Комната

Вот, посмотри, что ты наделал. Ты ж ему фонарь поставил! Мы просто хотели, чтобы вы немного побоксировали. Тебе не нужно было бить его так сильно. Нельзя так бить того, кто меньше тебя. Он слышал голоса и насмешки,

но не понимал слов. Он вырвался и со слезами на глазах побежал домой. Он проскочил мимо открывшей дверь матери, забежал в свою комнату и упал на кровать. Его мать последовала за ним, села на кровать и, обняв, стала укачивать, слушая его всхлипывания. Все хорошо, сын. Не плачь. Мама здесь. Мама всегда будет с тобой.

Он убрал руку и позволил свету просочиться сквозь сомкнутые веки. Открыв глаза, он сел. Несколько минут смотрел перед собой, затем слегка улыбнулся. Вот не надо было им на меня наезжать. Они свое получили. Со мной лучше не связываться.

Улыбка становилась шире – пропорционально вздымавшемуся в нем воодушевлению. Затем он услышал лязг открывшейся двери и крик – время жрачки.

Он почти не замечал происходившего вокруг, бряцания металлических подносов, бормотания. Он понимал, что ест, но не чувствовал вкуса еды. Он оставался в столовой до последнего, наслаждаясь не едой, но ощущением внутри. Медленно добрел до своей камеры и сел на койку. Он слышал скрип закрывающейся двери и металлический лязг засова, но эти звуки его не беспокоили. Теперь у него было кое-что, чему можно порадоваться. Что-то вроде десерта. Он будет сидеть и наслаждаться предвкушением как можно дольше. Это радовало. Он ощутил эту радость на вкус. Он ждал и ждал. Острота радости и волнения была почти болезненной. И тем не менее он продолжал оттягивать удовольствие, ставшее почти критическим.

Он с наслаждением опустил голову на подушку и прикрыл глаза рукой.

Он стоял на углу, разглядывая проспект и улицу. Куда бы ему податься? Пожалуй, прогуляюсь по проспекту. Ваши документы, пожалуйста. Каски сияют от света уличных фонарей. (нет. нет.) Ты что тут забыл, приятель? Копы недобро ухмыляются. Ничего. Просто гуляю. Боюсь, я заблудился. Заблудился? Не вкручивай мне эту хрень. Вообще-то, так и есть. Я только что приехал в город и пошел прогуляться, а теперь не знаю, как добраться до моего отеля. Ты бы чего поинтереснее придумал, что ли. Документы давай – и к стене встань. Его грубо толкнули к стене. Знаете что, офицер. Я ничего противозаконного не сделал, и у вас нет прав так со мной обращаться. Серьезно? А мы тебе сейчас покажем, какие у нас права. Он прикрывает голову рукой. Ты спятил? Вы не имеет права. Я свои права знаю. Слышь, умник, ты делай, что сказано, или мы тебе башку проломим. Лучше вам меня больше не бить. Бить тебя? Да мы тебя сейчас убьем. Один из полицейских полез за оружием, и он, неожиданно для них, ударил их по вискам открытыми ладонями. Их каски громко звякнули от удара. Глаза их закатились, и пистолет выпал из руки копа. Он снова с силой столкнул их головами, потом снял с них каски и треснул их головами еще разок. Отступив назад, он спокойно наблюдал за тем, как их тела валятся на землю. Потом он положил копов в их патрульную машину и неспешно пошел дальше.

