Наполеоныч. Шведский дедушка русского шансона

Да, соглашусь, мое предположение – не более чем версия. Но в любом случае всей правды об источниках снаряжения, а главное – финансирования этнографической экспедиции пытливого одиночки со шведским паспортом и полурусскою душою мы, похоже, уже не узнаем. А потому – довольно рядить и гадать. В любом случае, весной 1908 года Наполеоныч отправляется в Сибирь…

* * *

Весной 1908 года Гартевельду стукнуло сорок девять. Немало. Учитывая, что в ту пору люди вообще становились и считались взрослыми довольно рано.

И что же к этому моменту наш герой «имел с гуся»?

Вершина жизни пройдена. Вильгельм Наполеонович – скверный семьянин, но все еще интересный мужчина. Неплохой музыкант и аранжировщик. Посредственный сочинитель и такой же музыкальный критик. Человек, который в своей творческой составляющей постоянно «следует за».

Сверхоптимистичная юношеская установка – «я решил не уезжать из России, пока мое имя здесь не станет известно всем, и я сдержу свое слово» – не реализована. Во всяком случае – не в полной мере.

Большая трагедия для человека творческого – когда он начинает осознавать, что подлинного, настоящего таланта Господь недодал. Либо – дал, да только человек не сумел воспользоваться, расплескал по дороге. Далеко не каждый может подобное неприятное открытие пережить, не всякий способен после такового осознания реализовать себя в чем-то другом. В этом смысле экспедиционная поездка в Сибирь – ШАНС для Гартевельда. В данном случае именно как целенаправленная поездка за песнями, а не чёс по сибирской глухомани с сольными фортепианными концертами. В этой поездке на карту поставлено если и не всё, то многое. Или пан, или… Нет-нет, за «пропал» речь, разумеется, не идет. Здесь всего лишь покой с молодой эстонской панёнкой Анютой.

Разумеется, Гартевельду было чуть проще, нежели его предшественникам. Во-первых, изучив былой опыт коллег по творческому цеху, он мог выбрать оптимальный маршрут. Более-менее представляя, с трудностями какого характера ему придется столкнуться в пути следования в целом и в каждой конкретной точке в частности.

Во-вторых, не связанный, судя по всему, жесткими обязательствами, он был волен самостоятельно выбрать время для старта, максимально подстроившись под континентально-сибирское жаркое летнее солнышко.

Комфортабельный поезд-экспресс на участке южно-маньчжурской ж/д. Фото – начало ХХ века

И, наконец, в-третьих. На рубеже веков российское железнодорожное строительство велось гигантскими темпами. Отныне участки пути, которые былые пытливые исследователи вынужденно преодолевали гужевым транспортом по отвратительным дорогам и направлениям, можно было пересечь в вагоне поезда. Причем с комфортом, если, конечно, финансы позволяют[25 - Вот как описывал свое путешествие актер Иван Перестиани, который осенью 1901 года проехал через всю страну комфортным экспрессом: «…Там стоял впервые увиденный мною экспресс Сретенск – Москва, состоявший из семи спальных вагонов, вагона-ресторана, багажного и служебного, с ванной, парикмахерской и душем. Все было точно во сне. Я почти безвыходно находился в последнем вагоне, половина которого была стеклянной верандой, дававшей возможность любоваться широкой убегающей панорамой покидаемого края».]…

Ну да все едино: одиночная прогулка в Сибирь – удовольствие, что и говорить, сомнительное. Особенно для городского российского жителя иностранного происхождения, готовящегося разменять шестой десяток. Как впоследствии признается сам Гартевельд: «Путешествие от русских культурных центров к глухим местам Сибири сопряжено с массой неудобств». Эка… деликатно выразился.

Помимо сопряженных с подобным путешествием тягот, существовали и иные риски – как для здоровья и жизни, так и сугубо прагматического характера. А именно: насколько вообще оправдано подобное предприятие? Будет ли реализация гартевельдовского замысла адекватно воспринята пресыщенной столичной публикой? Грубо говоря: стоит ли затеваемая игра свеч? Да, с одной стороны, к тому времени в России наметился определенный интерес ко всему народному. Появилась даже мода, эксплуатирующая народную идею. Но с другой… Все-таки данная целевая аудитория узковата для Гартевельда. Толику славы на сем поприще снискать можно. Но вот достойно заработать – это большой вопрос. Учитывая, что тогдашняя массовая русская музыкальная культура прочно стояла на трех китах – декадентство, кафе-шантанщина и цыганщина.

Да что говорить, если даже родившийся на волне успеха горьковской пьесы рваный (он же «босяцкий») жанр, и тот быстро мимикрировал в сторону наносного эпатажа его представителей и лубочного окуплечивания текстов. Как позднее писал советский музыкальный критик Евгений Кузнецов, «босячество стало социальной маской, модной личиной, за которой таилось чуждое ей содержание». Помимо профессионалов уровня Сергея Сокольского и Станислава Сарматова, отныне на теме «рванины» подвизались такие колоритные эстрадные персонажи, как Максим Сладкий, Женя Лермонтова, Ариадна Горькая, Катюша Маслова. С соответствующим же незатейливым концертным репертуаром: «Дети улицы», «Песни улицы», «Песни горя и нищеты»…