Напишите Тянитолкаеву письмо

А в четвертом, напротив, сидели друг напротив друга мужчины и женщины и не смотрели друг на друга и не думали.

В пятом вагоне ехали последние минуты. У каждого ведь есть какие-нибудь последние минуты, правда же?

В шестом туда-сюда ходил.

В седьмом вагоне ехал седьмой вагон.

Вот как-то так.

Мы любим поезда за их сквозящую простоту.

В гаражах

Один бог любил фотографироваться на фоне металлических гаражей.

Другие боги говорили ему, что это глупо и не божественно.

Но однажды мимо гаражей нервно пробегала какая-то лань, настоящая, и непонятно было, откуда она в этих замусоленных местах взялась. Тут обычно только коты и бродячие собаки бегают.

Так вот этот бог как раз фотографировался снова у ржавых ворот, ну и поймал руками (а у него их много было) эту лань. И вознес ее на небеса.

И небеса приняли ее и с тех пор стали небеса этой ланью.

И теперь бегут куда-то нервно, бегут.

Зеленый пуховик

Когда я был молодым, у меня был зеленый китайский пуховик, такого же цвета, в какой красили служебные постройки на железной дороге. Пуховик был прошит квадратами, чтобы пух не сбивался. И он действительно не сбивался, но проблема была в другом. Этот мерзкий пух вылезал изнутри и поэтому я все время ходил в перьях, будто сам только что вылез из курятника.

На этом отрицательные стороны зеленого китайского пуховика заканчивались и начинались положительные. Он был легким и теплым и отменно защищал от ветров и морозов. И сидеть в нем было удобно, даже на стылых автобусных остановках, потому что под попой оказывалась мягкая пуховая если не подушка, то добротная подстилка. Дома пуховик нередко служил мне дневным одеялом, под которым можно было быстро и сладко вздремнуть.

И еще этот пуховик летал. Вы не поверите! Я раскладывал его на земле наподобие ковра-самолета, садился в середину и закрывал глаза – а когда открывал, то был уже высоко над домами и улицами, и летел в том направлении, куда обращал свой взгляд. И девушек катал я по небу на этом пуховике и собирали мы вместе небесные цветочки.

А потом я продал чудесный пуховик миллиардеру Прохорову. Или Березовскому, не разобрал. Я приехал в Москву по каким-то, не помню, делам, и стоял у метро и пил пиво «Клинское» из бутылки, а тут ко мне этот Абрамович подходит и говорит: «Продай мне пуховик за миллион рублей!» За каким-то хреном он ему понадобился.

Ну надо же понимать, что когда я был молодым, миллион рублей был ценой нового китайского пуховика. Вот я и продал. Новый же лучше старого! А еще у меня была смутная надежда, что новый пуховик не будет так лезть.

И я купил новый, серый. Перья из него, конечно, тоже лезли, но не так обильно, как из прежнего зеленого. Но серый пуховик, увы, не умел летать. Сколько я не пытался, разложив его на земле и забравшись в середину, закрывать и открывать глаза, а все оставался на земле. Наверное, потому что пуховик был не зеленый, а серый, такого же цвета, в какой теперь красят служебные постройки на железной дороге.

Смеются и плачут

Некоторый мужчина был женат на некоторой женщине. Когда они были молодые, они много любили друг друга и у них рождались дети. Потом они много работали и виделись только за ужином и коротко разговаривали и скоро ложились спать, потому что уставали за день. Потом они вышли на пенсию и состарились и ходили по дому каждый сам по себе, потому что не о чем было и говорить. Потом они умерли и души их, встречаясь на небесах, пролетали одна сквозь другую и не узнавали друг друга.

А вообще там, на небесах, всё в каких-то коридорах и комнатах, как в больнице. И в одних комнатах все время смеются, а в других плачут.

Не долго думая

Тянитолкаев шел себе и шел, а потом поднял с земли камень и, не долго думая, подбросил его. Камень, тоже не долго думая, упал обратно на землю.

Тянитолкаев снова бросил камень. Тот снова оказался у его ног.

Тянитолкаев в третий раз швырнул камень в небо. И спустя короткое время получил им по макушке.

Потирая ушиб, Тянитолкаев в сердцах пнул камень и пошел дальше.

Чемодан без ручки

У одного мужчины умерли все его родственники. Не то чтобы сразу, но просто этот мужчина, занятый своими делами, не заметил их ухода. Он жил в далеком другом городе и на письма не отвечал, да и не читал их и выбрасывал. Он знал, конечно, что когда-то умер его отец, а потом сестры и братья, но вот когда, не мог вспомнить. То есть этот мужчина был еще тот мужчина.

Тот мужчина был одинокий, без семьи. Днем он работал, вечером приходил домой, смотрел телевизор, немного пил водки и ложился спать.

И вот однажды почтальон принес тому мужчине телеграмму о том, что умерла его мать. Она была последней из его родственников, и телеграмму отправили ее соседи.

Тот мужчина подумал и собрался в дорогу и поехал ее хоронить и похоронил ее. Потом были немногословные поминки, а потом одинокий вечер в опустевшем доме, но тому мужчине было не привыкать к одиночеству.

