Дураки и прочие Легенды

Мать в это время вышла на пенсию и ей приходилось наблюдать мучения собаки весь день. Помочь мы ничем не могли, как не могли помочь и ветеринары, которые так не определились с диагнозом.

Магдалина обо всем догадывалась. И теперь в трамвае, измученная судорогами она просто лежала на моих коленях с закрытыми глазами.

Ветврач, позвала свою коллегу, так как сама она это делать не могла. Магде поставили укол. Мордочку я держал на ладони, когда космос в ее глазках помутнел и они замерли.

Я шел по морозу и ревел в голос. Тело Магды лежало в сумке. Метров через тридцать от ветлечебницы меня догнал парень в белом халате. Он просил оставить собаку в морге, а я отказывался, намереваясь похоронить.

– Вы поймите, – уговаривал меня парень. – Болезнь не определена, течение было непонятное. Я сделаю вскрытие, чтобы понять и определить отчего все-таки померла ваша собака!

Спасибо, что хоть не сказал – сдохла.

И тут прозвучал главный аргумент: «Я ж тогда смогу других собак спасти, если разберусь с этим случаем».

Аспирант позвонил на следующий день. Он сообщил, что у Магды была чумка, но ее непокорный организм боролся до последнего и поэтому диагноз поставить не смогли и вообще случай ее чумки был довольно редкий.

– Правильно, что усыпили, – сказал в конце разговора врач. – Облегчили ее страдания. Она ведь сильно страдала, все внутри было поражено. Да и жить ей оставалось всего пару дней».

Собак не поминают. Зато хозяева вспоминают их всю свою жизнь.

За что?

За благородство, любовь и преданность, которую собаки нам дарят, притом вне всякой зависимости от любых обстоятельств и особенностей нашего характера.

Иначе, пожалуй, и объяснить не получится, если у вас никогда не было своей собаки.

Она была рождена, чтобы любить

Вот так получилось. Ей было не так важно, любят ли ее, гораздо более значимым в жизни была именно ее любовь.

Судьба у нее была не самой простой. Хотя для России, скорее обычной. Муж, когда узнал, что второй сын родился с небольшой патологией, ушел из семьи, сказав на прощание обидное: «Раз родила урода, сама его и расти!»

Было трудно одной с двумя пацанами. Младшего лет десять пришлось лечить. Но она любила своих мальчиков и из-за этой любви не впадала в отчаяние. Потом дети выросли и разъехались по разным городам.

Были ли у нее другие мужчины? Конечно были. И она их любила, закрывая глаза на их явные недостатки – алкоголизм, грубость, измены, а то и побои. Она их любила такими, какие они есть. Любила искренне, а не любовью мазохистской жертвы.

Любви у нее было много и она делилась ей с любыми живыми существами. В ее сумочке всегда были пакетики с едой для бесприютных кошек и собак. Пока они ели, она ласково разговаривала с ними.

Свою домашнюю кошку она считала третьим ребенком и когда сыновья разлетелись, обрушила на нее всю свою теперь невостребованную любовь. Так хоть и наглела, но хозяйку, наверное, тоже по-своему любила, и часто укладывалась на грудь, обхватив лапками шею.

Любви у нее было много и ее хватало на подружек, чужих детей, соседок и просто всех окружающих.

В ее любви всегда и всем было уютно и тепло. И уже от этого она была по-настоящему счастлива.

Даже политиков и прочих министров, которых принято не любить, она просто жалела, придумывая оправдания их зачастую неадекватным законам и распоряжениям, от которых невыносимо жить простому, как она человеку.

Ее слез никто и никогда не видел. Если плакала, то незаметно, наедине с собой. Даже в киношных душещипательных сценах терпела, чтобы никто не увидел ее слез.

Некоторые считали ее дурой. Однако дурой она не была.

Просто она была создана именно такой. Это была ее миссия, предначертанная свыше – она пришла в этот мир для того чтобы любить.

Вот она и любит. Всех и за всех.

