Хазарский оборотень. Роман

– Нет, нет. Я… я не позволю, брате! – закричал Доман. Но Ставр не слушал его. Он шагал прочь, все выше поднимаясь к гребню бугра, через который шла дорога к Бояновой избушке. Доман стоял позади, оторопев. Когда Ставр отошел с десяток шагов, Доман спохватился и бросился к холопу.

– Стой, стой, Ставр.

– Ну чего тебе, боярич.

– Но почему? Почему не взять жито? Это же для тебя… Для твоей семьи…

Ставр помедлил. Небо быстро темнело. И звезд на нем становилось всё больше и больше. Они сверкали – холодные, острые, бессмертные.

– Видишь звезды, Доман?

– Да.

– Ты можешь коснуться их рукой?

– Нет.

Ставр приблизился к Доману, зашептал.

– Так и холоп не может приблизиться к боярину, как звезды к земле. Запомни это, Доман, прежде чем назвать холопа своим братом.

Ставр оттолкнул Домана и пошел, все быстрее и быстрее, через бурьян, без тропы, напролом, ловко перепрыгивая глубокие рытвины и ямы, густо усеявшие склон бугра – печники из Заполотья брали отсюда глину и песок.

Он шел, переполненный злобой, стискивая кулаки, срывая длинные стебли, путавшие ноги. Еще недавно никто бы не посмел так унизить его. Была другая, совсем непохожая на нынешнюю жизнь. Без ежедневных унижений и окриков. Была жизнь свободного поселянина-кривича, знавшего свой надел, свое дело, было доставшееся от прадедов хозяйство. Был изнуряющий до седьмого пота труд, лесные походы и стычки со зверьем на тропах. Но Ставр не боялся работы, втянулся в скитания по лесу. Он много знал о диких лесных пчелах и о том, как следует добывать в чаще мед, который охотно покупали на княжеском подворье в Полоцке. Отец многое передал ему из своего собственного, из дедовского опыта. Ставр любил и умел работать, и сил от лесной нелегкой жизни у него только прибавлялось.

Но вдруг все переменилось. Страшный лесной пожар сожрал прежнюю трудовую, независимую жизнь. Теперь некогда вольным бортникам приходилось влачить жалкое существование, маяться впроголодь, собирая объедки и попрошайничая у надменного грека, возвысившегося угодничеством и лестью у боярского престола.

Подходя к заимке, Ставр немного остыл от гнева, туманившего взор после встречи с боярским сыном. В избушке, вросшей в землю, крытой корьем и землей, топилась печь. Дым выходил из открытой настежь дощатой дверцы. На кольях, расставленных у плетня из ивовых прутьев, колыхался на ветру невод. Заимку поставили на холме, откуда открывался вид на широкую Двину. Ветер сгонял комарьё, мошкару и дым в низину.

Ставр с горечью подумал: верно, мать не убрала невод, помня об отце. Наверное, ей было легче так. Будто Боян ушел на ловлю и скоро вернется. Но отец не придет. Никогда.

Из клети выглянула девушка в белом холщовом платке, которым она подвязала русые косы. Гибкий стан ее был схвачен домотканым передником с поясом, на котором висели ножны охотничьего клинка. Охнула.

– Ставрушка!

Ставр истово поклонился в пояс, как заведено было.

– Здрава будь, сестрица Снежана.

Снежана не знала – плакать или радоваться. Засуетилась, сорвала рушник с ветки у входа, кричала, возвращаясь в житло.

– Матушка, матушка Малуша, Ставр пришел… Радость-то… радость…

Показалась нестарая еще, сухая и высокая женщина. Бледная, в грубой сермяге. Жили одни глаза на ее открытом лице – большие, голубые, опушенные длинными ресницами. В молодые годы красотой славилась Малуша.

– Ставрушка!

– Мама!

Мать обняла сына, прижалась к его обветренной щеке. Сухая, прозрачная от болезни рука гладила непослушные вихры Ставра.

– Вот эконом разрешил покинуть двор боярский… А жита… не дали, не заработал ни зернышка. Валент жаден не в меру, – только и смог сказать Ставр. Сердце сжалось от горечи при виде нищей избенки и матери, с трудом, он заметил, державшейся на ногах. Ставр сокрушенно вздохнул. Снежана тревожно глянула на него. Мать опустила плечи, зашлась в кашле. В ее груди клокотало, руки тряслись.

– Ничего, ничего, Ставрушка… – улыбнулась мать Ставру, наказав дочке, – Снежана, пора вечерять, уха, кажись, поспела совсем…

В избушке было дымно и черно. Свет очага озарял плахи, покрытые густым слоем блестящей копоти. Над огнем кипело варево: капли с шипением скатывались по стенкам подвешенного котла. Мать разложила на дощатом столе липовые ложки, налила ухи в большую глиняную мису.

Сестра подала каравай. Оправдывалась, пряча руки под передник.

– Не взыщи, братец.

Мать, будто невзначай, подвинула нож Ставру – старый, зазубренный, отцовский. Ставр вспомнил, как отец брал нож, чтобы бережно пластать хлеб. Кому теперь раздавать ломти?

– Что ж ты, сынок? – тихо спросила Малуша.