Утром тот мужчина нашел в кладовке потрепанный чемодан из фибры с металлическими уголками и собрал в него вещи, которые говорили ему о детстве. Он положил туда семейный альбом с выцветшими фотографиями родственников, среди которых выделялся какой-то давний предок, служивший ротмистром в царской армии. Ротмистр был усатый и с выпученными глазами, в форме с ремнями и в блестящих сапогах, а к поясу его была пристегнута длинная сабля в ножнах. Еще тот мужчина положил в чемодан деревянную шкатулку-копилку. Когда-то давно ее сколотил и разрисовал масляными красками и подарил ему давно умерший отец. На шкатулке были нарисованы смешные розовые поросята, весело убегающие от злого серого волка. Положил тот мужчина в чемодан и другие безделушки, оставшиеся от его детского умершего мира, какие-то сувениры, которые мать привозила из летних поездок по курортам, а еще рыбу-пепельницу, сделанную из коровьего рога. Даже по прошествии многих лет из рыбы-пепельницы неприятно пахло окурками. Наконец, тот мужчина положил в чемодан документы матери и письма, которые ей когда-то писали какие-то забытые и, наверное, тоже давно умершие люди. Последним тот мужчина положил в чемодан портрет матери. На портрете она была еще очень молода и красива и смотрела на того мужчину глазами, широкими от любви к нему.

Чемодан получился на удивление тяжелым и у него сразу же оборвалась ручка. Поэтому тот мужчина обвязал чемодан старыми бельевыми веревками, которые снял с балкона, и так с этим чемоданом поехал, собирая взгляды прохожих и других людей. И порядком намучился тот мужчина с чемоданом, потому что веревки соскакивали и рвались.

Вернувшись домой, тот мужчина поставил чемодан в дальний угол и занялся своими обычными делами и вскоре забыл о смерти матери, как прежде забывал о смерти других родственников. Днем он работал, вечером приходил домой, смотрел телевизор, немного пил водки и ложился спать. И так прошло полгода и больше.

Но однажды ночью, когда тот мужчина заснул, на чемодане сами собой отщелкнулись замки-крокодильчики, крышка приоткрылась и из чемодана высунулась рука в ротмистровой форме. Рука держала обнаженную саблю, на которой застыла капля крови.

Рука была неимоверно длинной, она вилась змеей и все не кончалась из чемодана и тянулась к постели того мужчины. Еще минута, и сабля зависла над его головой. Но капля крови сорвалась и упала на щеку того мужчины, он открыл глаза и поднялся с постели. Рука съежилась и спряталась в чемодан.

Наутро тот мужчина, как обычно, ушел на работу, а вечером вернулся, посмотрел телевизор, выпил немного водки и лег спать.

И как только он уснул, замочки на чемодане снова щелкнули и из-под крышки выскочила и заметалась по темной комнате какая-то четвероногая тень с хвостом. Принюхавшись, тень оборотила клыкастую морду к постели того мужчины и изготовилась прыгнуть, но тут из чемодана с визгами выбежали мелкие, похожие на бесенят поросята и бросились носиться по дому и разбудили того мужчину. Черная волчья тень клацкнула зубами и исчезла в чемодане.

Наверное, лишним будет упоминать о том, что наутро тот мужчина снова пошел на работу, а вечером снова вернулся, снова посмотрел телевизор, снова выпил немного водки и снова, как ни в чем не бывало, лег спать.

Ночь длилась и длилась, а тот мужчина все спал и спал, и так наступил последний темный час перед рассветом. Казалось, уже ничто не нарушит покой того мужчины, но тут чемодан без ручки снова раскрылся.

Из него вылезла пахнущая старыми окурками рыбья пасть и потянулась к спящему. Вот она нависла над его свернувшимся в клубочек телом, ставшим почему-то маленьким и жалким, будто детским, вот пасть разинула себя так, что затрещало все ее костяное естество. А следом к постели того мужчины подкралась черная волчья тень, а рядом с ней поднялась кровавая ротмистрова сабля.

Но светлый лик матери того мужчины отслоился от портрета, что покоился в чемодане, и поплыл в воздухе и приблизился к тому мужчине и заслонил его от рыбьей пасти и от волчьих клыков и от острой сабли. И вся эта нечисть безропотно залезла обратно в чемодан. А материнский лик обратился к тому мужчине, продолжавшему безмятежно спать. Мама была еще очень молода и красива и смотрела на того мужчину глазами, широкими от любви к нему.

Утром тот мужчина, проснувшись, ощутил непреодолимое желание открыть чемодан. Будто кто-то его заставлял. Поэтому тот мужчина, даже не умывшись толком, подбежал к чемодану и повозившись с замочками-крокодильчиками, открыл его.

И все упомянутые ночные страхи бледными тенями метнулись оттуда и вылетели в открытую форточку, а перед мысленным взором того мужчины явился маленький мальчик, который сидел на полу перед печкой, а его очень давно умершая бабушка пекла пирожки.

После тот мужчина бережно вынул все, что было в чемодане, и расставил и разложил по полкам в своей квартире. И мирно встали в ряд и засветились тишиной костяная рыба, деревянная шкатулка-копилка с волком и поросятами и фотография с усатым ротмистром. А портрет мамы тот мужчина повесил над кроватью, и она глядела на того мужчину сверху глазами, широкими от любви к нему.

С тех пор этот мужчина жил в памяти о своем прошлом и своих родственниках, и страхи больше не приходили к нему по ночам.

Правильное питание

Древние люди сказали, что человек есть то, что он ест. И действительно, один такой съел кепку и сам превратился в кепку. Лежит себе, валяется на обочине в пыли. А другой съел кошелек с деньгами и, соответственно, сам стал кошельком и его тут же прихватили и стали поглаживать и беречь. Вот как.