Лида и подтексты

Ее отец Петя был обычным функционером в сельском райкоме. Парень он был деревенский, и после школы поступил в пединститут, тогда профессия учителя была очень престижной и уважаемой на селе. Там же в институте он познакомился с сокурсницей Машей, тоже приехавшей в вуз из деревни.

После института они поженились и уехали в село. Через какое-то время Петю пригласили в райком, там он и остался работать до пенсии. Его жена Маша продолжала работать в школе, параллельно рожая детей. Уродилось их двое – девочка и мальчик. Девочку назвали Лидой, мальчика Сеней. И была у них очаровательная семья.

По мере того, как папа Петя двигался вверх по номенклатурной партийной лестнице, семье становилось жить лучше. Вот уже и Маша перешла на работу в районный отдел образования. Им дали дом. Папа Петя иногда играл на гармошке на смотрах сельской самодеятельности, а мама Маша пела песни. Дети росли в любви и очарованности своими родителями.

Когда пришла пора дочке выбирать профессию, она пошла в музыкальное училище по классу аккордеона. А куда еще? Семья в райцентре считалась культурной и даже музыкальной.

Дочка Лида тоже выросла, как культурная. Она подолгу всматривалась куда-то в даль светлую, и ждала вдохновения. А, быть может, и не вдохновения… Потом брала на колени тяжеленный аккордеон и разучивала гаммы и мелодии.

Первое что в своей жизни поняла Лида – она не хочет жить в селе и вообще не хочет, чтобы ее хоть как-то ассоциировали с деревней. Конечно, ее родители и семья были не последними в райцентре, опять же семья считалась культурной. Но это все было не то!

Потом Лида поняла, что перспектива стать учителем музыки это не есть дело ее жизни, а всего лишь – блажь папеньки и бросила музыкальное училище, поступив на филфак в университет.

Там учились в большинстве своем такие же, как и она – очаровательные люди. Они тоже засматривались в даль светлую, и читали огромное количество книг, положенных по учебной программе. Понятно, что от такого объема информации у некоторых ехала крыша. Вернее будет сказать, что крыша ехала у всех, но ее перемещения были разными по степени сдвига. У кого-то больше, у кого-то меньше. У Лиды она тоже сместилась, но пока в никому неизвестную сторону.

На старших курсах, а жила Лида в университетской общаге, один студент-юрист лишил ее девственности, да и бросил на произвол теперь уже женской судьбы. А ей так хотелось замуж, а этот юрист – первая любовь, сгинул.

Лида сильно переживала и всерьез решала, что лучше сделать: наложить на себя руки или проклясть совратителя. Потом вспомнив, что занятие любовью не такое уж и противное, прокляла будущего юриста и по окончании вуза подалась учительствовать. Однако в школе дети были такими некультурными дебилами, что она разочаровалась в педагогике.

Ее брат Сеня выбрал для себя более практичную, чем музыка-филология профессию – врачевание. Он удачно женился на своей сокурснице – дочке такого же, как и его отец, сельского партийного функционера. У него появились дети. Сеня назвал их почти одинаково: Зиновий и Зинаида. Еще одной его культурно-сельской особенностью было то, что в быту и на работе он употреблял такие слова как: допрежь, поелику, снедать и тому подобные «надысь». Но на врачевании это не сказывалось, а коллегам было все равно.

Папа Петя воспользовался своими номенклатурными связями и дочку приняли в театр в литературную часть. Режиссером там работал Арсен, он был старше Лиды на двадцать пять лет. Белокурая культурная девушка очень взволновала либидо наполовину армянина, наполовину еврея Арсена и через какое-то время она оказалась в его постели.

У нового любовника в другом городе была семья, но она не мешала арсеновой любовнице жить во грехе, пардон, в любви и согласии. Но Лида очень хотела замуж, а Арсен не хотел жениться-разводиться.

«Ты пойми, – часто говаривал Арсен Лиде, – я же наполовину армянин и не мог пройти мимо такой белокурой красавицы, как ты. Но на другую половину я – еврей, а евреи женятся один раз и на всю жизнь».

