Укрощение Россо Махи

– Отец – армянин из Ленинакана. Хотел назвать меня Нелли, какая –то у него пассия была с этим именем. Но мать была категорически против. Как –то она мне рассказала, что отец меня потихонечку первые годы называл Нелли, правда так, чтобы никто не слышал.

Познакомились мама с папой в Абакане. Отец там служил. А мама приехала в гости к тётке. Там большая польская община. Отец был с друзьями в увольнении, мама шла с дня рождения русской подруги, остановилась и спросила у отца время по -польски, в шутку: «повидж, ктора годзина?», так и познакомились.

Не знаю даже, как сошлись потом. Рим и варвары! Жили, как на Везувии. Ссорились постоянно, но до развода ни разу не доходило, очень любили друг друга. Когда отец закончил институт, его по распределению послали в Надым. Я там выросла. Главное ощущение детства -зверский холод. Главное мы ещё жили на улице Зверева!

Если бы не отец с его потрясающим чувством юмора, не знаю – выжили бы или нет. Он постоянно шутил. Его всё время приглашали на свадьбы, дни рождения, посиделки разные. Домой он с них приходил ночью и ложась каждый раз шептал матери: "Гасечка, ну, прости, дорогая, это в последний раз". А потом его снова приглашали, и он шёл, так как лучшего тамады было не найти.

Когда отца не было дома, мама рассказывала нам с братом о Татре, Лодзе, Щецине, пляжах на Балтийском море и я, помню, мечтала, чтобы туда поехать. Я постоянно спрашивала родителей: когда мы уедем отсюда? А они удивлялись: зачем? Нам и тут хорошо, вообще мы привыкли жить на севере! Оказывается, я была единственной из семьи, кому не нравился Надым! Брат говорил: могу уехать, а могу здесь остаться. Ему всё равно было. А я прямо ненавидела этот север. Чистая каторга! У меня ещё такой класс был в школе -ужас! Один азербайджанец Мамлюков чего стоил. У него папа был директором химзавода. Ходил в импортной дублёнке, вечно жвачка за щекой, денег куча. А я как бедная родственница в отечественной шубке из кролика! И это при том, что мама из Польши… Когда я выросла, родители заставили меня поступить в Барнаульский иняз. Гордятся теперь, наверно, что их дочь англичанка, и не знают, чем за это в столице приходится расплачиваться!

– А чем? –Удивился он.

– Как чем? Смотри, у всех прогрессивка, у меня нет. Сижу весь день в офисе, перевожу на английский бумажки. Скукота! От нечего делать иногда даже курьерскую работу делаю. На своей машине! Или пешком…И это считается престижной работой!

– Да уж…– пробормотал Влад.

– Хуже всего, что я плохо знаю язык.

– Как?

– А вот так, училась в институте плохо, думала, не буду работать по специальности. Лезу теперь за каждым словом в словарь. Столько лет этот английский учу, а он для меня так чужим и остался, хоть тресни! А тебя кто учил языкам?

– Бабушка – учительница, прабабка вообще графского рода, дворянка была.

– А, ясно, -кивнула она.

– Всё изменится, увидишь, -задумчиво произнёс он, глядя на экран, где на месте тундры стояли уже высотки и по улицам ехали автобусы.

– Как это – изменится? –Не поняла она.

– Ну, если чего -то очень хочешь, всё обязательно происходит. Это ведь закон жизни.

– Twoimi by usta tak miod pic! –Сказала она.

– Переведи.

– Твоими бы устами мёд пить! – Рассмеялась Власта.

– А по –армянски умеешь?

– Да, но только немножко.

– Скажи что –нибудь.

– Ари папимот, тцават таним!

– Это что значит?

– Иди к папочке, дорогая!

– Аха –ха! Трудно быть дочкой армянина и польки?

