Римская сага. Битва под Каррами

– Кто ещё? Судебные преторы? Они тоже прибыли на этих кораблях? – у Лация на уме были только проблемы с Клавдией Пизонис и судебными магистратами.

– Да, но у них другие заботы. Не бойся, тебя они ловить не будут. Здесь ты им не нужен. Здесь все ищут денег и развлечений. Преторы провели в Азии уже полмесяца и ни разу о тебе не спросили. Вот так-то! Тем более не забывай, что тебя приглашает сам Марк Валерий Мессала Руф, а не судебный магистрат! К тому же, к себе домой, а не на приём сенатской комиссии, – он назидательно поднял вверх указательный палец, потом посмотрел на небо, поспешно опустил руку и добавил: – Не бери с меня пример. Богам указывать не надо.

– Странно… – пробормотал Лаций. Догадки одна за другой теснились в его голове, но разумного объяснения он найти так и не смог. Напряжение в душе осталось, поэтому Лаций решил поехать к Мессале Руфу на следующий день как можно раньше. Солнце с утра светило ярко, поэтому все дома и улицы в Антиохии были светло-жёлтого цвета, как летом, и лишь высохшие виноградные лозы и голые ветки кустарников напоминали о том, что до весны было ещё слишком далеко. Ночью и утром здесь всегда было холодно, однако днём солнце иногда разогревало камни, как летом, и до наступления сумерек было даже жарко. А потом снова становилось ужасно холодно.

Около длинного здания из белого камня, в котором расположился сенатор, стояли три раба. Они кутались в толстые шерстяные накидки. Когда Лаций остановился, один из них подошёл и взял коня.

– Тебя здесь ждут, – поклонился второй слуга у входа. На его лице застыла заискивающая улыбка. Лаций поёжился, снова вспомнив рыжего грека.

В атриуме никого не было. Двери за ним плотно закрылись, и оттуда-то из глубины комнаты донеслись лёгкие волны тёплого воздуха. Он обошёл небольшое помещение по кругу. Здесь не было статуй, у стен стояли несколько бюстов и три широких кресла. Пол был выложен ровными квадратными плитами из красного мрамора, без вставок и украшений. Десять небольших светильников заменяли прозрачную крышу, поэтому внутри было светло, но всё равно немного мрачновато и блекло. Этот дом, несмотря на большую площадь, выглядел скромнее, чем даже дом у купца средней руки в Риме.

Лаций обошёл атриум по кругу и уже подошёл к дверям, когда сзади послышались тихие шаги. Он обернулся и от неожиданности замер. К нему приближалась Эмилия.

– Ты? – всё ещё не веря своим глазам, спросил он. – Что ты тут делаешь? Хотя… Но зачем? Зачем ты приехала сюда?

– Разве ты не рад меня видеть? – спросила она, прищурив глаза и послав ему один из своих самых обворожительных взглядов.

– Рад, но зачем ты приехала? У тебя здесь дела? Или ты приехала к кому-то… А как же Рим? Прости, не о том… Я хотел сказать, как же Гней Помпей? Разве ты… – он терялся в догадках, ему было приятно, что Эмилия встретилась с ним, даже если она приехала совсем не ради этого, но… Водоворот мыслей кружил Лацию голову, и слова не успевали за ними. Он растеряно покачал головой.

– У Помпея сейчас большое горе. Умерла Юлия, его жена.

– Юлия? Дочь Цезаря умерла? – с удивлением переспросил он. – Да, теперь у него всё будет совсем по-другому…

– Уже по-другому. Но такова была воля богов. Она в последнее время часто болела, не выходила из дома, и вот… Так что сейчас Помпей занят другими проблемами. Он воюет с Сенатом и цензорами. Кстати, здание Сената сгорело, и сенаторы никак не могут решить, где собираться. Помпей предложил здание своего театра, потому что он каменный. Но тот превратился в огромную лупанарию, каждый месяц там проходят праздники Приама и Флоры.

– Э-э, да, я помню. Был там один раз. Хватило впечатлений, – кивнул головой он, вспомнив, как они с Оливией чудом выбрались оттуда живыми.

– Они тоже считают, что нельзя решать дела Рима в здании, где раньше половина из них играли с моими гетерами в игры Амура. Там почти весь город побывал. Такие представления были! Катон Младший назвал этот театр местом, где гибнут нравы Рима. Но Помпей настаивает на своём. Говорит, что хочет всё это остановить, хочет разместить там теперь Сенат. Ну, или, если не получится, то сделать храм.

