Инго и Инграбан

Во мраке Инграм поднимался в гору. Ум его был расстроен, мысли дико метались в голове. Он думал о мести сорбов. Новые пожары вспыхнут на пограничных селах его родины, и виною тому будет он. И среди подобных мыслей ему слышались речи монаха: «Не мстите, мне одному подобает воздаяние». Нелепые речи для слуха воина!

Все вокруг него было мрачно, пустынно, везде враждебная человеку глушь. Инграм глубоко вздохнул, и на его вздох из глубины чащи раздался вой волков. Ему был известен их голос: так они завывали, готовясь на поле боя или на пир трупов. Вскрикнув, он размахнулся палицей и как безумный помчался вниз. Он заблудился, один раз чуть не сорвавшись в бездну, но все же вышел на шум ручья. В сумерках рассвета Инграм побежал вдоль ручья. Его тянуло к месту стоянки женщин. Может быть они ночуют невдалеке оттуда? Остановившись, Инграм увидел сквозь листву потухающий костер, услышал ржанье коней, а рядом – человека в сером кафтане. Сорб! Значит, это преследователи. Бросившись на землю, Инграм пополз вдоль опушки, отыскивая глазами женщин и детей среди неприятелей. Но ни Инграм, ни сорб, стороживший лошадей не знали, как близка от них была стоянка, над которой возносился крест. На раскинувшимся возвышении монах расположил станом своих питомцев. Спокоен был их путь: два солнечных дня под листвой и среди цветущей травы, две ночи под звездным небом. Когда проходили они мимо сорбских хижин, то им давали воды и хлеба, трепали по щекам детей. О зареве в тылу путники ничего не знали. Только в полдень последнего дня, достигнув черноводья, Вальбурга сказала проходившему монаху, с трудом приподняв покрывало со своего лица:

– Не останавливайся на месте, избранным слугой Инграма и не иди по избранной им дороге. Спасти детей от погони посредством быстрого хода – напрасный труд. Угони наших двух коней на север, потому что они накликают на нас беду – волков или сорбов. Лучше вверить жизнь заповедному лесу и скалам Шварцы. Там укроешь детей.

Совет был одобрен, и язычницей Гертрудой. Переправившись через черноводье, путники вышли на твердую землю, где их следы терялись. Они отогнали коней на север, а сами пятились назад по своим следам, чтобы запутать возможных преследователей.

– Детская уловка, – сказала многоопытная Гертруда.

Затем, оставив ручей слева, они отправились по долине до другого ручья, который впадал в Шварц. Поднявшись по его руслу, они медленно и устало поднялись наконец на гору и некоторое время шли по ее гребню. Потом нашли старую засеку, сооруженную некогда охотниками, разожгли костер и устроились на ночлег.

Готфрид подошел к Вальбурге, взглянул, примочена ли ее рана, потом благословил ее. Больная девушка старалась подняться и с благодарностью пожала ему руку.

– Не благодари меня, – сказал он. – Я повинуюсь заповедям нашего Господа небесного.

Вальбурга опустилась на солому, а Готфрид направился к выходу из ограды. Из долины раздавался вой волков и крики совы. Готфрид осенил себя крестным знамением.

А в это время перед Вольфрамом и Годесом предстал взволнованный Инграм.

– Я видел огни сорбов, стоящих невдалеке отсюда. Два отряда охотников оспаривают друг у друга добычу. Снова началась погоня. На коней – и в лес!

5. Сходка у леса

Подобно дикому вепрю Инграм внесся в свой «Вороний двор». Он оттолкнул от себя Вунигильду, рабыню, протянувшую к нему руки, и коротко ответил слугам, которые радостно приветствовали его. Одолеваемый сном, Инграм бросился на свою постель, но тяжкие мысли волновали его. Без меча и копья, жалким рабом возвратился он во двор своих предков и еще раз прошедшее пронеслось перед глазами: насмешливые лица сорбов, горящая деревня, гневно отвернувшаяся от него женщина и чужеземный юноша, перед которым Вальбурга опустилась на колени. Он сжал кулаки и отбросил от себя меховое одеяло.

