По нам не плачут

К счастью, Костян сам понял, что разговор этот был абсолютно бесполезен, и поэтому он просто лёг обратно на одеяло и накрылся тряпками. Но те слова, которые в нём кипели, не давали ему спокойно заснуть, да и у меня после нашей беседы желания поспать осталось ещё меньше. Я резко поднялся, поплотнее застегнул на себе куртку и вытащил сумку, потерявшуюся под тряпками. Когда Костян демонстративно перевернулся на другой бок, я в очередной раз одёрнул плёнку и направился к метро, чтобы немного остыть и привести свои мысли в порядок.

Примерно через полчаса я подошёл к большим дверям и увидел рядом с ними ребёнка. Лет ему было на вид как Ваньке, хотя может и чуть побольше. На нём были уже привычные моему взгляду обноски, но разукрашенные синяками открытые участки тела всё же заставили что-то внутри меня сжаться в комок. Парнишка протягивал какие-то листовки, и, когда я подошёл к нему вплотную, он дал мне одну из сотен бумажек, которые держал в голых, немного потрескавшихся от мороза руках.

– Спасибо, – он посмотрел на меня абсолютно счастливыми детскими глазами, когда я взял листовку, и тут же отвернулся от меня, чтобы не упустить из виду других людей, которым можно будет отдать бумажки.

Я улыбнулся через силу и, толкнув тяжёлую дверь, сошёл по скользким ступеням в подземку. Я бросил монетку в прорезь, и эскалатор повёз меня к старым синим вагонам. Моя рука всё ещё сжимала в кармане листовку, и, может, дело было в том, что я давно ничего не читал, но отчего-то мне захотелось развернуть эту бумажку. Я поднёс её поближе к глазам, и вдруг мне стало настолько противно, что я мигом скомкал листовку обратно и выбросил прямо на мраморный пол, как только сошёл с эскалатора. На листовке на сероватом фоне большими синими буквами красовалась надпись: «Подари Мне Жизнь», а внутри был текст о вреде абортов. Дополняла эту листовку фотография молодой улыбающейся девушки, прижимающей к груди голову новорождённого ребёнка и воодушевляющий лозунг в самом конце: «Твоя семья – Твоё счастье!». Я прочувствовал какую-то насмешку, когда представил, как ребёнок, раздающий такие листовки, отдаст все заработанные деньги своей мамаше, чтобы та купила себе бутылку водки. Да, правильно, сохраняйте своим детям жизни, и, скорее всего, они будут вам благодарны.

Я зашёл в вагон, подошедший к станции, и сел на подобие диванчика из искусственной кожи. «Осторожно, двери закрываются!» ? прогремело у меня над ухом, и поезд тронулся.

8. (01.2014)

Мы смогли пережить этот год. Мы пережили голод, холода и сломанные кости. Мы отметили Катькино пятнадцатилетие, а потом наступило первое января. Тот день, который с нетерпением ждёт вся страна, день, когда весь город погружается в бесконечный сон, когда улицы забывают о том, как выглядят люди. Для кого-то это время расслабиться и посмотреть телевизор. А для нас – поблагодарить небо за то, что мы ещё живы и загадать желание дожить до следующего Нового Года.

9. (03.2014)

Январь плавно сменился февралём, а потом и мартом. Над городом снова стало появляться солнце, и под его лучами таял снег, превращаясь в глубокие лужи. За это время много чего успело произойти.

Например, в самом начале марта Костян умудрился загреметь к ментам, когда его поймали на краже еды в магазине. Но вместо того, чтобы подержать его за решёткой и покормить несколько дней, его побили почти до потери сознания и вышвырнули на улицу прямо лицом в весеннюю грязь. Поэтому помимо синяков и ссадин он заработал себе ещё и простуду. Мы вместе с Катькой пытались сбить ему температуру три дня к ряду. Денег снова не хватало, работать было некому, но как-то мы смогли справиться и с этим. Костян за неделю встал на ноги, и мы снова пошли на заработки.

