В поисках счастья

Выехав на дорогу, повернули в сторону станции. Вдруг, вдалеке, между деревьев, увидели вооружённый отряд.

– Наши?

– Не знаю. Остановитесь, тпру! Бережёного бог бережёт.

Всадники их тоже заметили, перейдя с марша на рысь, оголив шашки, отсвечивая алыми лентами на лохматых папахах.

– Партизаны! Разворачивай, живее!

Тяжело и часто раздувая впалые бока, топчась на месте, лошади приседали на задние ноги, вращали налитыми кровью глазами, с трудом разворачиваясь на узкой дороге.

– Развяжите меня! – Кондаков молил дать в руки оружие.

С горем пополам развернув лошадей, прыгнул в сани, взмахнул вожжами, приказав подпоручику освободить солдата.

– Стрелять только наверняка! Но-оо! Пошли, родимые, пошли!!!

Тревожное настроение передалось животным, они дёрнули – и понеслись. Пули засвистели над головами. По всему, лошади преследователей были свежее – отряд быстро нагонял беглецов: уже можно разглядеть искривлённые азартом погони бородатые лица; всё громче впечатывается в слух топот копыт, казалось, вот-вот, и впереди скачущие обрушат шашки на головы колчаковцев.

– Патроны кончились! – с досады Кондаков бросил винтовку на дно саней.

– Перехвати вожжи! – поменявшись местами, штабс-капитан уложил из нагана вырвавшихся вперёд преследователей.

– Давай, родные, выносите, милые! – Кузьма неистово стегал по лошадям. Все понимали – спасения ждать неоткуда. Внезапно, с левой стороны, послышалось громкое гиканье и залихватский посвист. Непонятно откуда появившаяся казачья сотня стремительно бросилась наперерез, бешено размахивая сверкающими клинками. Под свист пуль офицеры проскочили сквозь них, не веря в спасение и, лишь отъехав на порядочное расстояние, остановились.

– Тпру! Стой! – Евгений потянул за поводья, – слава богу, ушли.

– Повезло! Эй, воин, чего к крупу припал? Всё кончено, – тронутый за плечо, Кондаков повалился навзничь: пуля, угодив в затылок, вышла через нос, превратив лицо в кровавое месиво.

– Отвоевался, бедолага, – поморщившись, Евгений отвернулся от неприятного зрелища, – Господи, не приведи смерти такой!

– Да, не повезло… а может, и к лучшему.

– Павел Витальевич, у вас кровь.

– Где?

– На левой руке, выше локтя.

– Всё-таки достала партизанская пуля! – Разоблачившись, понял – рана неопасная, пуля прошла по касательной, но перевязать надо. Вот и Кондаков пригодился, вернее, его нательная рубаха. – Туже вяжите, ещё. Спасибо. Кстати, как насчёт перекусить? Знаете ли, странная особенность моего организма – после боя всегда зверский аппетит нападает, ничего не могу с собой поделать!

– Посмотрите в вещмешке, – Женя снегом очищал ладони от крови, – у солдат должны быть сухари.

Притянув мешок, удивился его тяжести – золото в нём, что ли? Подумал и осёкся. Развязав тесёмки, присвистнул: – Хорошие сухари, дорогие!

– Что?

– На кой чёрт вы взяли этот мешок?!

– Я думал, в нём спички. И как сейчас быть?

– Уходить надо! Что вы делаете?

– Распрягаю.

– Зачем? – подойдя к дрожащим лошадям, погладил по морде одну, потрепал по загривку другую, – они еле на ногах стоят. Загоним. Оставьте бедных животных в покое, они-то уж точно ни в чём не виноваты.

– Как же мы к своим доберёмся?

– Да никак. Нет у нас, Женя, своих. С этим грузом нам теперь все чужие. Вот и будем, по вашей милости, болтаться, как «Летучий Голландец» без порта приписки – ни оставить, ни спрятать, ни до пункта назначения донести.

