Чужая луна

Чужая луна
Игорь Яковлевич Болгарин

Адъютант его превосходительства #7Военные приключения
Конец 1920 года. Война в Крыму закончилась. Остатки Вооруженных сил Юга России эвакуировались в Константинополь, их временно расположили на Галлиполийском полуострове. Но жизнь в изгнании тяжка, и многие хотели бы вернуться на Родину. В их числе оказался и генерал-лейтенант Яков Слащёв-Крымский, считавший, что барон Врангель упустил реальную возможность отстоять Крым…

Игорь Болгарин

Чужая луна

Часть первая

Глава первая

А в крымские горы уже пришла ранняя зима. Внизу, в долине, куда партизаны во главе с Красильниковым спускались с гор на операции, еще была теплая и нарядная разноцветная осень, а здесь, в горах, свистели и уныло завывали сквозняки, они задували в землянки мелкую снежную крупку и, несмотря на круглосуточный огонь, пронзительные ветры выдували из землянок тепло.

Да и само название «землянка» было условным, поскольку эти ни на что не похожие жилища были сооружены не в земле и не на земле, а между скал, и основным строительным материалом были камни и принесенные с долины дерево, хворост и глина. И не только. В дело шло все, что с трудом можно было назвать строительными материалами: толстый брезент, куски фанеры и жести, остатки мебели, словом, все, что можно было достать, не привлекая к себе внимания, на каких-то свалках или на старых пожарищах.

Юру в таком жилище не слишком спасал от холода даже подаренный Красильниковым овчинный полушубок, поскольку был он изрядно изношенный и во многих местах зиял прожженными дырами.

На операции Юру не брали, и он либо дежурил в землянке у костра, поддерживая в нем слабый из-за нехватки дров огонь, либо, когда дули южные ветры и в горах становилось теплее, он, сидя возле землянки, молча наблюдал за жизнью партизанского лагеря. Мысль о побеге не покидала его, на душе было сумеречно оттого, что здесь он находится, словно в заточении и не может послать весть дяде Константину Яновичу, тете Ольге Павловне и кузине Лизе о том, что он не погиб при аварии и надеется скоро вернуться к ним.

Однажды, чтобы осмотреться вокруг, он вышел за пределы лагеря, и перед ним тут же вырос пожилой лагерный часовой:

– Куда, извиняюсь, настроились? – мрачно спросил он.

– Хотел все вокруг посмотреть, – дружелюбно ответил Юра.

– Шо, сверху не нагляделись? – несколько помягчев, спросил часовой и, помолчав, с тоской в голосе добавил: – Ничего туточки нема интересного, одни каменюки, едять их мухи. Так шо вы, извиняюсь, вертайтесь до своей землянки, там вам спокойнее будет.

Последнее время партизаны возвращались с операций злые, иногда приносили на самодельных носилках раненых товарищей. Иные умирали уже в лагере и хоронили их неподалеку. Могилу в горах не выкопать, и хоронили умерших товарищей на скальной площадке, слегка притрусив их принесенной с долины землей и обложив тела камнями.

Дни для Юры тянулись медленно, тягуче. Но онажды все изменилось. При почти ясной погоде он отчетливо услышал далекие громы.

– Что это? – спросил Юра у Красильникова. – Гроза?

– Хуже, парень. Это война. Наши уже в Крыму. Сюда подтягиваются.

Юру это известие нисколько не обрадовало, он опять подумал о Константине Яновиче, Ольге Павловне и Лизе. Если Крым займут красные, они, вероятнее всего, вынуждены будут его покинуть вместе с белой армией. Красные, впрочем, как и белые, были для них не совсем «наши». Но Константин Янович служит в белой армии и будет вынужден с нею уйти, а Ольга Павловна и Лиза, конечно же, последуют за ним. Где их потом искать? Куда они подадутся? И опять он останется на всем белом свете совсем один. Красильников не в счет. Кончится война, он отправится к своей семье, к своим детям. Зачем он ему, барчук, мальчишка из чужого лагеря? Иное дело – Кольцов. Но где он теперь? Исчез, растворился в этом жестоком воюющем мире. Если и не сложит где-то свою голову, то где и как его найти?

– Чего нахмурился? – пристально посмотрел Красильников на Юру. – Или тебе наши – «не наши»?

– Тетю Олю жалко. Она мне как мама. И Константина Яновича…

– Твой дядька? Который летун? – спросил Красильников и, немного помолчав, жестко добавил: – Если умный, у нас останется. Ну а нет, так чего тебе его жалеть?

– И Лизу жалко, – вместо ответа невпопад сказал Юра.

– Да никуда они не денутся. Которы богатые, те, конечно. А твоим что искать там, на чужбине. Чужбина – не родина, там и куска хлеба за так не дадут. Так что не горюй. Рикуда не денется твоя родня.

Юра же с досадой подумал, что прямолинейный и прямо мыслящий Красильников не учитывает сотни разных обстоятельств, которые могут толкнуть дядю на бегство из России даже вопреки его желанию остаться. Но спорить не стал.

А громы с каждым днем становились все ближе, все явственнее, и доносились с той стороны, где находился Симферополь. Карту Крыма Юра, по настоянию дяди, хорошо изучил, даже умел определять на местности направление. «Это – азбука летчика», – любил часто повторять Константин Янович. Планшетку с картой, которая была с ним во время аварии, партизаны у него забрали. Но Юра даже гордился тем, что они разрабатывали свои операции по его летной карте.