– Да, помню я открытие этого театра, помню… Ты тоже была там с Клодом. Это был… тяжёлый день, – пробормотал Лаций, не зная, как описать ей вакханалию и нападение людей Пульхера. Поэтому он решил сменить тему: – Но ты же приехала с Мессалой Руфом?

– Только с ним и можно было сюда приехать, – усмехнулась Эмилия. – Ты же знаешь, что его не интересуют женщины. Он приехал сюда с сыном от первой жены. В Риме они редко видятся. А я… Вот видишь, рискнула приехать. Путешествовать в одиночку сейчас опасно, одна бы я не решилась. Сейчас другие времена. Не то, что раньше! В Риме неспокойно. В провинциях – тоже. Много беглецов и разбойников. Грабежи на дорогах. Ну, и ещё, я давно мечтала посетить эту далёкую провинцию. Тут столько красивых тканей и ароматных масел!

– Но где же сенатор? – Лаций обвёл взглядом комнату, как бы ожидая его появления, и снова уставился на Эмилию. Собранные на затылке волосы подчёркивали стройность её шеи. Чуть ниже красовалась маленькая родинка. Длинная толстая палла и такая же длинная накидка из шерсти полностью скрывали её фигуру, но ему было достаточно одного изгиба ткани на бедре, чтобы дорисовать в воображении всё остальное. Лаций несколько раз моргнул глазами и даже покачал головой, чтобы избавиться от наваждения. Близость этой женщины буквально пьянила его, как неразбавленное греческое вино, сделанное из сладкого, тронутого морозом винограда.

– Не волнуйся, сенатора сегодня нет. Он сказал, что поедет с сыном к Крассу. Насколько я знаю, Мессала хочет стать в следующем году консулом, а сына назначить наместником на Сицилии. Красс знает, как ему помочь, – многозначительно усмехнулась она. – Хотя, если честно, то сейчас ему показывают новых юных помощников в доме его сирийского друга.

– Новых мальчиков? Он не остепенился?

– Ты слишком прямолинеен. В Риме недавно была страшная болезнь. Многие умерли. Среди них несколько его любимых юношей. Александр тоже заболел и, к сожалению, умер на вилле, – она остановилась, увидев, как изменился в лице Лаций. – Ты удивлён? – в её голосе снова прозвучала прежняя издёвка вместе с искоркой интриги, и он почувствовал, что его неудержимо влечёт к этой женщине. Влечёт её смелость, внутренняя уверенность в себе, не присущая даже свободолюбивым женщинам Рима, наглость во взгляде и улыбке, граничащая с дерзостью, и ещё – совершенная красота тела, которая заставляла кровь закипать, а сердце биться чаще и сильнее. Лаций набрал в грудь побольше воздуха и замер. Сердце не хотело успокаиваться. Эмилия, не дождавшись ответа, продолжила: – Ладно, ладно, можешь не отвечать, только не делай такое лицо! Когда Александр слёг, Валерия Мессалы в Риме не было, и, наверное, поэтому болезнь рабов обошла его стороной. Боги пощадили сенатора. Поэтому сейчас он часто приносит дары храмам и не шутит с богами.

Продолжая рассказывать Лацию о последних римских новостях, Эмилия провела его вглубь дома. В триклинии для них уже был накрыт небольшой стол. Он стал расспрашивать о знакомых и друзьях и, к удивлению, обнаружил, что ему неприятно слышать, как Эмилия несколько раз как бы невзначай заметила, что в Риме его судьбой больше никто не интересуется. Его даже не искали, как будто Парки спрятали нить его судьбы в укромный угол своей пещеры. По крайней мере, Эмилия ни от одного магистрата не слышала его имя. Ни в Риме, ни здесь. Но она всё время как-то пристально и внимательно смотрела на него, иногда погружаясь в свои мысли и отвечая на его вопросы с задержкой.

– Я никак не могу поверить, что ты приехала! Мессала Руф сказал, что я могу провести здесь месяц, – неловко произнёс Лаций, чувствуя, что признаётся этим в своих чувствах.

– Да, этот дом в моём распоряжении. Его сын живёт у ликторов префекта города, а сам сенатор предпочитает оставаться на ночь у своих старых и новых друзей.

