Наполеоныч. Шведский дедушка русского шансона

Одному на чужбине всегда непросто. Особенно на первых порах. Особенно когда ты молод и амбициозен. Когда тебе, кровь из носу, нужно держать фасон.

А Гартевельд-старший к тому времени отошел в мир иной. И оставшаяся в Стокгольме вдова с дочерью едва ли была способна финансово покрывать все потребности молодого человека. Которому, реализации далеко идущих планов ради, требовалось не просто существовать, но постоянно вращаться в московском свете.

И тогда Гартевельд-младший действует банальным, но давно проверенным и эффективным способом. И вот уже под занавес года 1878-го матушка получает новое письмо из Московии, в котором старшенький сообщает, что в январе собирается вступить в брак. В связи с чем в срочном порядке испрашивает бумагу о том, что мать благословляет его союз с некоей Helen Kerkow. Для пущей убедительности Вильгельм Наполеонович уверяет, что за барышней получит приданое, которое позволит ему «жить без проблем». Хвастливо добавляя, что свадьба планируется с размахом, а само венчание пройдет в соборе святых Петра и Павла[4 - Кафедральный собор святых Петра и Павла был крупнейшим среди протестантских храмов Москвы. К концу XIX века московская община лютеран насчитывала 17 тысяч человек: 14 тысяч немцев, 2 тысячи латышей, 600 эстонцев, 150 финнов и шведов. В числе общинников имелось немало богатых промышленников, финансистов, представителей дворянского рода. Возможно, среди них затесались и представители семейства Kerkow.].

Кафедральный собор святых Петра и Павла в Москве, снимок 1884 года

Что тут скажешь? Молодцом! Всего год в России – и такие успехи. А вот мои усилия зарядить знакомых московских краеведов на архивные поиски следов состоятельного лютеранского семейства Kerkow, увы, успехом не увенчались. Ну, для нашего рассказа это не суть важно, учитывая, что данный брачный союз хотя, похоже, решил текущие финансовые проблемы Гартевельда, в итоге оказался и неудачным, и недолгим. Каковыми чаще всего и становятся скоропалительные браки девятнадцатилетних юнцов. Что тогда, что теперь.

* * *

«Я решил не уезжать из России, пока мое имя здесь не станет известно всем. И я сдержу свое слово».

Столь самонадеянное заявление девятнадцатилетний Вильгельм Наполеонович сделал в письме к матери. И сдержал-таки слово. По крайней мере, на рубеже XIX–XX веков Гартевельд действительно становится в России медийной – пусть не фигурой, но фигуркой. Как минимум, в разделах и хрониках, посвященных вокруг-да-около культуре.

С этого времени и вплоть до революционных событий 1917 года проекты, инициативы, рекламные ходы и прочие его телодвижения нечасто, но будут освещаться в российской прессе. Оставив те реперные точки, по которым с определенной долей условности теперь можно восстановить внушительный отрезок жизненного пути композитора. Вплоть до вынужденного прощания со второй родиной в 1918-м.

Часть вторая

Г.М.О

Киев

Много вы, композиторы, о себе воображаете! Даже сам Моцарт был амудей, так неужели вы думаете, что вы лучше?

    Из дневников Валерия Гаврилина

Период 1879–1882 гг. в биографии Гартевельда – белое пятно. Чем были заполнены эти годы, пока представить сложно. Разве предположить безоговорочно очевидное:

Что-то такое активно сочинял, пописывал и даже публиковал. (Последнее – не факт признания, за свои деньги в ту пору можно было печатать практически что угодно.)

Продолжал оттачивать исполнительское мастерство, а когда подворачивалась возможность – поигрывал в концертах. (Цитата из письма Наполеоныча: «Так приятно видеть свое имя на афишах. Моя детская мечта сбывается».)

По мере сил учил русский язык.

Возможно, смотался на родину, где представил родным молодую супругу (по крайней мере, обещал это сделать в одном из добрачных писем).

Транжирил приданое жены, etc…

Ну, а в первой половине 1880-х Гартевельд снова «документально» выныривает в России. На сей раз – в Киеве. А почему именно на берегах Днепра, опять-таки неведомо. Равно непонятно – в каком официальном статусе он пробудет здесь далее без малого десять лет.

По одной из версий Вильгельм Наполеонович мог иметь некое отношение к деятельности местного оперного театра (в письмах из Киева Гартевельд гордо именовал себя «капельмейстером»). Но, со слов Марины Деминой, точных сведений о его занятости в киевской опере разыскать не удалось. А учитывая, что в Великую Отечественную войну архивы театра были разграблены и сожжены фашистами, шансы на то, что подобные сведения где-то всплывут, крайне невелики.

Важный момент! Как раз к тому времени в театрально-музыкальной жизни России случилось во всех смыслах революционное событие, которое не могло не воодушевить Наполеоныча. Речь идет о театральной реформе 1882 года, повлекшей огромные позитивные последствия для русского театра. Помимо прочего, реформой была отменена монополия императорских театров на постановку оперных спектаклей, что значительно расширило возможности организации и укрепления частных трупп, сыгравших в дальнейшем важную роль в утверждении именно русской оперы. Реформа также изменила оплату труда артистов, обеспечив им более стабильное и уверенное существование. В общем – аналог приснопамятной перестройки, только в отдельно взятой культурной сфере.