– Они уже в деревне? – крикнул Инграм вошедшему Вольфраму.

– Мало кто не спал и никто не может ничего сказать о них, – ответил Вольфрам. – Вокруг хижины монаха все тихо. Если они улетели, то мало кто знает, где они остановятся. Если скрылись в горах, то никому не известно, когда возвратятся.

Инграм поспешил к двери.

– Куда? – вскричал Вольфрам.

Он принудил его снова лечь в постель, а сам тихо сел подле него. И снова начал рассказ о лесных дорогах, которые они исходили вдоль и поперек и о чарах монаха. Наконец голова Инграма склонилась на подушку и сон одолел его. Только тогда Вольфрам ушел в свою светлицу.

Когда поздним утром Инграм очнулся от беспокойного сна, Вольфрам уже стоял возле постели.

– Не следовало бы будить тебя, но если ты выйдешь за дверь, то увидишь невероятное. Долина изменилась, многие собрались из окрестностей. Вокруг дома Меммо толпятся христиане и язычники. Прибыл сам Герольд, новый граф, присланный повелителем франков для охраны границ, а с ним его жена Берсвильда. Я вижу множество копий начальников и мужей из всех лесных сел. Да и на твоем дворе топают кони добрых приятелей. Ждет тебя твой товарищ Бруно, Куниберт и многие друзья, потому что оповещено послание повелителя франков и все суетятся вокруг чужеземца.

Инграм вскочил с постели и вышел за ворота, где многие из почтенных людей приветствовали его. Но все взоры невольно устремлялись на луг и поле, окружавшие дом христианина Меммо. Изумленный Инграм смотрел на праздничную суматоху, на бивших копытами коней, вооруженных всадников и бесчисленное множество соотечественников. Здесь были Азульф, один из первейших в стране, Гундари, сын Ротари, человек зажиточный, Годолаф, могущественный воин, Альбольд и многие другие.

– Истинно, – с изумлением вскричал Вольфрам, – много чести оказывают наши начальники заезжему чужеземцу.

– Никогда я не думал, что в нашей стране живет такое множество народа, преклоняющихся перед крестом.

Из хижины показался Винфрид в епископском одеянии, его одежда сверкала золотом и серебром, а в руке он держал посох. Меммо и еще один священник следовали за ним.

К Инграму и Вольфраму присоединился Куниберт.

– Видно, народ наш сбился с толку, – сказал он. – Да и ты, Инграм, как я слышал, ездил слугой чужеземного епископа?

– Я ездил к сорбам по собственному делу, – мрачно ответил Инграм. – Но вы, как кажется, собрались для того, чтобы ударить челом чужеземцу?

– Ты не знаешь, отчего он в чести у народа. Он привез в страну латинские грамоты, послание повелителя франков к нашим начальникам и всему народу. Граф Герольд приказал прочесть письмо своему священнику. Епископ должен находиться в безопасности среди нас, так как повелитель франков берет его под свою защиту. Все это сказано в письме.

– Если неприятная весть входит в ухо, – вскричал Инграм, – то изгнать ее можно языком, а не поможет язык, то и мечом.

– Может ли человек бороться с незримой силой, говорящей с нами издалека? – ответил Куниберт. – Истинно христиане обладают искусством, против которого мы бессильны. У них есть чары латинского языка, мало кому из нас известного. Они сносятся между собой посредством писем. В молодости я сражался в войсках франков на Рейне, а впоследствии и на Дунае, и везде слышал латинскую речь. Сказанное много лет назад они доказывают письменами, посредством которых они дарят, наделяют и решают имущественные споры.

– А я полагаю, – сказал Инграм, – что клятва честного человека поважнее черных каракуль, и я скорее готов биться с каждым из них, чем отдам что-либо, принадлежащее мне.

– Однако я советую вам сойти с возвышения, – сказал подошедший Вольфрам, – потому что готовятся читать послание. Никогда еще не обсуждалось так много важного в кругу лесных обитателей.

Под липой, на которой развевалось знамя франков, граф Герольд поднял руку с пергаментом и закричал толпе:

– Вот послание из Рима, которое достопочтенный папа Григорий, сидящий на золотом престоле написал начальникам народа. Желающие услышать слово его, да приблизятся!