– Понятно. Значит, ты в этом доме одна? Ты, что, плохо себя чувствуешь? – спросил Лаций, заметив, что глаза Эмилии в очередной раз смотрят сквозь него куда-то вдаль.

– Нет, – вздохнула она. – Но… Я приехала, чтобы отдать тебе твой медальон… – в её голосе прозвучала нескрываемая скорбь. – Он там, в моих вещах. Я отдам его позже.

– Мой медальон? Но я же попросил тебя оставить его до возвращения! Ты, кажется, передала его своей любимой служанке. Надеюсь, она сняла его и не стала носить? – Лаций ещё не знал, что случилось, но сердце сжалось от неприятного предчувствия.

– Аония. Её звали Аония… Бедняжка, – большие чёрные глаза Эмилии наполнились слезами, и, взяв со стола персик, она сжала его между ладоней. Потом покатала и положила обратно. Большая слеза медленно скатилась по щеке и упала на руку. Она откинулась на спинку кресла и, вздохнув, попыталась улыбнуться. Но у неё не получилось. Бледно-розовые губы задрожали, Эмилия закрыла лицо руками, и слёзы хлынули из глаз нескончаемым потоком. Лаций схватил её за руки, потом – за плечи, но она сама ткнулась ему в плечо, и он, не зная, как её успокоить, просто гладил по спине и затылку. Через какое-то время Эмилия пришла в себя и посмотрела на него более спокойным взглядом. Она загнала свою боль глубоко внутрь, и теперь только печальные тени в уголках глаз говорили о её душевном страдании.

– Что произошло? – тихо спросил он, заранее зная ответ на свой вопрос.

– Она уже в царстве Орка. Но… мне, наверное, придётся рассказать тебе всё с самого начала, чтобы ты меня понял.

– Я… я готов тебя слушать. У нас есть целый месяц, – попытался улыбнуться Лаций, но эти слова прозвучали неискренне и совсем не к месту, поэтому он поспешил добавить: – Прости, я не знаю, что произошло, и очень хочу тебе помочь.

Один раб поддерживал огонь в большом круге посередине комнаты, и ещё два подошли из соседней комнаты, чтобы подавать еду. Эмилия приказала всем им уйти и придвинулась ближе к огню, где пол был теплее.

– Будешь что-нибудь есть? Тебе дать? – спросил он.

– Нет. Сядь рядом, – она положила ладонь на толстый шерстяной ковёр без ворса. Когда Лаций сел, она взяла его за руку и, опустив глаза, сказала: – Её убили из-за медальона.

– Как? – слова Эмилии, как нож вонзились ему в сердце, всколыхнув сразу все неприятные воспоминания, связанные с этим странным чёрным амулетом. Он предполагал, что с её любимой рабыней могло что-то произойти, что она могла заболеть какой-нибудь странной болезнью и умереть, как рыжий грек Александр, но представить себе, что её убили из-за медальона, он не мог.

– Подожди. Послушай, тут не всё так просто. Только не перебивай меня! Чтобы тебе всё стало понятно, ты должен знать, что Мессала Руф – мой отец.

– Отец? – снова не сдержался Лаций.

– Да. Не перебивай! Мне трудно говорить. Я никому об этом ещё не говорила.

– Хорошо.

– Я его вторая дочь. Мы родились в один день от разных женщин, но моя сестра появилась первой, а я – второй. Я не знаю, что произошло, его вторая дочь умерла в тот же день. И я осталась одна. Но я незаконнорожденная дочь. Это произошло случайно, и тебе не надо знать все подробности. Его сын был от первой жены. Но из-за его любви к мальчикам его друзья не верили, что тот был от него. Мессала Руф поспорил на очень большие деньги, что у него могут быть дети, и выиграл спор – так появились на свет мы. После смерти первой девочки Мессала Руф договорился, чтобы меня удочерили дальние родственники Катона-младшего. Я росла, ничего об этом не зная. Но потом Цицерон добился казни тех, кто участвовал в заговоре Катилины. Среди них были мой приёмный отец и его племянник. В один день их семья потеряла всё – дом, имение, виноградники и землю. Мессала Руф удочерил меня, и так я обрела второго приёмного отца, который был настоящим. Никто не мог подумать, что я его родная дочь. Поэтому он стал помогать мне деньгами. Вот. Теперь ты всё знаешь. Он никогда ничего не запрещал мне, покупал самых красивых рабынь из Сицилии и Сардинии. Он относился ко мне, как к живой статуе, но не как к дочери. Хотя это понятно, ведь он никогда не любил женщин… Мне было четырнадцать, когда мужчины стали проявлять ко мне интерес. Я боялась этого и отправляла к ним вместо себя своих рабынь. Они воспринимали это как шутку, но потом всем это стало нравиться. Тем более что поначалу они совсем ничего не платили. Так постепенно я стала хозяйкой большого количества куртизанок. Почему бы и нет? Мессала Руф был не против. Он помогал мне. И помогает до сих пор. По крайней мере, тогда это была лучшая защита от таких, как Клод Публий Пульхер и его банда.