– И куда мы теперь?

– В Красноярск.

Глава шестая

11

Он давно отвык вскрывать почту сам. В большинстве случаев с этим примитивным делом феноменально справлялась Юленька: поддевала конверт длинным ярко-красным ногтем – вжик, и готово! «Правительственную» вскрывал декоративным книжным ножом, с удовольствием вслушиваясь в хрустящий звук вспарываемой бумаги. Разрывая этот, испытал лёгкое раздражение: рваными зигзагами недонадорванная узкая полоска болталась сбоку конверта. Несколько раз прочитал абсурд, написанный бесцеремонно, с вызовом. Да это шутка! Но кто? Зачем-то поднёс письмо к носу – никакого запаха. Ни штемпелей, ни почтовых отметок. Щурясь близорукими глазами, посмотрел на свет. Ничего. Пустышка. Не стоит обращать внимания. Выпишусь, найду шутника, вместе посмеёмся! Как ни хорохорился, нехорошее предчувствие поселилось внутри, молоточком, словно архаичный телеграфист, отстукивая в висках: верни не принадлежащее тебе, верни не принадлежащее тебе, верни… Умиротворение (результат неспешных рассуждений с самим собой) улетучилось, уступив место нарастающему беспокойству.

Подумать только, пролежало в кармане три дня, я о нём ничего не знал, и всё было хорошо. Ведь оно существовало, а я был спокоен, потому что не знал. А если бы не прочитал? Не вспомни Наташка о другом письме, я бы это не достал! Отчего я задёргался и разволновался? Бумажка никчёмная! Выбросить, и дело с концом! Но что вернуть-то? И кому?!

* * *

Если бы кто-нибудь в далёких семидесятых предсказал Лёньке Нестерову предначертанное ему священнослужительство, он бы оскорбился, несказанно удивившись. Студент Дальневосточного университета, комсомолец, без пяти минут дипломированный физик, променяет науку на мракобесие, став служителем культа, распространяющим опиум для народа? Ни за что и никогда. Но кто и когда спрашивал человека о его намерениях. Нет, здесь, на грешной планете – понятно. Иногда спросят, реже выслушают, для приличия изобразив вид заинтересованно-вникающих. И советы дадут. А как без них. На то и страна Советов. Но ТАМ… Как говорится – хочешь рассмешить Бога, расскажи ему свои планы. По всей видимости, ТАМ на Нестерова были свои виды, в конце семидесятых с его планами не совпадающие. Но пути Господни неисповедимы. По ним-то, в конечном итоге, и пришёл недоучившийся физик к религии. Точнее, к вере. Как впоследствии сам не раз говорил: религия – ещё не есть вера, а вера – не всегда религия.

Обычно из Владивостока в Хабаровск Лёнька ездил плацкартой: купейный вагон для студента расточительная роскошь. Поездки эти терпеть не мог. Тесно. С верхних полок в узкий проход свисают босые ноги; недосушенное, пахнущее плесенью бельё; шелест разговоров, свистящий храп и грохот тамбурных дверей; запах холодной курицы, дешёвого чая и вагонного сортира; вечно раздражённая проводница. Всё это – плацкартный вагон: цыганский табор, вобравший в себя «все национальности» необъятной родины. Когда получалось сэкономить, Лёнька предпочитал добавить рубль двадцать к плацкарте, обеспечив себе человеческие условия в вагоне «первого класса», нежели к добавке сомнительного вкуса обеда в университетской столовой.

Той зимой сэкономил. В купе ехали вдвоём (бывает такое везение) со странным, бедно, но опрятно одетым мужичком, который, казалось, способен предугадывать любые Лёнькины действия и желания. После Угольной попутчик вышел в коридор, позволив студенту переодеться без свидетелей (под свитером рубашка со штопаными локтями, которых Лёнька стеснялся). Не успел молодой человек подумать об ужине, мужичок, мягким голосом подозвав проводницу, заказал два чая, за которым ненавязчиво начал разговор о том, о сём: чем занимаетесь, хотя и сам знаю – студент. Домой на каникулы? Понимаю, понимаю. Один с матерью живёте? Да, да, сейчас, к сожалению, семейные ценности пришли в упадок, нет той крепкой семьи, которой некогда славилась Россия.