Постепенно громы превратились в далекую, хорошо слышимую артиллерийскую канонаду.

И однажды Юра решился.

Когда партизаны на рассвете ушли на очередную операцию, Юра взял веревку и топор и пошел к выходу из лагеря.

– Куда? – спросил часовой, тоже еще почти мальчишка, но немногим старше Юры.

– Не видишь, что ли? – Юра указал на веревку и топор. – Вернутся с задания, а и чаю не на чем согреть, не то что кулеш сварить.

– Ну и где ты их найдешь, дрова?

– Вчера мне Красильников бинокль давал, я вон в той рощице кое-какой сухостой высмотрел.

– Ну-ну! Сходи! Только сушняк там весь уже вырубили. А сырые на костер не пойдут: дыму много.

– Ничего, что-нибудь да найду.

– Сходи, если обувку не жалко, – лениво повторил часовой.

Юра торопливо пошел вниз. Но едва он сделал несколько шагов, как часовой его окликнул:

– Эй, малый! Как тебя? Долго там не задерживайся. И по сторонам в оба смотри. Тут татарва шастает. Могут украсть, а то и убьют.

– Не убьют, я с оружием! – Юра взмахнул топором и продолжил спускаться вниз. Про себя он отметил, что у часового нет бинокля, и издалека он не сможет заметить, в какую сторону пойдет Юра. В рощу ему не нужно, он свернет у хорошо заметной даже издали, из лагеря, скалы и, если, когда шел с Красильниковым, он правильно запомнил дорогу, то часа через два должен бы выйти к истокам почти высохшей здесь Качи, туда, где он так удачно сумел посадить «Ньюпор».

Тогда, пока у него еще не отобрали планшет, он успел заглянуть в карту и убедился, что это была именно Кача, правда, здесь она была совсем не похожая ну ту, что протекает возле Александро-Михайловки. В той Каче летом можно хорошо наплаваться, а здесь она напоминала поросшее травой высыхающее болотце.

Если от места его аварии пойти строго на юг, можно выйти к быстрой и говорливой речушке Бельбек. А еще дальше, если придерживаться все того же южного направления, обязательно выйдешь к морю. А там дорога, которая ведет к Севастополю и дальше – к Качинской авиашколе и Александро-Михайловке, где живут его дядя, тетя и Лиза.

Юра не однажды вспоминал тот путь, которым Красильников вел его к партизанскому лагерю, и всячески силился его запомнить. Он уже тогда решил, что обязательно убежит от партизан, вернется к своему «Ньюпору», снимет с него какую-то важную, но не до конца сгоревшую деталь, что свидетельствовало бы, что он поступил так, как должно: сжег аэроплан, чтобы он никому не достался. Он надеялся, что это поможет дяде избежать трибунала.

Но потом понял, что за ним установлено строгое наблюдение и убежать отсюда не так-то просто. И на какое-то время смирился. Лишь сейчас, когда война докатилась и сюда, к крымскому побережью, и шансов у белой армии задержаться в Крыму уже не оставалось, он решился бежать к своим родным, чтобы вместе с ними разделить общую участь. К этому времени партизаны к нему уже порядком привыкли. Они знали, что он какой-то родственник их командира Красильникова, и перестал вызывать у них подозрение.

Дойдя до рощи, Юра в нее не вошел, а возле знакомой скалы свернул круто на юг. Вспомнил, здесь они шли тогда с Красильниковым. Но уже вскоре засомневался, а потом и вовсе растерялся, когда впереди за поворотом увидел совсем незнакомую гряду скал.

Немного поразмыслив, он решил больше не пытаться найти тот их прежний путь, поскольку это была даже не дорога, а узкая извилистая тропа, которая часто прерывалась. Красильников ее хорошо знал, ходил здесь едва ли не каждый день, и то иногда в задумчивости останавливался, потом немного возвращался назад и выходил на новую, лишь ему одному известную тропинку.

Юра шел строго на юг. Иногда обходил встающие на его пути скалы. Ориентировался на низко висящее слева от него полуденное солнце и время от времени совсем недалеко за его спиной громыхающую артиллерийскую канонаду.

Часа через три, с исцарапанными в кровь руками и разбитыми коленками он спустился к петляющему между скал, почти высохшему тощему ручейку. Похоже, это и была она, Кача. Постояв немного, Юра огляделся. С того дня, когда он здесь вынужденно оказался, ему запомнилась высящаяся неподалеку причудливой формы скала со словно отпиленной верхушкой, на которой лежал круглый валун, который по всем законам физики должен был давно оттуда свалиться. Но ни этой скалы, ни другой, напоминавшей фигуру сидящей женщины, он здесь не увидел. И русло Качи, не в пример тому, где он посадил «Ньюпор», было здесь более мокрое, вода тихо журчала, цепляясь за чахлые кусты.

И Юра понял, что, плутая, он вышел к Каче несколько ниже истока. Там русло было хоть и мокрое, но воды в нем он не заметил, и еще ему запомнилось, что дно там было усеяно галечником, и при посадке галька похрустывала под колесами и «мандолиной» его «Ньюпора».

«Вернуться туда? Посмотреть, что осталось от сожженного “Ньюпора”? А зачем? Что изменится, если даже я принесу доказательства, что аэроплан сжег? Поможет ли сейчас это доказательство моему дяде? Прошло с тех пор немало времени, и что случилось, то уже случилось».