Хазарский оборотень. Роман

Мимо Ставра пронеслась рядом с боярским сыном Доманом, стремя о стремя, белокурая дева. В седле держалась по-мужски, привычно, прямо. Ставр опустил ведро с дегтем, которым мазал колесо. Залюбовался красавицей.

– Держись дальше от берега, Элин! – крикнул, обернувшись к деве чернобородый варяг.

Неподалёку от плотины плакучие ивы склонились к Полоте на самом краю обрывистого берега. Когда до мельницы оставалось совсем немного, под копытом лошади Элин обвалилась глыба. Лошадь оступилась, рванулась вперёд. Элин не удержалась в седле. Заскользив по глинистому берегу, девушка упала в воду. Она пыталась выплыть, но ей помешал водоворот – отбросил на самую стремнину.

Агмунд спрыгнул с коня, сорвал на ходу пояс с мечом и бросился к берегу, но течение уже подхватило и понесло Элин. Девушка старалась подплыть к мельничному колесу, но река властно увлекала ее прочь.

На крики Агмунда выбежал из мельницы Пеласгий, а вслед за ним и его подручные. Мельник отчаянно кричал и махал руками, а Велига и Белян только охали да суетились. Не раздумывая, Ставр прыгнул в реку, проплыл вперёд, подхватил девицу за волосы и стал выгребать одной рукой к берегу. Элин что-то гневно кричала по-варяжски, но Ставр упорно стремился к суше, пока ноги не нащупали твердое дно.

Элин пластом лежала на мокрой глине, её бил озноб. Ставр с трудом отдышался.

– Меч ко дну тянул…, – задыхаясь, произнесла Элин.

– Что ж не отстегнула?

– Не смогла…

К ним бежали Агмунд и Доман, а следом и Пеласгий с работниками – Беляном да Велигой. Старик отчаянно ругался на нерадивых холопов, потрясая кулаками.

– Дурачье, что стояли, как дубины! А ежели б пропала девка? Погодите, уж обломаю дубье о морды ваши проклятые! Кабы не Ставр, так… И подумать страх!

– Пропади ты пропадом, Пеласгий, – негодовал Агмунд, – Сколь раз тебе говорил, чтобы срубил эти окаянные ивы… Там коню не пройти! Чтоб тебе провалиться!

Пеласгий сопел в бороду, косился на разгневанного варяга. Но старик знал, что тот покричит, да скоро успокоится, а выпьет, так и вовсе быстро обо всём позабудет.

– Тотчас пошлю людей, чтобы срубили. Там все лесом едут, недалече, – начал было Пеласгий, да глянул на варяга, запнулся и подозвал к себе Беляна. Зашептал холопу.

– Мёду неси, мёду крепкого, варяга успокаивать надо. Вишь, какие гости сегодня… да кликни, чтоб Голуба на стол собирала.

Когда Белян принёс мёд, Агмунд налил кружку доверху для Элин.

– Пей, сестра. Хороший мёд – лучшее снадобье.

Элин отпила несколько глотков, светло взглянула на Ставра и протянула кружку ему. Ставр выпил, поклонился Элин.

– Молодец, Ставрушка, не растерялся, – похвалил Пеласгий кривича, – Сегодня шёл бы ты в лес, травки пособирал, родимец. Спину нешто ломит…

– Ага, знаем твои травки. На привороты все, – подмигнул Доман мельнику, – небось сам варишь, а потом в слободе девкам продаешь тайком. Радомер не дозволял тебе сей промысел, ворожей…

Пеласгий будто и не слышал, что молвил боярич. Ставр уселся на траву, чтоб перемотать онучи в сторонке. Он искоса наблюдал за мельником и Доманом.

– Ой, у меня ж квасок припасен, – хлопнул себя по лбу мельник, – Заборист, ядрен! У батюшки Радомера в клетях не сыскать!

Подхватив портки, Пеласгий затрусил прочь.

– Старый лешак. Мягко стелет, жестко спать. Небось знатно нагрел тебе загривок, а, братец? – озорно процедил вдогонку мельнику Доман, подмигнув Ставру. Кривич промолчал. Негоже холопу супротив хозяина выступать.

Селяне из близких деревень боялись Пеласгия. Многие видели, как он сыплет зерно в реку, чтоб сговориться на заре с водяным. Говорили, что зимой, при заморозках, кладёт мельник под деревянное мельничное колесо кусок сала, чтоб водяной не слизывал смазку и оно крутилось.

– Пойдём, поешь малость с господской кухни, – хлопнул Ставра по плечу Доман.

Доман и Ставр направились по следам мельника. Жилая изба Пеласгия, рубленная из брёвен и крытая дранкой, одна стояла посреди поляны за крепким тыном. Рядом с ней помещались сарай и столб, на котором торчал побелевший, выжженный солнцем и омытый дождями, конский череп. Неподалёку работники сложили шалаши из камыша, веток и хвороста.

– Хлеб да соль, боярич, – пропела румяная и разбитная девка в полотняной рубахе, шитой красными петухами.

– А что, Голуба, не надоел тебе лешак? Не уморил тебя на своей перине часом? – прищурился Доман.

– Ох, и прискучил, Доманушка, да ведь ты меня к себе не берешь, – игриво улыбнулась Голуба, сдвинув как бы нарочно с голого плеча рубаху.

– Да ты место знай, гулёна, – строго оборвал Голубу Доман, присаживаясь на лавку. Служанка схватила жбан и скрылась в погребе.

Скоро стол наполнился яствами да питвом из запасов Пеласгия. Голуба знала толк не только в любовных утехах, но и в угощениях. Мельник суетился, старался услужить варягам Агмунду и Элин, но прежде всего сыну боярина Радомера – Доману.

– Такого дорогого гостя, как боярич Доман, я завсегда рад видеть, – говорил мельник.

Доман чувствовал на мельнице почти хозяином. В его воле было убрать Пеласгия с хлебного места. Хитрый мельник понимал, потому и угождал бояричу, как мог.

Доман сунул в руку Ставра большой ломоть настоящего ржаного, без мякины и лебеды, хлеба да кусок славно прожаренной говядины, кивнул в сторону. Ставр отошел, расположился невдалеке от господского стола. Покидать место трапезы совсем посчитал зазорным – холопа никто не отпускал. А воля Домана, сына боярского, была для раба законом.

Ставр наблюдал за гостями мельника со стороны. Степенный Агмунд жевал сушёное мясо, пил мёд, поглядывал на мельника и загадочно улыбался. Элин едва пригубила чашу забористого кваску, а затем взяла лук, колчан со стрелами и пошла в лес. Из дома Пеласгия вышла Голуба, принесла блюдо с рыбой, посмотрела вслед сестре варяга, юркнула в дом. Доман отставил чашу, пригладил вихры да поспешил в избу.

– Повадился волк на скотный двор, подымай городьбу выше. – Так у вас говорят, а, Пеласгий? – сказал, улыбаясь Агмунд.

– Зачем же подымать, от Голубы небось не убудет. Она и сама рада, – лукаво усмехнулся в бороду Пеласгий. Он подложил варягу кусок получше да испытующе глянул в глаза.

– Всё возьмёшь?

Агмунд кивнул головой.

– Всё. Кто знает, когда ещё вернусь. Это ты, старик, живёшь на одном месте, а я уж и не помню, из скольких рек пил воду, сколько гор перевалил, да сколь морей видел.

– Воевать любишь…

– Все воюют, старик, – перебил его Агмунд, – одни нападают с голоду, другие от жадности, третьи – чтоб невольников захватить.

– Войну звери дикие любят. Да вы – варяги. Покудова дух чужинцев не повеял среди кривичей, деды и прадеды землю пахали, песни пели и мирно славили богов. В оружии нам нужды не было, разве что зверя охотить.

– Теперь и вашим людям нравится воевать, – сказал Агмунд, – научились.

– Княжество велико, земли много, – проворчал Пеласгий, – войти просто, выйти – нелегко.

– Серебро в избе держишь? – спросил Агмунд.

– Тебе-то что с того, варяг? Тебе до моего серебра воли не иметь. Зарок на нем. Чужаку не дается, Хорс видит, – ответил Пеласгий.

– Скор ты на язык. Даром что стар. И хитер. Налей мёду, старый лис, – рассмеялся варяг. – Смотри, что дашь за такую красоту?

Агмунд развернул тряпицу. Ставр заметил, как сверкнуло золото на солнце. Пеласгий вертел в корявых пальцах усыпанную самоцветами драгоценную панагию.