Тридцать один день

И пока Павел Иванович – профессор с мировым именем и по совместительству генеральный директор этого самого НИИ – размышлял о том, что ему стоит сделать в первую очередь, его шурин, явно довольный своей находчивостью, заявил:

– Прикинь, я даже успел быстренько заскочить в копировальный центр и распечатать двести таких листовок – вышло чуть больше тыщи. Ну и этим пацанам накинул ещё два косаря сверху, чтобы расклеили по городу. – Шурин посмотрел на дешёвые наручные часы и весело прибавил: – Как раз, думаю, они уже должны закончить. Ребята вообще шустро работают, молодцы. Ещё и не жадные. Получается, мне всё это дело обошлось в четыре с небольшим тысячи. Четыре, Паш, а не пятьдесят! А в твоих рекламных агентствах одни жулики сидят. И за что только бабки получают?…

День 4

Азбука Морзе

– И давно она так?

Парень в синей форме кивнул в сторону худой бледной девицы, выстукивавшей какой-то ритм кончиками пальцев по крашеной гипсокартонной стене.

– Давненько, – ответил врач, опираясь на подоконник в коридоре и делая пометки в карте. – Когда я пришёл сюда, она уже была здесь. Так что лет десять точно, а, может, и больше.

– И что, она совсем не говорит?

Врач покачал головой.

– Только морзянкой, больше никак. Очень редко может написать что-то на бумаге, но за все эти годы я ни разу не слышал её голоса. Даже во время процедур молчит как рыба, и не важно, насколько они болезненные.

– Так она что же, от рождения немая?

– Не, всё с ней было раньше в порядке, а потом… Ты же не местный, так что вряд ли знаешь эту историю. Когда ей было около десяти, её вместе с братом-близнецом похитил один урод ради выкупа и запер в ангаре. Рассадил их по разным комнатам, накинул каждому по цепи на шею и связал руки скотчем. Ну, подробности мы уже потом от полиции узнали… В общем, этот чокнутый напротив них камеры поставил, видимо, чтобы не сбежали… Детишки при нём, разумеется, разговаривать друг с другом не могли, но постоянно перестукивались через стену – они и дома частенько так развлекались, по словам родителей…

– И что, много тот мужик денег запросил? – перебил парень в форме. – Стоило оно того, чтобы детям жизнь искалечить?

– А никто не знает, да и про выкуп – это лишь предположение. Даже суток не прошло после того, как он запер ребят на складе, как у его тачки отказали тормоза и е? вынесло на встречку прямо в гружёную фуру. Там даже собирать было нечего. А детей искали почти неделю, да и нашли только по счастливой случайности. Девочке, если так можно сказать, повезло – тот урод оставил рядом с ней миску с водой. У её брата такой роскоши, к сожалению, не оказалось. К тому времени, как полиция вскрыла амбар, он был мёртв уже несколько дней. Девочка пыталась всё время звать на помощь, даже после того как сорвала голос. А когда брат перестал ей отвечать, замолчала. И с тех пор не издаёт ни звука, хотя, я уверен, её голосовые связки восстановились давным-давно.

– Мда, – только и смог выдавить из себя парень, явно не зная, что на это ответить. – В принципе, это многое объясняет…

Он снова кинул взгляд в сторону палаты, и доктор уловил в нём явную настороженность.

– Ты не думай, она очень спокойная, иногда даже общительная, пускай по-своему. А то, что постоянно стучит по стенам – так это всего лишь мысли вслух.

– Откуда вы знаете? Может, это никакие не мысли вслух, а самый обычный нервный тик…

Доктор улыбнулся:

– Брось, за столько времени здесь только ленивый не выучил морзянку. И ты тоже выучишь, даже сам не заметишь, настолько это будет легко. Да и есть во всём этом что-то интересное. Родом из детства, что ли…

День 5

Дождь после радуги

– Ань, это всё равно случилось бы рано или поздно. Не стоит так убиваться… Хочешь, я тебе чаю налью?

– Да не, я сама, – Аня шмыгнула носом и поднялась с табуретки, оперевшись на трость с потертой ручкой. – Просто именно сегодня слишком много всего навалилось…

Её подруга тяжело вздохнула, стараясь найти слова утешения.

– Знаешь, – она смотрела в пол, чтобы Аня не увидела, что и у неё самой глаза были на мокром месте, – Масе же было почти семнадцать, это очень хороший возраст для кошки… И ушла она, особо не мучаясь. По крайней мере всю свою жизнь она купалась в любви и заботе. Ты и похоронила её с почестями, как положено. А не как некоторые – завернули в тряпку – и в мусорный бак…

– Конечно нет, – отмахнулась Анна Ивановна, разливая чай по кружкам. – Но знаешь, что я не могу выбросить из головы? Я ведь похоронила её в коробке. Из-под обуви, прям как в самом дешёвом клише. Не то, чтобы специально, просто других свободных коробок в доме не оказалось…

– Многие так и делают, – пожала плечами подруга, – в этом нет ничего странного.

– Нет, конечно нет. Просто сегодня пришла в голову мысль о том, что ты никогда не знаешь, когда купишь те самые сапоги, в коробке из-под которых похоронишь кошку. Может, это будут твои свадебные туфли, купленные десять лет назад и пылящиеся на антресолях. А, может, ботинки, которые ты заказала на днях и просто не успела вернуть из-за того, что они оказались малы.

– И в какую коробку ты положила Масю? Ты же не ходишь в обувные, – подруга отхлебнула из кружки и покосилась на трость, с которой Аня почти не расставалась.