– А то! Мне иногда кажется, что во мне каждый день две деревни ссорятся– армянская и польская. И каждый день у них начинается с перетягивания каната. Тот, кто выиграет, тот диктует настроение. Армяне перетянут, я весь день жёсткая, неразговорчивая, злая и хочу на обед остренького. Поляки выигрывают – я мягкая, добрая, пушистая и ем на обед овощной супчик.

– А когда ты со мной познакомилась, какая была?

– Наверно, польская. Да, точно. Я с утра на дочь шикала.

– Ха-ха! Как же тебя муж –немец терпел?

– Ты про Хёгерта? Ничего, свыкся. Он терпеливым парнем был, из обкомовских…

– Почему был?

– Я же говорила, он умер в 90- х.

– Ах, да… Забыл, прости. Как же вы познакомились?

– В спортзале. Герман был сэн-сэем по каратэ. Занимался с ребятами, а мы с подругой как –то на его тренировку из любопытства заглянули. Увидел меня, говорит: предлагаю руку и сердце. И любовь на всю жизнь – соглашаешься? Я стою и улыбаюсь. Думаю –шутит, наверно. Я ведь замужем была. Ну, почти. Мой гражданский муж комсоргом завода был. Нилин его фамилия. Видный такой -костюмы носил, галстуки. Всегда причёсанный. А этот – шпиндель, маленький, белобрысый, в кожане, вихры на голове, чем -то он мне Фигуру напоминал, знаешь, из фильма про Тимура и его команду. Короче, мне его внешность неказистой показалась, подумала, зачем он мне нужен! С таким проблем не оберёшься. Потому что я ещё комсомолкой ярой была, на всех собраниях сидела, во всём участвовала, всех всегда агитировала, за всё голосовала. Да что я говорю про себя «была»? Я такой наверно и осталась. Мне все эти игры в миллионеров, если честно, не по душе.

Влад недоверчиво покосился на неё.

– Нет, серьёзно, – заметив его недоверие, сказала она. – Я вот верю во все эти идеалы, что люди всё должны делать вместе, что коммунизм должен быть построен, правда. Ну, может, не сейчас, может, через пару столетий… -Увидев, как полезли вверх его брови, торопливо добавила она. – Ну, вот такая я идеалистка, что поделаешь, казните меня теперь за это!

– Ладно, не отвлекайся, – погладил он её, как доктор гладит пациента. Чего было дальше?

– И вот как –то после занятий в институте выхожу, а он возле своей девятки вишнёвой стоит – тогда это была о-о, какая машина, с цветами, огромный такой букет роз. Где -то через месяц сделал мне предложение. Папа, конечно, как узнал, за кого я хочу, испугался, кричит, ты что?! Бросишь Нилина, он тебе как пить дать анкету испортит! Но мы с Германом поженились всё равно. Свадьбу такую сыграли – многие до сих пор помнят. А дальше понеслось: нефть, камешки, икра, рыба, деньги мешками, а потом…

– Его убили, – кивнул Влад.

– Да. – Она положила недоеденное яблоко обратно на тарелку. – Это произошло под Рязанью, где мы тогда жили. Лоре я сказала, что отец пропал без вести. Она тогда ещё в Лондоне училась. Думаю, пусть не знает лучше, чем всю эту грязь для неё поднимать…

– Так, может, он в самом деле ещё жив?

– Нет, я точно знаю – умер, сама хоронила.

– И что дальше?

– Дальше? Дальше меня стали преследовать должники Хёгерта. Каждый день звонки. Сначала звонили с просьбой подождать с выплатой, дать отсрочку, а потом с угрозами, представляешь? Стали требовать, чтобы я подписала какие -то бумаги, передала акции, вышла из состава правления. Я не слишком в этом разбираюсь… Но когда мне однажды намекнули, что меня скоро убьют, это я поняла сразу!

– И ты что?

– Собрала вещи и уехала в Москву. Приехала, помню, связей нет, работы нет, у Лорки в Англии проблемы начались. За образование платить надо, за жильё надо…

– Прости, сколько же они тебе были должны? –Спросил он.

– Кто? – Не поняла она.

–Должники твоего мужа.