Лида маялась от этих отношений и, чтобы не маяться в одиночку, познакомила родителей с Арсеном. Культурно-номенклатурные родители были в шоке. Но что поделаешь? Им хотелось внуков, но Лида, которая еще ни разу не была замужем, без штампа в паспорте рожать не хотела. Да и вообще, думалось девушке, во всей этой ситуации надо поискать подтекст. Ведь он же должен быть во всем. Она мечтала, что ее любовь растопит сердце Арсена и в нем победит горячий армянин и тогда он разведется со своей женой и женится на ней. И будут они жить очаровательной культурной семьей – режиссер и Лида.

Прошло время, и Лида вошла в сок и расчувствовала все прелести плотских утех. Однако все чаше ее начал мучать подтекст, что, как мужчина, Арсен уже не тот, кого она ищет в этой жизни. Опять же разница в возрасте… А ей так беззаветно понравился секс. И хотя Арсен и уговаривал ее родить ребенка, но его либидо, как-то стало сбоить… и Лида ушла от него, удачно прыгнув в постель к одному любвеобильному художнику.

Получивший отставку Арсен, укатил в другой город к своей традиционной еврейской семье. Лида было подумала: «А не проклясть ли мне этого старого козла? – имея в виду Арсена. – Ведь это он своими волосатыми ручищами измял цветок моей юности, падла! Вынюхал весь нектар моего благоуханного молодого тела, скотина!» Но в ее жизни уже случилась любовь к художнику, потому Арсен остался без проклятия.

Художник этот, сам старался избавиться от своей прежней, как ему казалось, бесперспективной в плане создания семьи, любовницы, да и она к тому же была замужем. И потому подвернувшаяся и беззаветно любящая секс Лида пришлась ему, как нельзя кстати. Через какое-то время и он воспылал к ней чувствами, и они расписались.

После ЗАГСа художник, как-то неожиданно, захотел, чтобы Лида родила ему ребенка. Но она была уже сильно культурная и работала завлитературной частью театра. Беременность и дети, как-то не вписывались в ее жизненную программу, да и фигура от родов могла пострадать. Опять же подтексты… Художник – это такая ненадежная партия: обнаженные натурщицы, пьянки, пленеры. Лида начала искать подтексты в его поведении и словах, и от этого стала буйно чудить и устраивать скандалы.

Она сначала жаловалась на свою несчастную судьбу и проклинала родителей и брата, мотивируя эти истерики подтекстами, кои она от нечего делать, могла изобретать огромное количество. А потом начинала обвинять родственников в том, что они испортили ее жизнь, однажды не приняв в семью Арсена, а потом и художника. Во время таких откровений она приплетала еще какого-то скрипача из симфонического оркестра, который теперь жил в Австралии и звал ее замуж. Подтекст был убойный: «Что вот вы все тут еще живые? Все никак не помрете! Умерли бы, так я б в Австралию поехала в замуж за скрипача!» Был ли тот скрипач на самом деле или он жил только в фантазиях, никто толком не знал. Не знала этого и сама Лида, но родителей все же прокляла, на всякий случай.

Родственники молчали, удивляясь, как странно у дочери устроены мозги, ведь они на протяжении всех ее сорокапяти лет только и делали, что шли навстречу ее закидонам. Папа Петя играл Арсену на гармошке, несмотря на его традиционный партийный антисемизм верного коммуниста-ленинца. Мама Маша каждый день покупала бутылку водки для художника, который приезжал к ним в деревню на пленер. Если б дочь привезла еще и скрипача, то и ему бы нашли кусок канифоли для его смычка. Но у дочери были свои подтексты. Родители жалели ее, конечно… да и уже сами сомневались, быть может, и в правду они виноваты в бестолковой жизни дочери?

В конце концов, художник ушел к натурщице, которая ему и родила сына, а Лида осталась одна. После развода Лида безоговорочно прокляла художника. Подтекст был такой – он специально проехал бульдозером по ее белой пышной груди. Она трудно представляла себе бульдозер и, придумывая подтекст, даже сомневалась: бульдозером или грейдером? Но потом решила, что в грейдере есть что-то еврейское от Арсена, поэтому, наконец, решила: художник проехал по ее нежным грудям – бульдозером.