– Из-под коньков, – горько вздохнула она. – Тех самых, которые мама подарила мне на шестнадцатилетие. Я же и года в них не откатала, хотя они нормально так износились. Сколько соревнований было, медалей, кубков…

– Да, твой тройной аксель был настоящим шедевром… – подруга закатила глаза, предаваясь счастливым воспоминаниям.

– Был, да. А потом сама помнишь мою неудачную попытку сделать четверной… Я до сих пор помню этот хруст в позвоночнике и как лопнули связки в колене. Врачи тогда сказали, что не то, что кататься, ходить не смогу. Но ведь выкарабкалась же как-то… И это тоже переживу. Просто сегодня с самого утра думаю, а для чего всё это было? Я тренировалась по двадцать часов в неделю почти десять лет подряд и никогда не жаловалась. Даже плакала только когда никто не видел, лишь бы тренер всегда хвалил. До сих пор злит, что я любила этого придурка, а он даже ни разу не навестил меня в больнице. Хорошо, хоть, что вы с мамой были рядом – без вас я бы точно не встала на ноги. И хорошо, что ты подобрала Масяньку – мне хоть было не так грустно, пока мама была на работе. А сейчас, – Аня задумчиво постукивала ложкой о края кружки, хотя сахар в чае уже давно растворился, – сейчас мамы нет, Маськи нет. Коньки тоже давным-давно лежат на свалке…

С минуту обе женщины молчали, пока Аня, наконец, не взяла себя в руки.

– Ладно, что-то я совсем сырость развела, – сказала она, вытерев сл?зы и хлопнув себя ладонями по щекам, – ты же никуда не делась! И вообще, будет и на моей улице праздник.

– Конечно будет, Ань! Ты ж молодая, красивая женщина! К тому же ребятам из местного клуба фигурного катания плевать на твою хромоту, им нужен хороший тренер. Тебя хоть завтра возьмут, только ты всё никак не соглашаешься – мне муж уже все уши об этом прожужжал. Говорит, директор с него не слезает, чуть ли не каждый день спрашивает, когда ты выйдешь на работу. А директор, кстати, холостой и очень даже симпатичный. Так что подумай об этом как-нибудь на досуге…

Аня неловко улыбнулась и снова шмыгнула носом.

– А, и кстати, – подруга поковырялась в телефоне и показала фотографию, – у них в подсобке на днях кошка окотилась, четверых котят принесла. Смотри, какие милахи! Пока их директор себе домой забрал, но через пару месяцев начнёт раздавать. Так что на твоём месте я бы точно появилась в клубе…

День 6

Спичечный коробок

Деда я помню плохо. Мне было восемь, когда он нас покинул, и к тому времени дедушка уже несколько лет был прикован к кровати. Он очень плохо слышал и почти не говорил, так что общались мы довольно редко. Чему я был только рад, потому что, если честно, я его всегда побаивался. В моей памяти очень чётко сохранилась его абсолютно лысая макушка, покрытая пятнами и сморщенное словно печеное яблоко лицо. Один глаз у него был абсолютно белым, и от этого тоже было не по себе.

Ещё я помню, что у деда была очень интересная комната. Её стены были увешаны чёрно-белыми фотографиями, а на полках расставлены всякие непонятные железяки с разноцветными рисунками. И отдельно от этих побрякушек, на самой центральной полке лакированного шифоньера за стеклянной дверцей ютился спичечный коробок. Дед не говорил, что в нём находится, и ругался на каждого, кто, как ему казалось, задерживал на этом коробке свой взгляд. При этом он не обращал внимания, когда мы с друзьями брали другие железяки, чтобы их порассматривать.

Когда деда не стало, родители стали разбирать его комнату. Они аккуратно собрали все фотографии со стен и железяки с полок. Конечно, тот самый коробок тоже решили убрать. Отчего-то я очень отчётливо помню, как мы всей своей небольшой семьёй собрались за столом и поставили коробок в его центр. Дедушка был папиным отцом, поэтому и вскрыть коробок он захотел лично. И папа так долго держал его в руках, рассматривая каждую его сторону, что мне казалось, будто время остановилось. А когда, наконец, его пальцы вытолкнули внутреннюю часть, на стол высыпалось несколько камешков. Они были кривыми и неказистыми, и больше напоминали какой-то мусор. Я не понимал, почему мой дед оберегал такой хлам, и уже собирался спросить об этом папу, но остановился, не в силах выдавить из себя ни слова, стоило мне заметить сл?зы в его глазах. Кажется, мама тоже не совсем понимала, что происходит. Она смотрела на папу, явно ожидая разъяснений, и тогда он, вытерев лицо рукавом, сказал:

– Отец никогда этим не хвастался, но он был танкистом во времена Великой Отечественной. Все четыре года провёл на фронте, и дошёл до самого Берлина. Он помогал брать здание Рейхстага. На дне коробка написана дата – первое мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Видимо, эти камешки – его обломки. По крайней мере, очень на них похожи…

Папа тогда произнёс много слов, которых я не знал, и, видя это, потрепал меня по плечу и сказал с хрипотцой в голосе:

– Когда-нибудь, в школе, вам обязательно расскажут, что такое война. Мой отец всегда говорил, что лучше всего изучать её лишь по учебникам и картинкам…

***

Тогда я не понимал, ни почему были сл?зы в папиных глазах, ни почему дедушка столько лет хранил какие-то обломки. Но теперь, каждый раз затягивая ремень на шлеме и держа руку на курке автомата, я прокручиваю в своей голове эти слова снова и снова. Я слышу папин голос.

И понимаю, что он имел в виду.

День 7