Иллюзия вторая. Перелом

Чувствую тем чувством, которое меня ещё ни разу не подводило.

– Это какое? – Агафья Тихоновна, до этого тихонько стоявшая в сторонке, вышла на шаг вперед и взяла меня плавником за руку.

– Что какое?

– Чувство какое? – она смотрела прямо в мои глаза, а я тонул в том тонком слое лака, который покрывал её черные бусинки – тонул с головой, как в самом глубоком океане. Насколько же я был мал тогда! Насколько ничтожен!

– Чувство какое? – повторила она, улыбаясь.

– Я не знаю как оно называется. Но я знаю точно что когда под языком чувствуется холодок и дрожь проходит по телу независимо от моего желания – это всегда правда.

– Ах, это… – акула отпустила мою руку и многозначительно посмотрела на дракона.

Он сосредоточено кивнул.

– Да! Это! – почти вскричал я, – это! И что это?

– Ничего особенного, – пробормотал дракон, – к тебе просто добавилось одно измерение.

– Ко мне? Как это?

– Очень просто, – Артак продолжал стоять с тремя загнутыми когтями, – три существующих физических измерений плюс твоё новое чувство, – он загнул четвертый коготь и улыбнулся, – и плюс нулевой, противоположный бесконечности, то есть отсутствующий выбор твоего трёхмерного тела, – пятый коготь, соединившись с четырьмя другими, сформировал драконий кулак, которым он легонько толкнул меня вперед, – всё говорит о том что твоё трехмерное тело получило новые возможности. А только добавив к себе четвертое, а то и пятое измерение, можно полностью овладеть этими возможностями…

– Хм, – пробормотал я в раздумье…

Происходило нечто невероятное.

Прямо в этот самый, в настоящий, в существующий сейчас момент моё тело, пока ещё в единственном экземпляре, и служившее мне верой и правдой много лет начало делиться.

Сначала надвое, образовав нечто наподобие моих близнецов – абсолютно и относительно живых и здоровых, потом ещё надвое, дав в результате четырех Я, потом эти четыре стали восьмью, восемь – шестнадцатью, шестнадцать превратилось в тридцать два и так без остановки, без выходных и без перерывов на обед.

При этом, сами тела были именно мной, хотя и начинали выглядеть по-разному – где-то я был представлен старушкой, нетвёрдо стоящей на ногах; где-то младенцем, пытающимся только встать на собственные ноги; где-то женщиной; где-то мужчиной; но везде – мной…

И этот единый Я, каждый из них, стоял перед своей собственной белой дверью, стоял перед своим собственным выбором. Стоял и смотрел вперед своей собственной парой глаз и думал своим собственным, сокрытым в разных головах мозгом.

И был этот Я соединен в единую глобально-мозговую, сознательную сеть – «Я» был един и всё существующее и неделимое единство было заключено в моих бесчисленных телах…

Чувство холодка и дрожи не покидало меня, ибо я не мог понять основное – где же было моё настоящее тело. Именно моё, а не его клон, созданный каким-то невиданным и неслыханным мной доселе дополнительным измерением.

Чувство холодка не покидало меня, но и не заботило.

В каждом из тел я ощущал именно себя, и это ощущение окутывало меня чем-то новым, пока ещё неизведанным. Было в этом нечто такое, что кричало и рвалось наружу, было нечто совершенно необъяснимое и одновременно – очень доступное, близкое.

Это было новое ощущение, противоположное обычному чувствованию – чувствованию человека. Возможно, это было чувствование уже не человека, но Человека; уже не тела, но невесомого духа; ещё не материи, которой я уже являлся, но уже мысли – мысли творящей материю, мысли, формирующей идеи, мысли создателя и творца…

Только сейчас я стал осознавать более-менее точно что моё тело, а теперь – мои тела – это не совсем Я.

А если быть точным, то и совсем не Я.

Я был где-то выше и ниже, где-то между и сбоку, где-то сверху и снизу, где-то справа и слева – поддерживающий и порхающий, невесомый и вечный – тот желтоглазый солнечный Я, который звался мыслью – единой и неразрывной, бесконечной мыслью.

И сколько моих новых тел вырывалось из меня же – похожих на меня и непохожих, мужских и женских, старых и молодых, современных и неандертальцев!

Сколько внутренностей копировалось и воспроизводилось, сколько глаз смотрело, сколько ушей слышало, сколько носов нюхало – столько и мыслей кипело, бурлило, – было…

И не было в этом белом, бесконечно длинном коридоре никаких разделений – ни пространственных, ни временных – было тут всё и сразу, были тут все и сразу, здесь были даже камни, деревья и животные!

Да, у камней присутствовал свой выбор, была своя каменная белая дверь – дверь тягучая, медленная, тысячелетняя, дверь плотная – да, тысячу раз да, но главное – она была!

И любой камень в отдельности был мной, и все камни вместе – тоже я; животные, птицы, деревья – всё это был я!

Никого кроме меня! Никого! Во всём белом свете не было никого, кроме меня!

Только общее мысленное пространство – пространство безвременное, бесконечное.

Пространство, обладающее тысячами или даже миллионами умелых человеческих рук, тысячами зорких орлиных глаз, тысячами быстрых кошачьих лап и тысячами чутких звериных ушей…

Пространство, обладающее тысячами мощных тигриных мышц.

Пространство с миллиардами деревьев и сформированной ими, раскинувшейся под ними прохладной, приятной тенью.

Пространство, имеющее тысячи вечностей, заключённых в камнях и глыбах – неповоротливых и массивных.

Достоинство камней было в том, что они были везде. Ведь камни вездесущи… И камни живут много дольше любых двигающихся тел…

Можно ли было спрятаться где-то от всей этой своры смотрящих, слушающих, чувствующих органов самого пространства, одним из которых являлся я сам, в данном мне человеческом теле творца?

Нельзя было спрятаться. Нигде. Ибо не было такого места в природе.

Везде за тобой кто-то подсматривал, везде тебя кто-то подслушивал, везде был твой собственный запах и след – везде был ты сам, собственной персоной, везде ты себя преследовал и везде ты себя догонял.

Только ты сам. И никто более.

И везде была твоя мысль – чистая и невесомая, и каждая мысль открывала свою собственную дверь, каждая вела меня своей дорогой, а иногда даже сама прокладывала её по бездорожью – каждая стояла перед своей собственной дверью и подбирала ключи к надёжно запертому дверному замку… И каждая мысль, подобрав правильный ключ, терпеливо ждала своего часа – ждала сухого щелчка металлической щеколды замка, чтобы войти и осмотреться…

Каждая мысль была мостом, перекинутым внутри меня.

Каждая мысль была мостом, соединяющим меня со мной же.

Соединяющая меня ДО принятия какого-либо решения со мной же, но ПОСЛЕ его принятия…

И щелчок дверного замка должен звучать как хлыст.

Он должен быть похож на выстрел.

Иначе и не щелчок это вовсе или щелчок не настоящего замка.

Иначе дверь была уже приоткрыта или даже распахнута.