Лента жизни. Том 2

Валерик кинулся натягивать брюки, запутался в них, прыгая сперва на одной ноге, потом на другой. Затянул ремень до последней дырочки. Набросил рубашку. Обулся. Выпрямился… Неожиданно так захотелось закурить – до одури, чтобы голова пошла кругом, только бы отключиться. Избегая попытки провалиться на месте, сиплым, севшим в утробу голосом попросил:

– Миш, дай в зубы, чтобы дым пошел…

И сам ужаснулся, когда понял, как опасно прозвучала эта избитая шутка курцов.

– Щя-а… Дам… – как-то глухо выдавил из себя Мишка. И непонятно было, то ли с угрозой он это оказал, то ли как еще. Несколько секунд дискобол раздумывал. Валерику секунды эти показались вечностью. Во рту пересохло. «Скорей бы уж он. Хоть так, но пусть это кончится».

Мишка постоял, помолчал и полез в карман. Достал пачку «Беломора», встряхнул резко, чтобы вылезли папиросы.

– И мне дай, – заявила с кровати Верка. Она явно любовалась картиной, догадываясь, о чем думают парни. Похоже, ей это нравилось и забавляло.

Валерик вытянул две беломорины, подал одну Верке, другую сунул себе в рот. Мишка чиркнул спичкой, протянул прикурить.

– Че это ты не тем концом в рот суешь? Смотри не подавись чужим табачком…

«Ну, теперь уж точно врежет…» – затосковал в неизбывной истоме Валерик, с перевернутой папиросой в дрожащих губах дожидаясь развязки.

А Мишка вдруг засмеялся: негромко так, но, похоже, незло. Уж больно по-щенячьи выглядел Валерик. Глупо, как в бесталанном водевиле… Потом сурово обратился к Верке:

– Пойдем со мной. Поговорить надо.

Верка независимо дернула головой в бигуди:

– Еще чего!.. У нас с Валерой дело есть. Без тебя нескучно было. Правда, Валера? – она уставилась на Мишку, словно кошка на собаку. – Не мешай! Шляешься тут без толку…

– Ну, кто шляется – это не тебе говорить, бикса забурхановская.

– Ты не груби, Михаил, – попытался встрять Валерик, но понял, что вряд ли сейчас Мишка его послушает.

– Если хочешь, поговорим, только в другом месте, – бросила Верка и спокойно поднялась с кровати. – Носит тебя нелегкая… – И прошла мимо парней в коридор.

Мишка крутнулся следом, но задержался у двери и обронил с какой-то непонятной интонацией:

– Ты бы, Валерик, с хорошими девочками водился. Верка тебя ничему доброму не научит. Уж поверь. – И вышел.

Силы покинули Валерика, он плюхнулся на кровать, поджал ноги – и ударился пятками о что-то твердое и тяжелое. «Проклятые гантели!»

Почему-то расхотелось быть похожим на перенапрягшихся красавцев мужиков из журнала.

1990

По мокрому шоссе

Говорили родители Сашке, что рыбалка до добра не доведет. Говорили… Да только мать два года как умерла, а батя мотается по району в командировках. Некому подсказать парню, наставить на здравый ум. От карасей да гольянов тоже головокружение приключается, забывчивость нападает ну прямо-таки детская.

Степновка по дальневосточным меркам село крупное, тополиное да черемуховое сплошь, рядом речка неторопко бежит, по местному прозванию – Альчин: от маньчжуров, видать, еще осталось и закрепилось у русских людей как свое.

Ну так в Альчине карася не дождешься, повывелся весь от колхозной удобрительной химии. Ротаны не в счет, эти чертяки по дорожным лужам, бочажинам да колдобинам, говорят, до Москвы-реки добрались. А ничего удивительного в том нет, рыба по-космонавтски живуча. Ротана заморозь, всю зиму в куске льда в погребе продержи, а весной вынеси под солнышко – оттает и затрепыхается как ни в чем не бывало. В степновских краях ротана все больше чернышом, а то и головешкой кличут рыбалеи. Но вкуса в жарехе это нисколько не меняет, мясцо прямо-таки диетическое, протеина навалом, всякой белковости. Корпусную конституцию, как морской бычок, такую же имеет, достаточно взглянуть на его непропорционально большую голову. На ней щеки мясистые, что у твоего борова, если присмотреться внимательным взглядом. А все же против карася ротан не сдюжит, тут много на то причин. Первое дело, конечно, – сама ловля карася. Это восторг от пляски поплавка на зеркальце озерного затончика, когда рыба пробует наживку. Это упругий натяг лески от стремительной поклевки. Это шлепок от вылета карася на воздух из глубины, подобный хлопку пробки от шампанского. Про жареху вообще молчу, в сметане там или же просто на постном маслице да с лучком. Это… Да мало ли там чего наберется на карасиной рыбалке, что радует и волнует сердце удильщика. На сетке да на бредне такой радости не испытаешь.

