По нам не плачут

По нам не плачут
Хайне Гельберг

Сане шестнадцать. Прошло больше года, как он сбежал из детского дома в поисках лучшей жизни, оказавшись за чертой крупного города.

Эта повесть о том, где может оказаться каждый из нас, если попадёт этой жизни в немилость. О том, насколько далеко мы будем готовы зайти, чтобы доказать ей, что заслуживаем ещё один шанс. О тех, кто останется рядом с нами, когда мы потеряем всё.

Хайне Гельберг

По нам не плачут

1. (09.2013)

Однажды жизнь отмечала один из своих многочисленных дней рождения. Она собрала вокруг себя хоровод, и я держал двоих за руки. Мы пели по традиции «каравай, каравай, кого хочешь – выбирай». Жизнь игриво улыбнулась, после чего, прищурившись, сказала: «Я люблю вас всех, только Саню меньше всех», и ткнула в меня пальцем. Вот так я и оказался в подземке.

Липкий прохладный ветер, гул от вагонов и чёрные окна – это практически всё, чем я жил изо дня в день. В бесконечной тряске я набирал воздуха в грудь и выкрикивал в толпу:

– Уважаемые дамы и господа! Вашему вниманию представлена карта города! Всего за сто рублей вы сможете приобрести все популярные туристические маршруты, включая направления общественного транспорта и карту метро! И самое главное…

Я ходил вдоль сидений, держа в руках карты и протягивая их заинтересовавшимся туристам. Они смотрели на мои руки и видели вспухшие вены и вросшую под ногти грязь. Они смотрели на меня с обыкновенным любопытством и, наверное, видели во мне то же самое, что всегда видел я, когда отражался в черных стёклах. Они видели невысокого, темноволосого и смуглого человека в старой и местами рваной одежде, в свои шестнадцать явно выглядевшего года на двадцать два. Они постоянно смотрели на меня, кто с жалостью, кто с опасением или презрением, поэтому я старался не задерживаться со своими речами. И, когда поезд останавливался, я без колебаний выходил на платформу, чтобы пересесть в другой вагон или перейти на другую ветку. Есть станции, на которых я выходил специально, чтобы встретиться со своими «поставщиками». Итак, я сделал шаг на платформу, и голос за моей спиной предупредил: «Осторожно, двери закрываются».

Эту фразу я слышал, наверное, чаще всех остальных, вместе взятых. Она проскальзывала в мои уши сотни раз за день и стала настолько привычной, что мой мозг перестал улавливать в ней какой-либо смысл. Я вдохнул подземный воздух и пошёл к центру станции. Уже издалека я услышал возмущённое:

– Санька, Санька! Костян опять отобрал у меня мешок!

– Он всё равно тебе не нужен, так что не гони на меня…

Мне навстречу бежал маленький человечек по имени Ваня. Восьмилетний и светловолосый, в таких же обносках, как у меня, только в глазах еще осталось что-то детское и невинное. Когда он оказался рядом со мной, я потрепал его по голове.

– Что, опять братская ссора? – ухмыльнулся я.

– Заткнись, – огрызнулся второй, неторопливо шедший за Ванькой, и почесал ухо.

Он был на год меня старше, на голову выше и шире в плечах. Светлыми волосами и веснушками на щеках он отличался от меня гораздо сильнее, чем грязной одеждой и какой-то болезненностью в глазах. Из-под его посеревшей футболки торчали туго обтянутые жилистой кожей рёбра, а большая рука небрежно сжимала старый серый наспинный рюкзак, похожий на один из тех, в котором обычно носят спортивную форму.

– Что в мешке? – поинтересовался я.

– Сегодня почти ничего интересного, да и вообще почти ничего. Пять пачек пластырей, три карты и что-то ещё по мелочи…

Он протянул мне мешок, который был заметно легче обычного, и я понял – дело дрянь.

– Опять карты? Костян, эти-то никто не берёт, смысл тащить ещё?

Я отдал ему сумку и с шумом втянул воздух. Костян, не отличавшийся особой сдержанностью, без лишних колебаний мог ответить мне что-то резкое или просто меня послать. Но вместо этого он спокойно спросил, так ничего мне и не ответив:

– У тебя тоже сегодня не очень?

– Ага. По нулям.

Костян тоскливо вздохнул, словно принимая заведомо известное поражение. Ванька несколько раз подёргал его за штанину:

– Ну отдай мне мешок, ты всё равно уже всё рассказал Сане! Тебе что, жалко, что ли?

– Да забирай его, мелочь. – Парень кинул мешок брату. – И чего ты к нему так прицепился?

– Ничего, – буркнул Ванька в ответ, прижимая почти пустую сумку к груди.

– Ну-ну, – согласился Костян.

Пару недель назад он в шутку сказал брату, что если этот мешок доверху забить полезными найденными вещами, то сбудется любое желание. И с того момента Ванька действительно подбирал любую вещь, представлявшую для него какую-либо ценность, а Костян незаметно выкладывал из мешка всё, что можно было бы продать или сдать – на крайний случай. Поэтому Ванька всё ещё верил в чудо, в отличие от нас. Никто из нас не спрашивал, что же такого он загадал, но почему-то я догадывался, чего он хотел больше всего.

– Долго ещё ты будешь его обманывать? – спросил я несколько отстранённо.

– Да брось, – небрежно ответил Костян. – Что будет то?

– Ничего, – я помотал головой и про себя прибавил:

Особенно если ты детдомовец.