– Пульхер? Опять Пульхер? Что же за боги стоят за его спиной, если он смеет мешать даже тебе?

– Он мешает многим. Вернее, мешал. Больше не будет. Сейчас расскажу. Он посмел угрожать самому Помпею и Цицерону! Ты же знаешь, что он сжёг дом Цицерона, чтобы купить его потом за бесценок. И жил там всё это время.

– Да, знаю. И не только его дом… – грустно добавил Лаций.

– Наверное. Этого негодяя не боялись только Марк Красс и его сыновья. Думаю, здесь была какая-то причина. Но теперь этого уже никто не узнает. Так вот, Клод Пульхер был клиентом одной из моих девушек. Ты должен её помнить. Это была Пассия Фелица. Она подходила к тебе в термах. Но ты не захотел её.

– Да, помню. Но дальше что?

– Она была дважды беременна от Клода. В первый раз от плода удалось избавиться сразу, а во второй было слишком поздно. Он приходил и требовал Пассию, но я отправила её на виллу Мессалы Руфа, чтобы Пульхер не натворил глупостей. Такие люди способны на всё. Каждый раз он приходил и громко жаловался. Говорил, что остальные рабыни слишком холодные. Не такая грудь, не такие ноги, слишком широкие бёдра, холодные руки или толстые губы. Последний раз это было через две недели после твоего отъезда. Он вёл себя, как сумасшедший. Вбежал во внутренний двор, потом пробежал по всем комнатам. Искал Пассию. Не верил, что её нет. И тут в лаватрине наткнулся на Аонию. С ней было ещё несколько рабынь. Они как раз помылись и ещё не успели одеться. Потом Аония говорила, что он ворвался, крикнул «Пассия, ты здесь?» и замер, как будто Юпитер поразил его молнией. Она сказала, что он смотрел на неё. Да, на неё. После этого Клод стал приходить ещё чаще и требовал её к себе. Я чувствовала неладное и постоянно отказывала ему, отправляя других рабынь. Тогда он взял и приехал со своими вольноотпущенниками. Было поздно, наступила ночь. Он бросил мне под ноги почти целый талант золота. Не удивляйся, так и было. Но я всё равно бы не согласилась, если бы Аония сама не сказала мне, что так будет лучше. Она боялась, что из-за неё пострадают остальные рабыни и даже я. Тогда мы не знали, зачем он требовал её… Клод Пульхер был в тот вечер очень злой. С ним было человек пятнадцать.

– Я знаю, он один не ходит, – грустно покачал головой Лаций.

– Да, это были те, с кем ты столкнулся ночью. Наверное, те. Они увезли Аонию и ещё пятерых рабынь. Девушки мне потом всё рассказали. В своём доме он потребовал у неё снять медальон. Аония отказалась. Она сказала, что не отдаст его, даже если её убьют. Пульхер ударил её и приказал своим людям держать её. Они поставили её на колени и положили голову на стул для чаши. Клод всё время кричал, что убьёт её. Это слышали даже в саду. Аония, наверное, не поверила. Или не хотела ему подчиниться. Не знаю. Тогда он обезумел, схватил меч и сам отрубил ей голову. Он забрал медальон, а тело приказал выбросить в Тибр, – Эмилия опустила голову и замолчала.

– А Мессала Руф? Ты с ним говорила?

– Да, – тихо ответила она. – Он только пожал плечами и сказал, что всё знает. Аония, якобы, хотела украсть у Клода золотое кольцо. Она воспользовалась тем, что он заснул и… Короче, сказал, что рабыня подняла руку на вещь хозяина. Это подтвердили его люди. Два гражданина Рима. Глупость, конечно. Как они могли быть ночью вместе с ними в постели? Но всё же… Клод потом передал Мессале Руфу талант золота в знак примирения, но ко мне больше не приходил.