И в свете этих событий Мать городов русских открывала перед нашим героем отличные перспективы: в части оперного и прикладного музыкального искусства Киев на тот момент представлял собой непаханое поле возможностей. В отличие от Петербурга и Москвы с их взыскательной, перекормленной музыкой публикой.

* * *

Первый стационарный (деревянный) театр в Киеве – городе с полуторатысячелетней историей – появился в 1805 году и просуществовал до 1851 года. Разумеется, на Крещатике. Где ж еще?

Киевская консерватория (Ныне – Национальная музыкальная академия Украины) основана в 1913 году на базе музыкального училища Киевского отделения Русского музыкального общества. С 1940 года носит имя П.И. Чайковского

Второй, на сей раз каменный, построили в 1856 году. И десять лет спустя в его стенах сформировалась постоянная местная оперная труппа, предсказуемо открывшая сезон модной в ту пору «Аскольдовой могилой». Так в России возник третий по счету, после Большого в Москве и Мариинского в Петербурге, русский оперный театр. Возник довольно поздно, но тому есть объяснение. Дело в том, что Киев многие столетия считался одним из центров религиозной жизни России: здесь находилось полторы сотни монастырей и церквей, а в Лавру «на прощу» приезжало замаливать грехи все население империи. Театральные же забавы считались делом греховным, с церковью несовместимым[5 - В коллекции моего приятеля Дмитрия Горячева имеется письмо имярека периода середины 1850-х, отправленное автором из Киева супруге в Петербург. В письме есть следующая, весьма говорящая строчка: «…Мне, душенька, скучно, даже подчас до тошноты, потому как в самом Киеве нет никаких развлечений, кроме святых мест».]. Лишь со второй четверти XIX века Киев постепенно начал приобретать характерные светские черты, чему немало поспособствовал император Николай I, в годы правления которого в городе появились университет, институт благородных девиц, Александровская гимназия… Именно Николай I Павлович мало того что разрешил строительство каменного киевского театра, но и сам выбрал для него место.

К моменту появления Гартевельда в Киеве главной местной музыкальной звездой считался Николай Витальевич Лысенко, выдающийся украинский композитор, пианист, дирижер, педагог, собиратель песенного фольклора. Человек, которого после смерти назовут «Глинкой украинской музыки». К слову, в отличие от Наполеоныча, Лысенко Лейпцигскую консерваторию как раз закончил. Причем блестяще.

Николай Витальевич Лысенко (1842–1912) – «Глинка украинской музыки»

Заручиться поддержкой такого авторитета и полезно (в плане профессионального становления), и выгодно (в плане профессионального продвижения). И Гартевельд, несмотря на значительную – семнадцать лет – разницу в возрасте, заводит дружбу с Лысенко. (Время покажет, что наш герой обладал редким даром запросто сходиться с людьми самых разных кругов, сословий и занятий.) Более того – с определенного момента эти двое не просто приятельствуют, но и сотрудничают. Сохранились свидетельства, что Лысенко, будучи мастером чрезвычайно плодовитым и разбрасывающимся, порой не успевал в срок завершать свои многочисленные проекты. И тогда он привлекал Гартевельда к черновой работе над своими инструментовками и к прочей музыкальной поденщине. Меж собой приятели общались на немецком, так как гартевельдовский русский язык еще долго будет «оставлять желать».

Из числа других киевских знакомых Наполеоныча того периода, пожалуй, следует упомянуть Леона Мунштейна. В 1880-е сей молодой человек, в сравнении с тем же Лысенко, являл собой личность совершенно невзрачную. Все равно что «плотник супротив столяра». Но пройдут годы, и из былого киевского приятельства сформируется творческий союз. Мунштейн сперва напишет либретто для первой оперы Гартевельда, а затем будет поставлять шведу тексты, когда тот начнет сотрудничать с московским театром-кабаре «Летучая мышь».

* * *

Дружба дружбой, а креативные идеи – врозь. В какой-то момент Гартевельд организует в Киеве общество любителей музыки. Вернее так: сперва Вильгельм Наполеонович создает на берегах Днепра подобие певческого кружка (он же – любительский хор). А позднее на базе хора формирует некую общественную организацию, участники которой уже не только поют, но и музицируют.

Леонид Григорьевич Мунштейн. В московских творческих кругах будет известен под творческим псевдонимом Лоло. Скончается в эмиграции в 1947 году

Казалось бы – и что? В чем креатив-то?