Да хахахахаха так вот с ними и надо. Интересно, что они подумают, когда очнутся. Спорю, что при следующей встрече связываться со мной они уже не рискнут. Огребли по полной. Поездка на метро в час пик. Утро. Настроение хреновое. Хреновые выходные. Люди напирают со всех сторон. Запахи газет, одежды, дыхания и тел. У двери стоит тетка с двумя баулами. Неухоженые волосы и потрепанная одежда. На одежде пятна, а на лице бородавки с растущими из них волосами. Кажется, она воняет. Старая бомжиха. Даже не подвинется, когда люди входят или выходят. Будто чертова подземка принадлежит ей одной. Придется мимо нее протискиваться. Она не маленькая. Толстая. Мерзкая. Надо было ей на ногу наступить. Пнуть по голени. Ему выходить, а она все еще там. Он пихает ее с силой. Она вылетает на платформу. Ударяется о колонну. Баулы выпадают из ее огрубевших рук, и их содержимое рассыпается по полу. Он улыбается,

когда видит, что она валится на пол, отлетев от колонны. Прикидывается, будто он об нее споткнулся. Наступает с силой на лодыжку. Падает коленом ей на живот и локтем на горло. Вставая, жестко отталкивается от ее груди и живота. Качает головой, будто извиняясь. Простите. А внутри весь светится от радости.

Когда коп выхватил из кобуры пистолет, он врезал ему ребром ладони по запястью и, продолжая движение, пнул второго в пах. Еще до того, как пистолет упал на землю, он добил первого копа ударом по шее, и тот рухнул, а за ним улегся и второй, в позе эмбриона, держась рукой за яйца. Пара приемов карате, и все кончилось. Не спеша он загрузил их в их же машину, полюбовался пару секунд, потом забрал их жетоны и оружие. Дойдя до угла, он выбросил их в канализацию. Довольно улыбаясь, он спокойно пошел прочь. Он лежал на своей койке с радостной ухмылкой. Интересно, как они все это будут объяснять Капитану? Да уж. Учитывая тот факт, что они не отвечали на вызовы по рации.

Причем это был всеобщая тревога. Перестрелка с подозреваемыми в ограблении, всего лишь в нескольких минутах оттуда, где сейчас валялись без сознания оба офицера полиции. Их экипаж вызывали снова и снова. Один офицер убит. Трое раненых. Нуждаемся в подкреплении! Повторяем. 1 убит. 3 раненых. Немедленно выезжайте на подмогу. Повторяем. Немедленно выезжайте. Прием. Ответьте срочно. Но они не слышали, потому что валялись в отключке в машине. Без жетонов и оружия, без сознания. Указания по рации разносились по всей улице. Когда их потом допрашивали, они зассали рассказать правду. В конце концов из них выжали признание, и, заикаясь и краснея, они раскололись, но им не поверили. Их унижали и презирали их братья-полицейские. Похороны героя-полицейского, погибшего той ночью, транслировали по ТВ и радио, и множество раз в течении того дня и несколько дней после этого, в новостях упоминались два офицера, находившихся всего в паре кварталов от места убийства в это же самое время и не отозвавшиеся на призывы о помощи. Их отстранили от дел и позволили подать в отставку. Их узнавали повсюду, где бы они ни появились. Молчание и отвращение встречали их дома по ночам и каждый раз, когда они пытались устроиться на работу. Их женам было стыдно появляться в магазинах. Их детям пришлось уйти из школ. Вскоре их семьи распались, не выдержав груза позора. Потом экс-копы исчезли, и о них все позабыли, пока разложившееся тело одного из них не было найдено на свалке.

Да, да. Крысы и черви пировали на нем по полной. Прекрасно. Прекрасно. Легкая улыбка осветила его лицо. Он был счастлив и доволен. Счастье можно было попробовать на вкус и покатать на языку. Можно было вдыхать и чувствовать его ласки. Он внимательно всмотрелся в гниющую плоть и изъеденные кости, погружаясь в экстаз. А с экстазом пришла короткая полудрема. Не сон, но приятная щекотка релаксации, в которую он с удовольствием погрузился. Однако, если задержаться в этом расслабленном состоянии надолго, можно лишить себя этой замечательной эйфории, а если он ее лишится, то, возможно, никогда не испытает снова. Он был слишком взволнован, чтобы лежать на койке. Он открыл глаза и направил себя к умывальнику, где несколько раз как следует сполоснул лицо холодной водой и протер глаза, чтобы они полностью открылись. Он с силой вытер лицо полотенцем, почувствовав зуд кожи. Оценил состояние прыща и вернулся на койку. Рука снова прикрывает глаза.

