Но нет наверно человека,
Что с миром тот порвал совсем.
Он не был ветреной Венерой
И обходился малой мерой:
Не убивал день напролет,
В надежде глупой – кто взглянет?
XLIII
Но не хотел, чтобы косые взгляды
Иль едко брошенный смешок,
Высмеивал его наряды,
Ходил кругом пустой слушок.
По пустякам его тревожил,
Пустые чувства, сплетни множил.
Он выяснять, вообще-то, не стремился,
Что думает вульгарный вкус.
Но делал так, пусть и над тем не бился,
Чтоб тот не делал тайно свой укус.
Но нас встречают по одежки,
Мы все идем по той дорожке,
Хоть по одежке провожая,
Дурному больше подражаем.
XLIV
Хотел о вкусах далее писать
И глупость мудро излагать,
Одно и то ж по-разному жевать,
Но болтовню пора кончать.
Вот только я ещё не описал
Квартиру, где он прозябал.
Но надоел уж мне презренный быт:
Хоть в нём живу, хоть я и плут,
Но грязью этой уж по горло сыт,
Мне жалко даже тратить труд.
Кровать, диван и колченогий шкаф,
Приемник рижский, марки ВЭФ,
Два кресла сразу у окна, -
Так, скукота везде одна.
XLV
Ещё ковер, пусть не персидский,
Палас по полу весь в цветах;
Желудку нашему друг близкий
И полка книжек в головах.
Стол, стулья, яркий бра
И в этом роде вся мура.
Бумага валом на столе,
И книги с ними вперемежку,
Газет меж ними штуки две:
Все в беспорядке, как в насмешку.
Аркадий беспорядок не терпел,
Но, справится с ним, не умел.
Хоть комнату в порядке содержал,