В поисках счастья

– Аня, к тебе!

– Кто?

– Не знаю, парень не представился.

– Если Серёжка, скажи, я сегодня гулять не пойду.

– Это не Серёжа. Тебя как зовут?

– Коля.

– Тёзка. Будем знакомы: Николай Степанович Лещевский – майор военно-воздушных сил, – и уже вглубь квартиры, – это Коля.

– Какой Коля?

– Выйди, светик, не стыдись, тут и узнаешь.

От шутки Коля смутился ещё больше, готовый немедленно развернуться и уйти, как в дверях комнаты появилась Аня.

– Камаргин? Ты откуда?

Отец хмыкнул:

– Дочь, я думал, мы воспитали тебя лучше. Вначале принято здороваться. Даже в сказке Иван говорит Бабе Яге: накорми, напои добра молодца, а потом спрос учиняй.

– Может его ещё и спать уложить?! Привет. Чего пришёл?

– Здравствуй. Я вот… билеты… пойдём сегодня на концерт? – из-за пазухи купленного на вырост пальто неуверенно извлёк слегка помятые пригласительные.

Уголки девичьего рта опустились, носик сморщился, изобразив на лице брезгливое недоумение:

– С чего это?

Усмехнувшись, Лещевский пришёл на помощь юному кавалеру.

– Концерт – это здорово. Но сегодня мы запланировали сходить на каток. Пойдёшь с нами? А через месяц вернусь из командировки, сходим на концерт.

Знал бы Коля, что произойдёт через месяц!

Округлив глаза, Аня медленно повернула голову в сторону отца.

– Он кататься не умеет.

– Почему, умею, – откуда эта смелость, – пойду!

Отец улыбнулся:

– Тогда беги за коньками! Встречаемся через час на стадионе.

Счастливее чем тогда, когда стремглав нёсся домой за коньками, он себя в жизни больше не чувствовал.

Под нескончаемый «один раз» Анны Герман катались долго. Когда подмерзали, заходили в крытую часть стадиона, угощались купленными Николаем Степановичем пирожками с капустой и сладким чаем. За катанием разговорились. Помог Анин отец, исподволь расспрашивая, чем Коля занимается, чем интересуется, часто ли ходит в филармонию, кто его родители. Отвечая на простые вопросы, Коля незаметно преодолел смущение, открывшись совершенно с новой стороны. Когда отец узнал, что мальчик поёт в хоре, многозначительно посмотрел на дочь, по-особенному покачав головой.

Домой возвращались в седьмом часу: они с Аней впереди, Лещевский чуть поодаль.

– А ты ничего, можно с тобой дружить. И катаешься хорошо. На фигурное катание ходишь?

– Нет. Это меня папа научил. Он знаешь какой?! Он всё может!

– Заходи в понедельник за мной, вместе в школу пойдём.

– Хорошо… А как же Воронцов?

– А что Воронцов? Втроём и пойдём. Он портфель понесёт, ты – сменку. Идёт?

Холодок пробежал по спине, как предчувствие нехорошего: вроде вот оно – счастье, а уже понял – нет! Упустил! Или ушло?

Зайдя в подъезд, услышал отцовский бас:

– Куда ты дела эти чёртовы билеты!

– Да не брала я их! Как ты положил на сервант, так там и лежали.

– Тогда куда они делись? Ноги у них выросли? Сами в филармонию ушли?

«Это конец! Что я наделал?!»

– Ты где был? На катке? Раздевайся.

Коньки соскользнули по безвольной руке, гулко стукнув о деревянный пол. Расстегнуть пальто при отце не смел – под ним из нагрудного кармана пиджака торчали билеты.

– Чего ты ждёшь? Раздевайся, ужин давно остыл. Следующий раз будь любезен ставить нас в известность, если уходишь так надолго, и приходить вовремя, когда вся семья ужинает.

Делать нечего. Он вынул из-за пазухи мятые, пропитанные счастливым потом пригласительные и, зажмурившись, протянул отцу.

Вот тогда отец впервые обратился к нему: «сын!»

4

Интересно, отец помнит эту историю? – подумал, поднимаясь в роскошный зал заседаний по мраморной лестнице.

Говорили, как всегда, много, долго, и всё вокруг дела. Наши заседания – национальная черта, скорее даже – болезнь. Учиться надо у муравьёв. Никаких заседаний, а «план» выполняют, и ни одного выпившего на работе. Сколько я времени на таких заседаниях потерял? Полжизни! А умножить на всех присутствующих? А по всей стране?! Да перевести в человеко-часы? Как у Райкина – это ж сумасшедшая цифра получится! Мне за это открытие надо Нобелевскую премию дать. Хотя какое это «открытие». Все всё понимают, а никто ничего сделать не может. Или не хочет? Но ведь, действительно, сколько времени утекает сквозь пальцы. Скажи сейчас: «Товарищи! Давайте сразу приступим к работе!» В «дурку» попадёшь. Как это – перейти к работе?! А кто руководить будет: планировать, отслеживать, разрабатывать рекомендации, составлять инструкции, проверять отчётность, проверять проверяющих отчётность? Вот и живём по русской пословице: семеро с ложкой. Хорошо, если семеро. Сейчас все двадцать с ложкой, и ложки всё больше, а плошка всё мельче. Штопаем Тришкин кафтан, который выбросить давно пора и новый сшить. Да кто шить-то будет? Эти? Они и кроить не умеют. Посмотришь на план застройки города – и вспомнишь Энгельса недобрым словом. Зачем этот пролетарский капиталист пчёл обидел: даже самая лучшая пчела не сравнится с плохим архитектором! Потому что у архитектора присутствует план, чертёж, а пчёлы строят соты по наитию. Действительно, не сравнится! Возможно, он имел в виду обратное?..

– Николай Сергеевич! Как будем в этом году оформлять улицы и площади ко Дню города? – Мэр жестом предложил проинформировать собравшихся.

Ох, дядя Ваня! Сказал бы я тебе – как: по Маяковскому! Как там у него в «Бане»: стили, товарищ Победоносиков, бывают разных Луёв. Луя тринадцатого, Луя четырнадцатого, Луя пятнадцатого. – Вот, товарищ художник, давайте остановимся на Луе четырнадцатом! Только для удешевления выпрямим ножки, уберём золото и разбросаем там и сям советский герб на спинках и прочих выдающихся местах! Скажи, Камаргин, скажи! Точно в «дурку» упекут, может, и куда подальше!

– В этом году, Иван Иванович, предлагаем нестандартное решение. Наряду с привычной иллюминацией и цветной подсветкой, планируется на фасады домов пустить световую проекцию. Так сказать – «живые» картины из истории нашего города. В момент движения праздничных колонн по главной улице на фасадах домов пройдёт «историческое» шествие наших «предков». Такую дату не каждый год отмечаем, и отметить её надо так, чтобы…