В один из наших рабочих дней мы случайно столкнулись с Катькой на одной из станций. Она, кажется, ехала к кому-то из своих «клиентов», хотя нам ничего по этому поводу не сказала. В любом случае, она решила провести немного времени с нами. Я помню, что в тот день на ней было её единственное, а потому любимое рыжее платье чуть выше коленей, подвязанное красным поясом на талии, старая куртка с искусственным мехом и сапоги с почти сквозными дырами на подошвах. Их было хорошо видно, когда Катька куда-то бежала или просто быстро шла. Она старалась не обращать на это внимания, но всё же такой внешний вид порядком её смущал. В конце концов, ей, как и любой другой девушке, хотелось красиво выглядеть, но вместо того, чтобы тратить деньги на телефоны, шмотки и накладные ногти, она их откладывала «до лучших времён». Причём Катька свято верила в то, что эти лучшие времена наступят совсем скоро, и она снова будет жить где-нибудь с крышей над головой, водой в кране и теплом в батареях. Но до этих времён ей нужно было ещё работать и работать.

И вот, в тот день, когда мы случайно пересеклись, она нашла время, которое захотела провести с нами. Мы стояли и разговаривали о чём-то неважном, когда с Катькой поздоровался мужчина лет сорока ? сорока пяти. Она оглянулась и резко дёрнулась, словно хотела спрятаться за чью-то спину, но быстро взяла себя в руки и выдавила из себя короткое:

– Здрасьте.

– Что ты здесь делаешь в такое время? – прицепился он к Катьке. – Неважно выглядишь.

Мы с Костяном переглянулись. Эта беседа явно не была дружеской, да и мужик не вызывал доверия. По крайней мере он явно не был похож ни на одного из Катькиных клиентов.

– Гуляю, – небрежно ответила Катька, стараясь скрыть презрение и страх, которыми отдавал каждый произнесённый ею звук. Но мужик не отставал.

– А бабка знает, где ты ошиваешься? – допытывался он с мерзкой ухмылкой на толстой физиономии.

– Не ваше дело, – прошипела она.

Катька отвернулась от него на какой-то миг и снова посмотрела ему прямо в глаза, но ничего не ответила. У неё от злости начинали раздуваться ноздри и дрожать губы. Что-то зашевелилось внутри меня, когда я смотрел на этих двоих и на Костяна, буквально пожиравшего Катьку глазами. В тот момент мне захотелось схватить её за костлявую руку и увести туда, где она больше никогда не увидит этого урода. Но я ничего не сделал. Вместо этого я остался наблюдать, как он продолжал издеваться, подходя всё ближе:

– Ааа… – протянул он, переводя взгляд сначала на меня, а потом на Костяна с Ванькой. – Я вижу, что ты смогла приспособиться. Не удивлюсь, если это – один из твоих выродков…

Он собирался, видимо, показать своим жирным пальцем на Ваньку, спрятавшегося за спину брата, но не успел. Я уже был полон решимости сделать ему нестерпимо больно, но Костян меня опередил. Годы уличной жизни на нём сказались, и буквально через пару секунд он уже вовсю месил своим кулаком мягкую, рыхлую плоть. От первого удара мужик опрокинулся на холодный мраморный пол и, закрывая лицо руками, что-то выкрикивал, но его вопли заглушал проносящийся мимо поезд. Мне пришлось схватить Ваньку, чтобы он случайно не попал под горячую руку, а Катька словно застыла в каком-то оцепенении, и взгляд её падал не на драку, а как будто бы сквозь неё, словно всё происходящее резко перестало для неё существовать. На всякий случай я перекинул руку, не занятую Ванькой, через её хрупкое тело и с силой прижал Катьку к себе. Костян продолжал заносить кулаки, и вокруг нас уже начали собираться люди. Кто-то охал, кто-то снимал на камеру, кто-то тупо смотрел. А потом кто-то позвал охрану, и только тогда Костян отпустил ублюдка.

Тот с трудом поднялся на дрожащих ногах и, вытирая кровь с разбитой губы, хрипло заявил:

– Ты ещё пожалеешь об этом, тварь. И твой кусок мяса тоже, – он с ненавистью посмотрел на Костяна и на Ваньку, который вцепился в мою куртку и стоял, всё ещё зажмурив глаза.