Костян отдал мне карты, после чего мы распрощались, и я поехал дальше, пытаясь продать хотя бы ещё штук пять. Мне оставалось проездить около трёх часов, и можно было возвращаться. Хотя отчего-то у меня было стойкое предчувствие, что удачи мне в тот вечер будет не видать. Я ходил по вагонам, предлагая людям свой товар, а все мои мысли были о Ваньке и его привязанности ко всему, что хоть как-то могло скрасить нашу жизнь.

2.

Упомянув детдом, я не хотел вызывать жалость к себе или что-то подобное. Я, как и Костян с Ванькой, оказался в подобном месте не по иронии судьбы, не по трагичной случайности, а примерно так же, как большинство ребят: по закономерному стечению обстоятельств. Были, конечно, и исключения, но чаще всего нас просто приводили сюда и оставляли, не обещая забрать. И самое смешное, что каждый до какого-то момента верил, что за ним обязательно придут, что его вытащат и вернут домой. Со мной этого не случилось, хотя и я свято ждал спасения до моих лет десяти. А потом мне дали твёрдо понять, что если никто из твоей семьи за тобой не вернулся, значит, они все умерли. И эта мысль была гораздо приятнее той, в которой я просто оказался никому не нужен.

А после того, как я смирился с этой мыслью, осталось сделать самое главное – притвориться, будто меня это не касается. В этом не было ничего особенного, ведь так рано или поздно делал каждый, с кем я был знаком. Это помогало всем нам отстраняться от неприятностей и жить примерно так, как все остальные. И как бы жестоко или странно это ни прозвучало, но я рад, что и Костян, и Ванька оказались рядом со мной. Но прошло уже больше года с тех пор, как нас видели в приюте в последний раз, а мы всё ещё держимся. Потому что всегда есть люди, которые нам помогают. Люди, которые покупают у меня то, что стащит Костян или найдёт Ванька. И именно благодаря всем этим людям мы всё ещё живы.

3. (09.2013)

Весёлой нашу историю не назовёшь, но всё же мы нашли свою нишу и даже смогли неплохо в ней обосноваться. И пускай тот день прошёл не так удачно, как мне бы того хотелось, но я знал точно, что пройдёт несколько часов, и он обязательно закончится. Мне оставалось обойти несколько вагонов, и, может быть, – думал я, – мне повезёт.

Костян с братом к вечеру уже закончили свою основную работу, и теперь им осталось раздобыть что-нибудь на ужин. Я знаю, потому что так происходило почти каждый день. Всё, что от них требовалось – это ловкость рук и умение быстро бегать. А от меня – терпение и выносливость, чтобы по десять часов в день толкаться среди людей в вагонах. Мне оставалось около двух часов до возвращения, когда резкий порыв липкого воздуха взъерошил мои волосы, а искусственный белый свет в очередной раз ослепил глаза. Состав проехал мимо меня и, лязгая, остановился. Я переступил жёлтую черту и оказался в вагоне.

– Добрый вечер, уважаемые дамы и господа!

Да уж какой там добрый…

– Позвольте представить вашему вниманию новейшие карты города!

Ага, самые-самые новые, Ванька с Костяном стащили их только этим утром…

– Всего сто рублей, и все ландшафты ваши, во всех их мельчайших подробностях! Приобретайте, не стесняйтесь!

Я говорил громко и чётко, чтобы меня услышал каждый в вагоне. Я всегда старался заходить в среднюю дверь, чтобы мне не пришлось повторять дважды. Кто-нибудь из людей обязательно высовывался, чтобы лучше рассмотреть моё лицо. По сути, товар зачастую интересовал их не так сильно, как всякие люди, не похожие внешне на остальных. И не важно, были ли это инвалиды, старухи с иконами или такие оборванцы вроде меня. Им не были нужны мои карты, но они всё равно протягивали мне деньги. Мятые сотни, мелочь из карманов, мне всё равно. Я отдавал им «новые» карты, и на следующей остановке снова выходил из вагона. Всё просто, главное – вызвать в людях побольше жалости и не пересекаться с настоящими продавцами.

За весь день я продал всего четыре карты, но на пиво нам с Костяном уже должно было хватить. И на хлеб могло остаться, может, даже на пару пирожков из ларька. Не так много, как хотелось бы, но в любом случае, была пора возвращаться. Я доехал до конечной станции и вышел на свежий воздух. Полчаса пешком, если срезать через пустырь, и я дома. Хотя «дома» ? слишком сильно сказано. Мы называли своё убежище конурой. Это укромная будка под теплотрассой, множество вроде неё можно заметить, если идёшь гулять по трубам. Такие маленькие кирпичные домики, обитые стекловатой и залитые чёрной смолой, с горячими трубами. В эти домики никто никогда не решит сунуться, будучи в здравом уме, хотя иногда можно услышать голоса, доносящиеся из них. Иногда можно увидеть сделанные из прутьев решётки или накинутую сверху плёнку, защищающую от ветра. Чаще всего такие домики находят дети, когда убегают гулять слишком далеко от дома, а потом, увидев нас, бегут прочь.

Иногда мне казалось, что люди боятся не столько нас самих, сколько той жизни, которой мы живём. Иногда мне казалось, что они боятся представить, что кто-то всё ещё может жить без проточной воды и электричества. Но это были лишь мои догадки. В любом случае, до тех пор, пока я возвращался в конуру практически каждый вечер, я мог называть её своим домом.

Пока я пробирался по пустырю, думая обо всех этих людях, кто-то хлопнул меня по плечу и с силой развернул к себе. Я находился всего в двух кварталах от конуры, в месте, где нет ни одного фонаря в радиусе нескольких десятков метров. Я не смог разглядеть того типа в темноте, но я отчётливо слышал его голос, прохрипевший мне прямо в лицо: