Две черные «эмки», лавируя между мотков колючей проволоки и остовом сгоревшего броневика с паучьим крестом, притормозили у дома с высоким готическим порталом, на котором сохранилась помпезная вывеска – «Отель «Палас».
Из первой машины автоматчики вывели Конина. Из второй выбрались майор Агапов и лейтенант Шилов. Все молча направились в отель.
В вестибюле Агапов вопросительно посмотрел на встретившего их подобострастного управляющего отелем. Тот заговорил, глотая слова.
– Все сделано. Номер наилучший. Четвертый этаж. Вид из окна изумительный. Господам офицерам понравится. Я провожу, сюда, пожалуйста.
– Не нужно. Дайте ключи, – сказал Агапов, и тут же получил связку ключей.
Распорядился.
– Шилов, установить охрану на этаже, никого не пускать, остальных постояльцев переселить. Здесь, в вестибюле, оставить круглосуточный пост.
– Слушаюсь, товарищ майор.
Из высокого, почти во всю стену, окна отеля город просматривался, как на ладони. Казалось, что отель – воздушный корабль, который плывет над бескрайним морем крыш, шпилей, деревьев.
– Красивый город, – вздохнул Агапов.
Конин молчал.
– Похоже, его даже не бомбили… – задумчиво проговорил Агапов.
– Верно, Демидов запретил применять авиацию и тяжелую артиллерию при штурме. Взял сходу. Мне рассказывали…
– Вот как.
Агапов оглядел громадную оконную раму с толстым витринным стеклом.
– Ни одно стекло не треснуло.
– Точно.
– Поразительный гуманизм.
Конин усмехнулся.
Агапов вздернул плечом.
– Разве я сказал что-то смешное?
– Нет.
Заложив руку за спину, Агапов прошелся по комнате.
– Хорошо, Макс. О высших категориях поговорим как-нибудь на досуге. А теперь…
– Вы хотите спросить – почему я пришел убить генерала?
– У вас был к нему личный счет.
– Откуда вы знаете?
– От Сабатеева. Это правда?
– Да.
– И вы не поделили с генералом…
– Любовь.
– Странно.
– Что именно?
– Что разведчик вашего класса способен на такие романтические поступки. В духе… похождений Жильбласа или…
– Страданий юного Вертера, – грустно улыбнулся вновь Конин.
– Перечитываете Гете?
– Нет, но с удовольствием перечитал бы. Гете был любимый поэт ее отца.
– Кого – ее?
– Девушки, которая была с генералом. Ее зовут Джан.
Конин помедлил и грустно повторил – вторя самому себе.
– Джан – синий кафтан… Старая, очень старая история.
– Расскажите, Макс.
Конин посмотрел на бескрайние крыши, опустил воспаленные веки, словно перед прыжком с крутизны.
– Это был наш город. Мой и Джан. Улицы, вымощенные диким камнем. Дом с фреской. Этот город был центром нашего мира. А еще в нем были шахматы, чай с дымком, пирог Василисы, споры о Фихте и Шамиссо. Профессор Бергер, ее отец, был заядлым спорщиком. Он читал в университете лекции по немецкой классической философии. Преподавать стал сразу после гражданской. А до того вершил революцию. Рядом с Лениным.
– Советская аристократия…
– Вроде того… Я как-то сказал Джан, что ни этот город, ни она сама никогда не станут советскими. Она обиделась… Спросила – почему?
– Действительно – почему?
– Потому что она была вне всего этого – наших маршей с красными знаменами и пением Интернационала, хвалой вождям. Она жила с верой в чудо. В простое человеческое чудо. И, поверьте, Агапов, была достойна его.
Вильно. 1941 год, апрель
В апреле сорок первого город еще не знал ни грязи, ни крови. Под полосатыми тентами кафе обходительные паны по старинке еще угощали паненок в роскошных летних платьях лимонадом и варшавским земляничным конфитюром. В открытом кабриолете проносился владелец табачной фабрики благообразный шатен Янукявичус, увозя с собой в свой пока еще ненационализированный загородный чертог платиновую красавицу пани Бельскую. Но над бывшей городской управой уже развевался красный флаг с серпом и молотом, и управа была переименована в городской Совет. Из рупоров, укрепленных на фасадах домов главной городской магистрали, неслись позывные советского радио и красноармейские марши.