Лёнька терялся в догадках – попутчик «читал» его, словно открытую книгу. То, что студент – по одежде видно, что на каникулы едет, понятно – семестр закончился. Но как узнал, что без отца живём?

– Рубашка у вас на локтях штопаная – выходит, нуждаетесь (глазастый – рубашку на вешалке разглядел). И тут два варианта: либо отец пьёт, тогда зачем вам ехать домой – лишний раз с пьяным общаться? Либо его нет, и купить вам новое мать не в состоянии – вот и заштопала, вспомнив своё военное детство. Отец бы штопаных локтей у парня не допустил.

Тоже мне, Шерлок Холмс. Часом, не из конторы ли он? Да нет, те не так одеваются, не так себя ведут. Он знал это по гэбэшнику Ивану Николаевичу, курировавшему университет. Тот изредка приходил на студенческие собрания, после «приглашая» некоторых ребят на индивидуальные беседы, по окончании которых кто-то замыкался в себе, кто-то, наоборот, становился развязным, по-хозяйски, свысока посматривая на сокурсников – стучал. Этот не такой. Но в душу вползает профессионально: хочешь – не хочешь, слово за слово разговор поддерживаешь.

– Вот вы на кого учитесь? На физика? Понятно, понятно. Значит, материю изучаете. А из чего она состоит, эта материя? Согласен, из атомов. Да, да, нейронов, протонов. Это всё наукой доказано. А человек из чего состоит? Из воды? На восемьдесят процентов, говорите? И тут с вами не буду спорить, хотя вы правы, мы и не спорим вовсе – беседуем. Так, значит, из воды. Скажите на милость, вода может мыслить, чувствовать, существовать? Нет? Слышали о японских опытах замораживания жидкости под определённые музыкальные звуки? Жаль. Под воздействием различных музыкальных звуков капельки воды принимают совершенно разные формы снежинок. Японцы доказали – у воды есть разум! Но откуда он? Предположим, вода может запоминать – значит, она обладает памятью? Понятно, понятно. А человек – это вы мне сказали – на восемьдесят процентов состоит из воды, значит, и наше тело, отдельно от нашего разума, может запоминать? А кто может запоминать – может мыслить. Но если мы, опять-таки, предположим, что тело может мыслить без участия нашего мозга, то чем же оно мыслит? Той самой водой, т.е., конечно не водой – жидкостью, что нас наполнили. Кто, спрашиваете, наполнил? Творец. А имя той жидкости как? Понятно, понятно, не задумывались. А имя ей – душа. Вот она и запоминает, и мыслит, и без неё человеку не жить.

Тут Лёнька и догадался, с кем имеет дело. Поп! Не принято было в те годы священнику в рясе по улицам передвигаться – гегемон не одобрял. Поэтому и облачались в ризы только во время церковных служб. Нестеров тогда спорить не стал – говорили на «разных языках». Да и как спорить, не зная предмета: закон Божий в школе не преподавали, Научный атеизм он посещал через пень-колоду.

– Обратите внимание, чем заканчивается Евангелие? Не читали? «Придёт конец света, когда вся земля будет опутана проволокой, когда поля будут пахать на огромных железных конях, и по небу летать железные птицы, из недр коих выходить люди».

– Простите, но это бред какой-то! Железные голуби!

– Не голуби, а птицы. Разве сейчас самолёты не летают и люди из них не выходят? Разве на железных тракторах не пашут? Посмотрите, хоть и ночь за окном – столбы электропередач отчётливо видны: то подпорки под проволоку, которой всю землю опутали. И где здесь бред?

– Откуда автор узнал про всё это?