Все столпились вокруг липы. Священник читал латинское послание, а глашатай громким голосом объяснял его смысл. И община услышала слова: «Могущественным мужам, сынам моим: Азульфу, Годолафу, Вилари, Гундари, Альбольду и всем возлюбленным Богом турингам, верным христианам, послание папы Григория».

Приподняв головы, с зардевшимися лицами выступили вперед выкликнутые по именам начальники, а тучный Гундари вскричал:

– Я Гундари и вот я здесь!

Робко взглянуло все собрание на доблестных, к которым обращались в послании из далеких стран. Родственники столпились вокруг них, а многие повытягивали шеи, чтобы только увидеть грамоту.

Глашатай продолжал объявлять слова папского послания.

«Известна нам ваша достославная преданность Христу. Ибо когда язычники принуждали вас к служению идолам, то, твердые верой, вы ответили, что скорее умрете спасенными, чем нарушите в чем-либо верность Христу, раз принятую на себя. Исполнились мы поэтому великой радости и принесли должные благодарения Господу нашему и Искупителю, подателю всяких благ, милосердие коего уготовит нам еще большую благостыню, если с покорным сердцем станете вы искать вашего блага у святого престола апостольского, как и подобает сынам королевским и сонаследникам царства искать блага у царственного отца. Поэтому отправили мы вам в помощь возлюбленного брата нашего, Бонифация, рукоположить его во епископы и назначить его вашим проповедником, да наставит он вас в вере. Желаем и увещеваем вас во всем согласовываться с ним, да будет совершенно спасение ваше о Господе».

Почтительное молчание наступило вслед за посланием. Наконец Азульф, самый значительный по роду и богатству, произнес:

– Если угодно тебе, владыко, то покажи мне то место, на котором достопочтимый папа римский выставил мое имя.

Винфрид взял пергамент, указал имя и все протеснились к нему.

– Великую честь оказал ты нам посредством письма этого, – сказал Годолаф, – а потому умоляю тебя, владыко, еще раз прочти нам и народу дивное послание: оно мне милее доброго боевого коня и целого стада.

Винфрид прочитал послание еще раз, а мужи слушали, сложив руки и после всякого предложения одобрительно качали головами.

– Я всегда полагал, – снова начал Азульф, – что великий Бог христиан, которому мы обрекли себя, очень хорошо видит, блюдут ли вассалы верность присяге и избегают ли они лошадиного мяса. Но теперь ясно вижу, что могучим глазом своим он охватывает далекие страны. Может ли иной бог похвалиться таким прозрением? Он знает любой из моих поступков, и если я делаю что-то угодное ему, то уверен, что он и наградит меня в будущей жизни. К числу моих наследственных земель принадлежит одна дача, запашка, тридцати десятин пахотной земли, с лесными лугами и небольшой рощей. Прошу, владыко, прими их от меня в дар Господу небесному, чтобы мог ты построить там церковь и поставить в ней священника который станет молиться за меня и всех принадлежащих роду моему, да будет милостив нам Царь небесный.

– Азульф говорит как человек разумный, заботящийся о своем благе, – вскричал Альбольд. – В свою очередь я предлагаю поле, лежащее подле поселка. Мои дачи не меньше Азульфовых и надеюсь, что дары, предлагаемые мной, будут угодны Богу небесному.

– Мы хотим того же! – вскричало несколько голосов.

– Предлагаемое вами Господу, – сказал Винфрид, – принимаю я во имя Царя небесного и да будет это в честь и спасение вам и роду вашему. Подойдите и на коленях подтвердите даяние ваше пред лицом Бога, в присутствии графа и общины, чтобы все было закреплено вашим обещанием.

Христиане встали на колени перед алтарем и поклялись, а стоящие в стороне язычники язвительно насмехались над доброхотными дателями. Когда же было прочтено третье послание из Рима ко всему народу турингов, касавшееся также и язычников, то последние почувствовали себя польщенными, и злоба их была смягчена ласковыми словами владыки.