– Я передам привет твоей дорогой маме, – обратился он напоследок к Катьке, которую я всё ещё держал рядом с собой. – Пусть порадуется, какая у неё дочка.

И, отвернувшись от нас, он ушёл, с чувством сплюнув на пол. Всего лишь на какое-то мгновение мне захотелось догнать его и швырнуть прямо на рельсы под проезжающий мимо поезд. Я даже очень живо представил себе, как он превращается в огромную тёмную лужу, хотя понимал, что никогда не смог бы сделать ничего такого, даже ради Катьки. И почему-то от этой мысли мне стало так противно, что рука, державшая Катьку, сжалась как будто сама собой. Послышался слабый вскрик, я разжал руку, и Катька буквально выпала из неё. Пошатнулась и навалилась на ближайшую мраморную колонну, едва дойдя до неё на дрожащих ногах. Потом сползла на пол, поджимая под себя юбку, и уронила лицо в колени.

– Всё в порядке, – спокойно и тихо сказала она, когда мы подошли к ней вплотную. – Я сейчас отдышусь и встану.

Когда она говорила, её лицо всё ещё было вжато в её колени, и голос искажался. Я осторожно взял её за руку, и по моей спине пробежали мурашки.

– Не бойся, – я сказал ей эти слова несмотря на то, что был уверен в их бесполезности. Более того, эффект от них оказался совсем неожиданным: Катька вырвала свою руку из моей, резко встала и расправила складки на юбке.

– Отвали! – прокричала она, когда Костян, успокаивавший Ваньку, решил подойти к ней поближе. Люди снова начали поворачивать головы в наши стороны, и у меня появилось опасение, что в скором времени на самом деле сможет появиться охрана. Но Катьку, казалось, это волновало меньше всего. У неё, как будто, открылось второе дыхание, и она продолжала кричать на нас:

– Я не просила вас вмешиваться! Мне от вас ничего не нужно!

А потом она резко отвернулась от нас и быстро зашагала в сторону перехода на другую ветку. Мне показалось, что я даже видел дыры на её подошвах.

– Нам, видимо, тоже пора, – несколько ошалело произнёс Костян и взял Ваньку за руку. – Надо работать.

– Точно, – согласился я с ним.

Пора была возвращаться. Костян передал мне ещё несколько побрякушек, и я быстро, но аккуратно сложил их в сумку. Я перекинул сумку через плечо и залез в ближайший вагон.

За тот вечер я пересаживался в общей сложности раз пятьдесят, сменил четыре ветки и порядком измотался. Но при всём при этом мне так и не удалось выкинуть из головы дневную сцену. Мне было жаль Катьку. Она никогда нам не говорила, почему оказалась рядом с нами, да и мы её не расспрашивали, решив, что это – её личное дело. Но после всего увиденного мне пришла в голову мысль о том, что у неё, всё-таки, было место, в которое можно вернуться. Только по какой-то причине у неё не получалось переступить родной порог, и я, кажется, начал догадываться, по какой. И именно эти мысли я пытался отогнать от себя, как нечто весьма назойливое.

Заработав чуть меньше тысячи, я решил вернуться в конуру. Дошёл до неё без приключений и, когда залез внутрь, уселся на свои тряпки и закрыл глаза. Кроме меня ещё никого не было: ни Катьки, ни Костяна с Ванькой, ни даже нашего бомжеватого друга. Я откинулся на кирпичную стену и мне показалось, что в такие моменты мне не хватало этих людей.

Дело не в том, что они были нужны мне для чего-то конкретного, но, когда я смотрел на них, во мне просыпалось что-то от нормального человека. Я смотрел на них, и мне хотелось быть лучше. Не лучше, чем они, но лучше, чем все остальные, или чем я был на тот момент. Но исключительно ради них. Если бы меня спросили, люблю ли я Катьку, Костяна или Ваньку, я бы не задумываясь ответил да. Может быть, у Катьки и старое платье с рваными сапогами, зато глаза у неё честные. Костян, может, и бывает порой слишком вспыльчивым, но зато я знаю, что он всегда протянет мне руку. И именно поэтому каждый, кто попытается навредить им, оскорбить их или же просто ткнуть в них пальцем, навсегда перестанет для меня что-то значить.