Пересиливая себя, Ставр стал отрезать ломти, отдавал матери и сестре. Хлеб крошился. Муки житной, было заметно, почти не было в каравае, из ржаных покребышей на углях пекли. Больше толченая кора да лебеда. Едва началась осень, вот-вот отшумело жниво, а у семьи нет в достатке хлеба. Ставр подумал, каково станет матери с сестрой зимой? Нет муки – придется кормиться сушеной рыбой, кореньями, толченой в прах лебедой, собранной Снежаной на межах боярских полей.

Перед ужином истово вознесли хвалу Дажьбогу и Стрибогу, Яриле да Макоши. Вторили Ставру Малуша и Снежана, старательно повторяя заученное моление – память хранила с малых лет.

Похлебав ушицы и закусив хлебцем из лебеды, у дымного очага говорили долго. Мать таила скорбь и бодрилась, спрашивала сына о боярском дворе, о том, как живет дворня под рукой сильного хозяина Радомера. Сытно ли? Спокойно? Ставр отвечал, как мог. Говорить Малуше было трудно, но она держалась, стараясь не выказать перед сыном слабости. Не нужно бы видеть ему ее немощи, да как скрыть?

Поникшая Малуша всё гладила загорелую ладонь сына, ставшую от трудной работы темной, как корень, твердой, как камень. О чем она думала в эти минуты у домашнего дымного очага? О лучшей поре ее жизни, когда Лада подарила ей любовь и вместе с ней здорового первенца-сына? О веселом лесе и напевном жужжании золотых пчел, которые жили в колодах, что вытесывал топором из липовых обрубков муж Боян?

Ставр торопился выговориться. Рассказывал обо всем, что привелось ему услышать за последние летние месяцы, что провел на боярском подворье вдали от родного дома. О том, как возвращались из далекого похода на греков и болгар воины княгини Предславы, пожелавшие присоединиться к дружинам киевского князя Святослава. О том, как охотился на вепрей молодой князь Тур. Его привечал на своем подворье боярин Радомер, гордившийся вниманием и доверием могучих властителей и тем, чем одаривали его полоцкие князья. О том, как боярский отпрыск, его молочный брат и ровесник Доман охотился с ним в лесах у Воловьего озера. Как привиделось страшное. Дикий зверь утащил в чащу оленя да пропал. А когда охотники попытались настигнуть зверя, то вместо звериных следов нашли отпечатки человечьих ног.

– Неужто оборотень, матушка? Настоящий, дух лесной.

– Померещилось, стало быть, твоему Доману. Да и Онфим блаженный. Всё меды даровые, боярские. Лишку хватили перед охотничьей забавой. Твой отец много зверья видал, но оборотней никогда не поминал, – твердо сказала Малуша.

– Пусть Перун поразит меня своей стрелой огненной, – поклялся Ставр, – если солгал. Не вру, матушка, верь мне. Так и сказывали на торжище – оборотень в лесах завелся. Хазарин какой-то, чья душа никак не успокоится. Не принимают ее боги в чертоги свои, на небеса. Боярин Радомер по всему Полоцку велел огласить, что даст три меры серебра тому, кто добудет хазарского оборотня. И жрец Светозар благословил обещание его при всех мужах славных.

Сестрица Снежана испуганно посмотрела на мать.

– Верно, не обошлось без козней Чернобога, – сказала Малуша. – Но чаще нечистые людишки воду мутят. Об этом подумай, Ставрушка.

– Хорошо, матушка, – согласился Ставр, – А об отце… Не беспокойся. Найду злодеев. Отомщу.

Дрогнула, сильным кашлем зашлась Малуша. Встрепенулась Снежана, захлопотала, налила из плошки.

– Испей, матушка, отвару. Полегчает. Свежо нынче ночью, осень хоть и теплая да всё ж с реки сыростью тянет.

Малуша отхлебнула из ковша целебный, настоянный на полевых и лесных травах отвар. Откинулась на лавке. Взгляд ее блуждал, она хотела что-то сказать, но только немо шевелила губами, будто боги враз лишили жену погибшего Бояна дара речи.

– А что княгиня наша, Ставрушка. Как Предслава обретается? Внучка её Рогнеда, говорят, совсем девица на выданье? Расскажи, братец, что знаешь, не томи, – спрашивала Снежана, подкладывая щепы в очаг.

Ставр припоминал в угоду сестре новые и новые подробности из того, что слышал в палатах боярина Радомера. Рогволод, дескать, обещал по прибытии из земель данников-ливов привезти в Полоцк дочь свою Рогнеду. Дружинники, слышал Ставр, славили ее красоту. Пригожая, но совсем еще юная дева Рогнеда. Как цвет лазоревый, говорят, расцветает.

Снежана ловила каждое слово брата, боясь прервать неловким шорохом. Так зачарованно внимала она подчас перехожим сказителям, вещавшим былины, повести о заморской далекой жизни, недоступной и неведомой, но таинственной и важной. Гора, на которой жили полоцкие князья, возвышалась в поприще от избушки, над слиянием Полоты с Двиной. Но как же далеко отстояла княжеские терема от ветхого жилья семьи погибшего бортника. И жизнь там была другая, чуждая…