Ну так вот, карася надо ловить на озерах. А это значит, что в таких случаях приходилось Сашке Вихореву идти к Алексею Марковичу, дальнему родственнику по отцовой линии. Маркович шоферит на автобусе в местной автоколонне, все районные дороги проутюжил на тысячи раз. Ему за рулем местные озерки, проточки и старицы ведомы как никому другому. Страсть к рыбалке и охоте у него с детства, потому как местный он, молоканских кровей, подножный природный корм добывать приучен дедами-переселенцами сызмала. Да и сам Маркович похож на ротана-черныша, смуглоты азиатской, худощавый и легкий на ногу. Просмолен солнцем и ветрами, прокопчен бензинным духом до бронзовой глянцевитости. Комары такого не берут, от мошкары он самокруткой махорочной обороняется. Юнцом зацепила его война с японцем, за баранку пятого «зиска» сел восемнадцати лет от роду, там быстро мужскую науку прошел, хотя до серьезных боев не доехал. Однако же мизинца и фаланги безымянного пальца на правой руке с той поры недоставало, что не мешало метко стрелять из двустволки навскидку по кряквам да чиркам в сезон охоты. Пальцы-то война отняла, зато шрам на левой щеке добавила, небольшую такую борозду поперек всегдашних морщин. Шрам не уродовал доброго лица, наоборот, казался тоже морщиной, только не гражданской, бытовой, что ли, а морщиной фронтовой, зарубкой на память. Скоротечность дальневосточного отрезка войны в сорок пятом году всем, кто память не потерял, известна. Повезло Марковичу, если разобраться. Подвигов не совершал, не привелось, слава тебе, Господи. Однако кое-какие солдатские медальки на груди засветились, больше юбилейные. Но это к слову, чтобы на самой рыбалке на данную тему не отвлекаться.

Азарта Маркович необыкновенного, в чем Сашка не раз убеждался, видя, как горели глаза его старшего напарника по карасиным походам. Несмотря на ощутимую разницу в летах, были они на «ты» без особых на то уговоров и брудершафтов. Так сложилось на утренних да вечерних зорьках у дымного костерка, над которым булькала в котелке ушица и велись неторопкие разговоры. Сашка все больше слушал да спрашивал, а Маркович вспоминал о Маньчжурии, откуда выкуривали Квантунскую армию микадо. Говорить на рыбалке о рыбалке – перебор, она и так вся на ладони. Поскольку Маркович всегда за рулем, а Сашка со спортом повязан, спиртного в сих беседах не булькало. Значит, и вранья «остограммленного» никакого не бывало. Война в рассказах Марковича представала будничной работой, в которой романтики даже при желании не сыщешь. Но Сашке эти воспоминания старшего товарища нравились самой манерой строить словечки в цепочку, когда действие развивалось от «а» до «я». Шоферские «карданы», «полуося», «магнето» и прочая механическая мудреность не заслоняли у него человека, многочисленных друзей, которыми наградила война. Одно отнимала, другое давала сполна. Известное дело, у медали две стороны, на одной зло, горе и слезы вытравили свой рисунок подобно серной кислоте, а на другой – лаковой эмалью в пару красок запечатлелись светлые моменты. И не скажешь сразу, чего было больше, но уж явно не поровну.

В этот раз Сашка заглянул в родную Степновку на пару деньков. Июльская пора у студентов Добровольского политехникума, где Вихорев учился на втором курсе геологического отделения, время каникулярное. Практика полевая закончилась, наступил передых. Только вот надо было ехать в Краснодар с командой техникумовских волейболистов на республиканские соревнования по ведомственной линии Министерства цветной промышленности. Дело в том, что худобой Сашка Вихорев мог поспорить с самим Марковичем, а длиннотой превзошел родственника на целую голову, чуток не дотянув до двух метров. При этом деревенской двужильностью и прямо-таки мужицкой хваткой щедро наделен отроду. Так что прыгать у сетки и колотить по мячу ему было с руки, что с правой, что с левой. Такие «колы» забивал в площадку – ахнешь!

Но выезд в Краснодар был назначен на воскресенье, а сегодня на дворе пятница. Ошиваться в городе в жарищу не хотелось, общежитская пустынность не радовала. С тренировки его отпустили, вняв просьбам помочь отцу по дому. Раненько утречком на попутке Сашка допылил за полтора часа, учитывая переправу через Зею, от Добровольска до Степновки.

Уже когда подходил к своему дому старой молоканской добротной постройки, сверху донизу обшитому гофрированным железом, случился любопытный эпизод. Наперерез Сашке, бренча монистами и дешевыми дутыми браслетами, кинулась цыганка средних лет, подметая черными юбками дорожную пыль. Очевидно, докочевал до их мест табор вольных людей, которым что коня подковать, что ведро залудить, что стащить плохо лежащую вещь – все одно.

– Постой, молодой-красивый! Позолоти ручку – погадаю на счастье. Вижу, ждет тебя дальняя дорога…

Сашка удивился поначалу: как это она так, с места в карьер, догадалась о его предстоящей поездке? Приостановился даже, спортивную сумку с плеча на траву-гусятник скинул. А цыганка вьется вокруг, в глаза гипнотизерски засматривает, слова сыплет лестные, хвалебные, какой-де он красивый да стройный, девушки от него без ума, так и сохнут. Ну, как дошло до скорой свадьбы, Сашка вздрогнул и махнул резко рукой, прогоняя настырную цыганку.

– Чего гадать! Не хуже твоего знаю, что со мной случится. Ступай, откуда пришла!

Она даже головной платок от возмущения на затылок сдернула.

– Ой, нехорошо сказал! Тебе сколько лет? Откуда всё знать можешь? Карты правду скажут…

Упоминание о картах окончательно отрезвило ошеломленного было под первоначальным напором цыганки Сашку.

– Нечем мне тебе ручку золотить. Заработаешь в другом месте.

Крутанула цыганка юбками, как только увидала, что клиент не поддался ее чарам. Крикнула напоследок по-вороньи сердито гортанным, прокуренным голосом:

– Намучаешься ты, парень, помяни мое слово. Ох и настрадаешься! Копейку пожалел детишкам на хлеб… Вспомнишь меня, как соберутся тучи над твоей головой! У-у-у!.. – В сердцах возопив напоследок, рома кинулась прочь, бормоча проклятья, звук и смысл которых растаяли в пространстве истоптанной коровами улицы.

Чтобы побыстрее отряхнуться от наваждения, Сашка на удаляющуюся цыганку оглядываться не стал. Привычно повернул металлическое кольцо щеколды в двухметровой калитке, минуя окна, закрытые ставнями, прошел по присыпанной песком дорожке во двор. Так бывало всегда, когда отец уезжал надолго. Заглянул в дом, отыскав ключ от замка под нижней половицей крыльца. Прочитал записку отца, в которой четким почерком тот сообщал, что отбыл в командировку до понедельника. Попил кваску с дороги, в кастрюле на плите печки обнаружил сваренную молодую картошку. Ждал его батя, да не дождался. Проглотил пару картошин, тем же самым квасом запивая. Можно жить дальше! Потом переоделся в домашнюю одежку.

Поразмыслив, крутанул три раза телефонный диск. Маркович отозвался сонным голосом, не удивившись раннему звонку родича, однако же не преминул поинтересоваться:

– Чего это студентам не спится в такую рань?

На что Сашка ответил с не меньшей подковыркой:

– А карасям, думаешь, спится?..

Дальнейшее комментариев не требовало. На счастье Сашки, у Марковича как раз выпал отгул после рейса в город. Сговорились через часок выехать на рыбалку, пока Маркович кой-чего по дому спроворит, почаевничает да снастишки соберет.

– Ты там только червяков накопай, – попросил Маркович. – Я за тобой заеду.

Сашка мешкать не стал. В кладовке взял штыковую лопату и старую, для этих нужд приспособленную, литровую с ребристыми ободками жестяную банку из-под абрикосового компота. На дне загнутыми стручками брякнули два высохших еще с весны червя на затвердевшей земляной корочке. Тогда они с Марковичем славно порыбачили на недальнем озерке Поповка после схода льда, но то были ротаны. Сегодня требуется приманка первый сорт. Такие черви как раз и водились в их огороде за уборной, где жирный лафтачок землицы из-за неудобности обработки ничем не засаживался.

Отмахиваясь от вспугнутого комарья и чертыхаясь вполголоса, выдрал на паре квадратных метров лебеду в свой рост и принялся выворачивать лопатой пласт за пластом черноземную залежь. Вскоре банка заполнилась отборными, похожими на вьюнов, красными дождевыми червями. «Штук сто будет», – прикинул на глазок землекоп. Тем и удовлетворился, присыпав добычу сверху сыроватой землей. Времени оставалось, чтобы отнести банку на веранду в тенек, заглянуть в сарайчик за тяпкой и приняться окучивать картошку. Прошлый раз он прошел половину огорода, так что оставалась вторая. Бате явно недосуг на личном подворье мотыжить. Но Сашке отца жалко, молодую здоровую лень он пальцами за кадык попридушил. Да и огороду-то возле дома в центре Степновки всего ничего – соток пять, не больше. Из них треть – под овощами.

Аккурат когда догребал землицу на последнем рядке, за высоким сплошным забором затарахтел «ижак», затем смолк, звякнула щеколда на калитке и во дворе появился Маркович в выцветшей до белизны штормовке, сатиновых полосатых штанах и с дырчатой синтетической шляпой на голове. На ногах резиновые сапожки-коротышки. На лице приветливость.

– Здорово, Алексей Маркович! – первым проявил вежливость студент.