Чтобы понять замысел Наполеоныча, следует напомнить, что в 1859 году в Петербурге по инициативе Антона Рубинштейна и группы музыкальных и общественных деятелей было создано Русское музыкальное общество. Десять лет спустя императорская фамилия взяла на себя покровительство над Обществом, выделив на его содержание ежегодную субсидию в 15 тысяч рублей. С этого времени Общество получило козырную приставку «Императорское» (ИРМО), что еще больше повысило его статус, и на протяжении второй половины XIX века стало играть ведущую роль в музыкальной жизни как Петербурга и Москвы, так и всей страны. Отделения ИРМО были созданы в большинстве крупных культурных центров России (Казань, Харьков, Нижний Новгород, Псков, Омск, Тобольск и т. д.). Причем первое такое отделение открылось как раз в Киеве (1863).

И вот теперь Гартевельд создает в будущей столице Украины собственное, альтернативное, музыкальное общество. Условно говоря – ГМО. И, думается, местный обыватель вступал в сие… хм… ГМО массово и охотно. Потому как директор – иностранец, что по местным меркам и экзотично, и почетно. А Киев, при всем уважении, на тот период еще оставался глубоко провинциальным российским городом.

Цели у Обществ схожие. Исключительно просветительские. Но!

Во-первых, в целях просвещения ГМО регулярно устраивало концерты. И, представляется, далеко не всегда посещение их было бесплатным. Во-вторых, сам Гартевельд позиционирует себя председателем организации, название которой созвучно и ассоциативно с уважаемой и широко известной даже за пределами России «императорской» конторой. То бишь банально примазался к чужой славе, получив возможность пускать пыль в глаза людям, слабо разбирающимся в тонкостях формирования и существования провинциальных отделений ИРМО.

В какой-то степени эту идею Гартевельда можно сравнить с таким распространившимся в наши дни способом ведения нечистоплотного бизнеса, как бренд-сквоттинг (упреждающий захват торговых марок). К примеру, современным шведам, тем, что интересуются бизнесом, наверняка памятна история с их национальной гордостью – IKEA. На момент строительства первого торгового комплекса IKEA в России не было зарегистрировано товарного знака с таким обозначением, чем и воспользовались сквоттеры. После чего владельцам шведской торговой сети пришлось выкупать свой же товарный знак за несколько десятков тысяч долларов.

Нет, конечно, Вильгельм Наполеонович до подобной нечистоплотности не опускался: в наглую за представителя ИРМО себя не выдавал и на правительственную субсидию не претендовал. Зато он начал активную переписку с видными и модными представителями музыкального мира, честно представляясь главой киевского общества любителей музыки. А там поди разберись: того самого, императорского, или другого, самопального? Интернета, как я уже поминал, нет. Проверить, погуглить негде.

Эти письма были исключительно полезны Гартевельду. Они – важная часть негласно составляемого им портфолио. Например, с их помощью при удобном случае можно небрежно обмолвиться: мол-де, я тут на днях письмецо от Эдика Грига получил; жалуется, бедолага, супруга совсем запилила, сочинять не дает… Короче, «я с Пушкиным на дружеской ноге». Что? Не верите? Могу конверт показать с обратным адресом. Вот только само письмо читать не дам, переписка приватная[6 - В архиве Грига в Брегене хранится письмо к нему от Гартевельда, датированное 12-м января 1890 года. В этом письме Наполеоныч представляется как «капельмейстер Оперы и директор музыкального общества».].

Надеюсь, понятно, что в данном случае я утрирую? На самом деле Наполеоныч поступал тоньше: изобретенный им статус председателя музыкального общества невольно принуждал именитых адресатов с куда большим вниманием и уважением относиться и к посланиям Гартевельда, и к вкладываемым в них, на предмет рецензирования и возможного продвижения, авторским сочинениям. В общем, таким оригинальным способом наш герой работал на имя, поступательно наращивая индекс своей узнаваемости.

Но если того же Грига, живущего в далеком, скандинавскими богами забытом Бергене, ввести в заблуждение несложно, то вот бывалых местных персонажей на мякине не проведешь. Видали они на своем пути и не таких… председателей.

В 1891 году Гартевельд взялся обработать своим до поры безотказным приемчиком русского музыкального издателя Петра Юргенсона. Что-то такое Петра Ивановича в интонациях шведа, по-видимому, насторожило, и он решил навести справки через своего закадычного друга – Петра Ильича Чайковского. И вскоре получил дружеский письменный ответ, начинающийся так:

«29 янв[аря] [18]92 г.

Милый друг!

Гартевельта я отлично знаю, и знаю, что он сукин сын. Обращаюсь с ним, когда бываю в Киеве, как с сукиным сыном, но он ничуть не падает духом и все лезет. Он директор Муз[ыкального] общ[ества], но совсем не императорского, а другого, дилетантского…»[7 - Совершенно очарователен оборот Петра Ильича: «он ничуть не падает духом и все лезет». У меня он невольно навевает ассоциации с украинской идиомой «Ти йому хоч сци межи очi, а вiн все – божа роса!».]

В киевский период Гартевельда Петр Ильич дважды имел возможность общаться с нашим героем: сперва в сентябре 1890 года, когда живой классик приехал в Киев, чтобы присутствовать при местной постановке только что написанной им «Пиковой дамы». Второй раз – год спустя (декабрь 1891), когда Петр Ильич приехал дирижировать на концертах своими сочинениями.