Когда коп достал оружие – и это после того, как он предупредил их, что является мастером по карате, – он ударил его по запястью, выбив пистолет из руки, и нанес удар кончиками пальцев в кадык второму полицейскому. После этого он достал кончиками пальцев первого и врезал второму по шее ребром ладони, а потом таким же ударом достал первого. После этого он пошел к телефону-автомату на углу, позвонил в газету, рассказал о произошедшем и попросил прислать репортера к месту событий. Лишившись сознания, они повалились на землю, и он забрал у них оружие. Довольно-таки быстро на место происшествия прибыли репортер и фотограф с камерой, после чего они позвонили в полицию. За несколько минут, прежде чем туда примчалось три патрульных машины, он вкратце рассказал о случившемся репортеру, пока фотограф делал свое дело. Когда прибыли другие офицеры полиции, включая сержанта и лейтенанта, ему пришлось отвечать на множество вопросов, заданных злобным тоном и со злобными лицами. Они были вне себя от ярости, скажет он позднее. С ним не слишком мягко обращались на пути в полицейский участок. Он сделал ремарку о том, что полицейские были вне себя от ярости во время интервью в офисе издателя, где он рассказывал журналисту и всем остальным, кто там был (издатель, главный редактор, ведущий адвокат по уголовным делам, представитель Американского союза защиты гражданских свобод и лидеры многих гражданских организаций), что его бы жестоко избили, если бы не появились репортеры и фотографы. Меня бы не удивило, если бы они не придумали какой-нибудь способ упечь меня в тюрьму надолго. Уж точно бы обвинили в попытке убийства и бог знает в чем еще.

В: Что заставило вас позвонить в газету, вместо того чтобы просто уйти оттуда?

О: Вообще-то я сделал этот звонок по нескольким причинам. Я боялся, что, если просто уйду оттуда, меня арестуют в какой-то другой момент и у меня не будет никаких способов защитить себя. Видите ли, там вообще не было свидетелей. Вот я и решил, что самым разумным будет позвонить в уважаемую газету, рассказать свою историю и попросить репортера быть в доступе, чтобы была возможность предотвратить то, что, скорее всего, и произошло бы, если бы репортера не оказалось на месте. Безусловно, присутствие фотографа добавило еще больше уверенности. Также мне не хотелось, чтобы эти так называемые офицеры полиции ушли от наказания. Они самым наглым образом превысили свои служебные полномочия, а это не просто неправильно, но опасно. Именно поэтому я и позвонил в вашу газету. Мне известно, что мистер Престон всегда заботился о соблюдении прав других граждан и что он также является честным и храбрым человеком.

В: Что именно заставило вас поступить так с этими полицейскими?

О: Думаю, мне просто осточертело их агрессивное поведение. Я разговаривал с ними очень вежливо, а они продолжали всячески унижать и оскорблять меня. На их вопросы я отвечал честно и прямо. Я их даже предупредил о том, что являюсь мастером боевых искусств и что они вынуждают меня защищаться. Затем, когда один из них достал оружие из кобуры, я решил, что не стану рисковать своей жизнью.

В: Каковы ваши планы?

О: Я выдвину против них обвинения. Я считаю неправильным агрессивное поведение в отношении кого бы то ни было. Я против того, чтобы уголовники свободно разгуливали по улицам, делая все, что им заблагорассудится. И я признателен силам правопорядка за то, что они защищают честных граждан. Но – и это огромное «Но» – я не считаю, что полицейским позволено вести себя как уголовникам. Нет ничего более опасного, чем безответственность властей (да, это неплохой пассаж).

В: Вы будете требовать у города компенсации за причиненный вам ущерб?

О: Нет. Определенно нет. И это то, что я бы хотел подчеркнуть. Я это не ради денег делаю. Конечно же, я, как и любой другой, не стал бы отказываться от денег (улыбается и кивает), но это все не ради денег. Я поступаю так потому, что считаю это своим долгом.

В: Какие еще у вас планы на ближайшее будущее?

О: Я планирую поработать с Доном и Стейси над тем, что, возможно, поможет предотвратить повторение подобных случаев в будущем. Я не думаю, что подобное можно искоренить полностью, но, возможно, мы сможем по крайней мере снизить количество таких случаев, и, поступая таким образом, мы сможем спасти чьи-то жизни. Жизни невинных людей. Впрочем, любая жизнь ценна.

Спасибо вам большое.

Было приятно с вами пообщаться.

А сколько еще удовольствия последует от судебного процесса, елозил он на кровати, испытывая нечто вроде эйфории. Нет, не просто удовольствия или даже экстаза. Чего-то грандиозного. Да, будет просто высшей точкой наслаждения уничтожить их на публичных слушаниях с присутствующими там журналистами, публикой, телеоператорами с ТВ и фоторепортерами из газет. И все они будут наблюдать за этим разгромом. Наблюдать и слушать.

Для начала в качестве свидетелей вызвали работников газеты. Первым вызвали оператора колл-центра, которая ответила на звонок и услышала про двух вырубленных копов. Она сказала, что переадресовала звонок редактору.

Редактор подтвердил, что он ответил на звонок и что ему вкратце поведали о случившемся и попросили прислать репортера.

Репортер свидетельствовал о том, что ему было рассказано, и о том, что он видел своими глазами.

Фотограф дал показания в том же ключе, после чего заверил подлинность сделанных им фотографий, и они были приобщены к делу в качестве улик.

Потом для дачи свидетельских показаний вызвали его, и он в точности воспроизвел цепь событий, которая привела их всех в зал суда. А после этого он самым потрясающим образом выставил адвоката защиты откровенным идиотом. Периодически представитель обвинения пытался запугать его, загнать в угол, шантажировать, унизить, а он просто и спокойно парировал его атаки. Стейси Лори, конечно же, множество раз заявлял протест, и его возражения поддерживались судом, но на самом деле в этом даже не было необходимости. Как ни пытался представитель обвинения дискредитировать его и его показания, он был непоколебим и ни разу не отступил от своих изначальных показаний. В конечном счете озлобленный и расстроенный обвинитель сдался. А он был великолепен в собственной защите.

Когда для дачи показаний были вызваны полицейские, он стал писать короткие записки и передавать их Стейси, указывая ему на нестыковки в их историях. Перекрестный допрос был жестким (все новостные медиа отметили его выдержку на суде, и в особенности – во время перекрестного допроса). Стейси за пять минут продемонстрировал всем то, что офицеры противоречат себе и друг другу в своих показаниях. Несколько раз публика хохотала так, что судье пришлось стучать молотком, призывая к спокойствию. Присяжным потребовалось всего полчаса, чтобы вынести вердикт. Было большим удовольствием наблюдать за выражением лиц офицеров, когда их признали виновными.

Это было грандиозно!

А на следующий день на первых полосах газет появились репортажи о том, как блестяще он выиграл суд, выставив дураком обвинителя, и о том, какое незабываемое впечатление он произвел на присяжных. Вышла даже передовица, прославляющая его мужественное противостояние властям во имя справедливости, а он смотрел за тем, как судьи входят в зал и рассаживаются. Вердикт передают клерку, а он передает его судье. Он наблюдает за вставшими подсудимыми. Он смотрел, и тепло разливалось по его телу, когда судья зачитывал приговор, а они серели, белели или зеленели, но это не имело значения – ему было хорошо; и он вежливо смотрел в лицо адвокату, защищавшему полицейских, абсолютно спокойный и расслабленный, и вскоре заметил, что адвокат видит в нем достойного соперника, а потом посыпались вопросы, но его уверенность в себе оставалась непоколебимой, а сам он пребывал в расслабленном состоянии, а судья лично поблагодарил его за то, что он довел это дело до суда, и выразил надежду, что граждане будут и впредь проявлять подобное мужество и следовать его примеру; и он услышал приглушенный всплеск брошенных в воду значков и пистолетов, и лицо Капитана было красным, когда он орал на этих двух офицеров, и он со Стейси и его женой сидели в гостиной, попивая бренди и разговаривая, и он почувствовал, как ребро его ладони врезается в шею копа, и услышал клацающий звук столкнувшихся шлемов, и он засовывает их в их же машину, и

звук барабана стиральной машины начал вмешиваться в радостные переживания, и он вскочил с койки и стал расхаживать по камере, но не так, как делал это прежде. Ушло напряжение, которое он чувствовал раньше. Его место заняла яркая радость, почти эйфория. Может, и не столь грандиозные ощущения, которые он испытал ранее, но тем не менее это были ощущения, близкие к эйфорическим.

Он не просто шагал, но расслабленно и с удовольствием передвигался от двери к стене, не считая шаги и не беспокоясь о том, как бы не наступить на трещину.

Он взглянул в зеркало на свой прыщ и легонько его коснулся. Прыщ вроде как увеличился слегка, и прикасаться к нему стало еще больнее, но это ничего не значило. Он пожал плечами и продолжил с удовольствием прогуливаться от двери к стене, не пытаясь при этом воссоздать образы, чтобы заново их прожить. Он просто вспоминал и наслаждался.

Впервые он побывал в полицейской машине, когда ему было восемь. Раздался звонок, его мать пошла открывать дверь, потом зашла в его комнату и сказала, что два копа хотят с ним поговорить. Внезапно он взмок. Он знал, зачем они пришли. Они пришли арестовать его за то, что он избил Анджело. Но у него всего лишь красная отметина была на щеке. Разве не так? Не вспомнить. Вроде бы. Не было времени рассмотреть. Быстро свалил оттуда. Они кричали что-то, а он бежал. Что-то случилось. Может, он ему голову повредил? Может, у него кровь пошла, когда он сбежал? Из носа или изо рта. А вдруг из глаз? Боже, пожалуйста, только не из глаз. Он не хотел его бить. Они его заставили. А вдруг копы будут его бить? Непременно изобьют. Потом увезут в тюрьму. Ему никогда больше не увидеть мамулю. Никогда.

Сын… сын (два громадных гиганта в синем стояли позади нее. Он дверей даже не видел. Они до потолка головами доставали. С того места, где он находился, даже лица их трудно было рассмотреть. Одна синева в дверях. А перед ними мамуля стоит. Почему она позволяет им забрать меня? Они же никогда больше не увидятся. никогда.). Сын. Офицеры хотят поговорить с тобой насчет той собаки, которая тебя вчера укусила…

Собака? Вчера? Вчера (он катался на роликах с друзьями по ухабистому тротуару. Они смеялись и кричали, раскатывая по кварталу, грохоча железными колесиками. Внезапно из какого-то двора выскочила маленькая черная собачонка и хватанула его за лодыжку (правую? левую??? ну да, за левую). Он завопил и расплакался, в то время как остальные ребята стали орать на пса, и из дома выскочила женщина, подзывая собаку и крича на ребят, чтобы они унялись, потому что пугают его, а он продолжал плакать, не чувствуя при этом боли и пребывая в том же истерическом состоянии, он долетел до дома, под крики женщины, которая хотела, чтобы он вернулся и она могла, осмотреть его ногу, но он рванул что есть дури и, когда долетел до дома, даже не остановился, чтобы снять с ног ролики, и прогромыхал ими по лестнице, цепляясь за перила, волоча и толкая свое тело три этажа вверх, пока не добрался до двери своей квартиры, и, вкатившись в нее, забарабанил по ней ладонями, крича мама, мама, а когда она открыла ему дверь, он упал на нее и она – с напряженным лицом – его подхватила, а он бился истерике, всхлипывал и плакал, не в состоянии объяснить ей, что случилось, сколько бы она его ни успокаивала, до тех пор, пока она не втащила его с трудом в его комнату, и, уложив в кровать, она стала гладить по голове и целовать его, а он вжимался лицом в ее бедро, обнимал ее, отчаянно прильнув к мамочке, и всхлипывания стали затихать, а она продолжала гладить его по голове, пока он не успокоился и не начал рассказывать о произошедшем, а потом она еще долго сидела и ждала, пока он достаточно не успокоится, чтобы можно было снять с него ролики и отвести в ванну, умыть его лицо холодной водой, расчесать его волосы, а потом отвести к доктору.

Он оставался спокоен до тех пор, пока доктор не сказал ему, что может быть немножко больно. Он молча смотрел на свою мать. Она держала его за руки и успокаивала, пока доктор обрабатывал рану. Все не так уж плохо, проблем у него не будет, но мне придется оповестить полицию, чтобы они проверили собаку на бешенство.

Когда они добрались до дома, она уложила его в постель, устроив поудобней, но паническое выражение не сходило с его лица. Когда его губы наконец перестали трястись, он спросил про бешенство. У меня бешенство как у того мальчика в кино, где ему потом в живот иголки втыкали? Нет. Нет. Не переживай, сынок. С тобою все будет хорошо, и она чувствовала его дрожь, когда укачивала его, как младенца, а в его голове закручивались подобно водовороту образы пенящихся ртов и длинных острых игл, вонзающихся в мягкую плоть живота.)

Они хотят знать, где живет та собака. Войдя в комнату, она села на край кровати, взяв его за руку. Пространства в комнате сразу стало больше, и теперь он мог разглядеть их лица. (Они пришли не за ним, а всего лишь по поводу собаки.) Копы и его мама поговорили с ним несколько минут, заверив его, что ничего плохого не сделают тете, которой принадлежала собака, и что они лишь хотят проверить собаку на бешенство.

Когда они выходили из парадной, он увидел небольшую кучку людей, стоявших у патрульной машины. Многие из его друзей были там. Они стояли и смотрели, как он идет к машине в сопровождении двух копов. Он чувствовал себя таким же огромным, как эти двое полицейских. Он знал, что никто из его друзей никогда не сидел в полицейской машине, и старался выглядеть максимально серьезно, шагая к ней, преодолевая желание помахать рукой своим друзьям, стараясь не нарушить ауру загадочности. Ему хотелось, чтобы эта прогулка до машины была не меньше, чем в милю, но патрульная машина стояла всего в нескольких метрах от дома.

Один из копов открыл ему дверь, и он залез на заднее сиденье. Он смотрел прямо перед собой, когда оба копа сели вперед, но слегка наклонил голову так, чтобы краем глаза можно было видеть стоявших с раскрытыми ртами зевак. Один из копов спросил адрес дома, где жила собака, и он объяснил. Машина тронулась, а он чувствовал взгляды и, как ему казалось, даже слышал голоса соседей.

И тут приступ паники едва не заставил его выпрыгнуть на ходу из машины. А вдруг они решат его обыскать? Вдруг найдут? Они могут его в тюрьму отправить. Могут его матери рассказать. Как ему от нее избавиться? Они могут заметить, если он попытается украдкой вытащить ее из кармана. Ну а если все-таки вытащит, то что будет с ней делать? Они продолжали с ним разговаривать. Говорили ему, что ему не стоит волноваться. Наверное, из-за выражения на его лице. Нельзя, чтобы они поняли. А может, они уже знают? Может, они заметили ее, когда они спускались с лестницы. Может, они вообще не за собакой едут. Туда полквартала всего ехать. Уже должны были добраться. Машина остановилась, и один из копов спросил его, в каком из домов жила собака. Ему хотелось закричать, что он сожалеет. Что он так больше не будет. Он просто смотрел непонимающим взглядом. Коп снова спросил, и он молча указал на дом пальцем. Один из копов вышел и направился к дому. Другой молча сидел на переднем сиденье, и он подумал, что все обойдется. Может, они ее вообще не заметили. Но копа так долго нет. Что, если ему придется идти в дом и они увидят ее в заднем кармане? Боже, пожалуйста, пусть они ее не заметят! Я буду хорошим. Я никогда больше так не буду. Ему показалось, что он намочил штаны.

И тут вышел коп с женщиной. Она держала на руках маленького песика. Он видел, как двигаются их губы и слышал голоса, но не разбирал, о чем они говорили. Он просто сидел, прямой как палка, на заднем сиденье, надеясь, что Бог его защитит. Коп сел в машину, и он разобрал, что она что-то говорит о собаке, которую напугал шум, – прости, мальчик – хорошая собака – хотела поймать мальчика…

Он едва дышал, пока они ехали полквартала до его дома. Копы остановили машину у его дома, и он вышел. К нему со всех сторон неслись его друзья. Орали. Спрашивали. Он хранил молчание до тех пор, пока копы не скрылись из виду. Потом забежал за угол. Друзья засыпали его вопросами. В этом нескончаемом ливне вопросов он едва успевал вставить слово там, слово здесь. И так рассказал всю историю. И история была понята. И всю дорогу у меня в заднем кармане была моя рогатка. Но они ее не заметили. Я был у них в руках, но смог уйти. Тупые копы. Круто!

И он встал на колени и выглянул из открытого окна. Бах. Бах. Получи. Грязные копы загнали его в ловушку на четвертом этаже, и в окно светили прожекторы. Чей-то голос из мегафона предлагал ему сдаться. Ты не уйдешь, левша. Пошел к черту, мусор. Бах. Бах. Вот тебе. Бах. И тут выстрел снайпера поражает его в плечо, и он падает на пол, зажимая рукой кровоточащую рану, и его мать вскакивает с кровати и бежит к нему. Что случилось, сынок? Что с тобой? И она склоняется над ним, но ему нужно прикончить еще кучу копов.

Черт. Жаль, что все это было не по-настоящему. Было бы неплохо пристрелить парочку на самом деле. (1, 2, 3, 4, 5, 6, дверь. 1, 2, 3, 4, 5, 6, стена.) Нахер шло бы все это. Полицейские и грабители. (найди точку, на которую ты наступал ранее, не пропусти ее. каждая нога ступает туда же, куда и до этого. иди по своим стопам. 1 и 2 и 3 и 4 и 5 и 6. кру-гом. 1 и 2 и 3 и 4 и 5 и 6. иногда 1 это 6, а 6 это 1. а 3 всегда 3. таким образом 5 то же самое, что 2 – нет. постой… посмотрим. 1 это 6. 2 это 5. 3 это 4. 4 это 3. 5 это 2. 6 это 1. и наоборот, но это и так наоборот. 1 к 3–6 к 4. и 4 к 6–3 к 1. идет вверх, идет вниз. середины нет. ну, может, за исключением 31/2 тут всегда одно и то же. да, точно. только 1/2, из 31/2 тождественно, все остальное идет вверх и катится вниз, вверх-вниз, хахахаха. будто трахаешься. вверх и вниз, вверх и вниз. блядство. В доме было три больших лестничных пролета. 6 малых. 8 ступеней в каждом из малых лестничных пролетов. Проходишь 8 ступеней в одном направлении. Небольшая площадка. Поворачиваешься и поднимаешься по еще 8 ступенькам в противоположном направлении на этаж. 5 дверей. 5 квартир. Потом обратно тем же путем к следующей площадке.