишнёвый «жигуль». Шагая, я думал – как всегда в последнее время – одну свою думу… вернее, думал-то, может, и о разном, но всегда на один манер – как бы беседовал мысленно с одним человеком… или, может быть, письмо ему писал. Его Мандро зовут, я его так назвал однажды, про себя… Почему именно так – сам не знаю. Имя, конечно, книжное, я бы даже сказал, очень; Мандро – человек и книжный, и в тоже время самый что ни есть всамделишный, живой, живёт он далеко отсюда, и я не хочу пока что настоящее имя его раскрывать. А письма я пишу ему довольно часто… мысленные. И выходит всегда очень складно, слова приходят сами собой. Так и в тот раз было; только закончить послание не пришлось. Пресеклось вдруг на очередной фразе, аккуратно так, чётко, спокойно, как если б радиопередачу кто-нибудь приостановил – по техническим причинам или там вообще, для экстренного сообщения… Короче, я вообще о чём-либо думать перестал. Ну, может быть, пока ехал в лифте, то отметил, что очень уж загажен лифт – пластмасса, прикрывающая лампочку, и кнопки пожжены все; и ещё какая-то мелькнула мыслишка: надо бы начать ходить пешком, – живём мы не так чтоб уж очень высоко – на четвёртом этаже. Пора и о здоровье подумать, стал уже жиреть… В общем, я как бы сгруппировался внутренне, хотя и сам ещё не понял – для чего. Не было у меня никакого плана, никакой задумки, так – настроение…

Вошёл – родители шуршали авоськами на кухне. Ну и я тоже стал разгружать свою. «Привет», – на ходу бросил и – к холодильнику. «Здорово», – не глядя на меня, просопел отец, грязные банки в раковину выставлял, а сам весь зарос седой щетиной, отчего лицо тоже казалось нечистым. Зато мать, как на параде, повернулась всем корпусом: «Здравствуй, Марк!» Я – эти торжественные нежности уж очень худо переношу – пригнул голову. Как раз и в холодильник глядел, вглубь. А отец как будто почуял, не сходя со своего места, по голове этой вопросом – бабах! «Бутылки-то сдал?»

«Н-не, не сдал…» – только сейчас вспомнил я про его наказ; в авоське запутался, хлеб оттуда доставая.

«Забыл?» – догадался отец, усмехнулся, всё так же в раковину уставясь.

«Забыл…» – виновато сознался я. Был бы их целый рюкзак, а то – от силы штук пять, раза три пили с ним пиво… Но не в количестве дело, отец не хотел, чтоб я расслаблялся, как он говорил. В последнее время он очень был мной недоволен – тем, как вообще живу. И только из деликатности, может быть, (да и собственной гордости, конечно) не называл недоделанным. Услыхал однажды по радио песню «Агаты Кристи» «Дворник», по нашему местному радио, конечно: «Дворник, милый дворник, подмети меня с мостовой…» – и не выдержал, бросил в сердцах: «Песенка-то как раз про тебя, парень!..» Вот он и пытался всё муштровать меня, по мелочам…

А сейчас он заурчал под нос себе какой-то мотивчик, по обыкновению, без мотива – слуха-то у него нет – что-то бодренькое, как будто обрадовался – недоделанности моей, своей проницательности, что ли; уж не знаю. И как чёртик меня ущипнул…

«А я работаю в выходные…» – протянул я, на всё той же ноте, понуро, – подделываться не пришлось.

«Как это? Вот так да! – вскинулась мать. У неё лицо пятнами пошло. – Что тогда…»

«Работаешь?» – повернувшись ко мне, остро взглянул отец.

«Да, – буркнул я, убрав взгляд в сторонку, куда-то на холодильник, на верхний дальний угол. – Машзал сгорел. – Я перевёл дыхание. – Теперь надо восстанавливать».

«Ваш машзал?» – отец нахмурился.

«Не-е, – я мотнул головой, – не наш…»

Начал объяснять, какой, даже входя в подробности, но как-то быстро выдохся и остановился, даже посмотрел, устало, в его недоверчивые глаза.

Это была правда. Почти правда. Машзал в самом деле сгорел. Только вот я… Да, мастер уж было назначил послать меня от участка в сводную бригаду, но – потом одумался. А мне, мне это всё равно как-то помогло сейчас… соврать по всем канонам реализма.

Если отец вдруг надумает соратникам своим позвонить (работаем мы в одном цехе, даже в службе одной – только разные участки: сам же и привёл), то они, конечно, подтвердят: да, сгорел, да, восстанавливают… Или встретит кого-нибудь завтра – вечно попадаются ему… А про меня только мой мастер знает наверняка – ремонт круглосуточный, народу согнана тьма, даже с других цехов. Но с мастером моим отец как раз и не накоротке – со всем цехом вась-вась, а тут – в порядке исключения, что ли.

«Ну и как теперь будем картошку копать? – возмущалась мать тем временем. – Ну, а пойдут дожди…»

«Ладно… ладно… Выключи… выключи радио, – оборвал её отец. – Сами… выкопаем сами».

Он поверил, подумал я. Считает, что я наконец-то взялся за ум, что у меня опять какая-то перспектива есть (может быть, даже пойду по стопам старшего братца – начальника – которого они вечно ставят мне в пример!), ведь пустых-то людей в дело не берут…