Повороты судьбы и произвол. 1905—1927 годы

– Я? С заводом, с рабочими, при всякой революции рабочие будут работать.

– А вы встречались с Лениным, что можете о нем сказать?

– Я лично не знал Ленина, но мне о нем много рассказывал Г. И. Петровский, работавший на нашем заводе. Он считал Ленина человеком очень целеустремленным, волевым, решительным, прирожденным лидером, способным убеждать людей и вести их за собой.

В конце апреля министр иностранных дел Временного правительства Милюков заявил, что Россия продолжит войну до победного конца. Это было крупнейшей ошибкой правительства, оно потеряло поддержку основной части народа и, что очень важно, солдатской массы, состоявшей преимущественно из крестьян. В крупных городах прошли массовые демонстрации и митинги протеста. В Екатеринославе был организован большой митинг на Привокзальной площади. Большинство выступавших призывали правительство немедленно прекратить войну. Но вот на трибуну поднялся молодой франтоватый офицер. Он говорил, что фронту нужна помощь людьми и вооружением, что немцы – извечные враги русских, и прекращение войны – это гибель для России. Из толпы вышел и поднялся на трибуну пожилой крестьянин с длинными волосами и бородкой и сказал: «Вот здесь его высокоблагородие призывал нас продолжать войну. Два моих сына погибли на этой войне, в деревне остались старики, бабы и малые ребятки. Кого же еще будут посылать на войну? А кто захоронит наши косточки, поставит кресты на наших могилках? Хватит, навоевались, пусть цари выйдут в открытое поле да столкнутся лбами, чья возьмет, того и правда. А пить нашу христианскую кровушку довольно, больше нет силов терпеть».

Эта речь вызвала бурную реакцию толпы, крестьянского оратора подхватили на руки, донесли до его телеги, где сидела его сморщенная жена, обливаясь слезами. В мае мы собрались на квартире одного товарища, недавно вернувшегося из ссылки. Нас было человек двадцать, в основном мы уже знали друг друга: Штейнгауз, Ольшанский, Мальчиков, Миронов, Хуторок и другие. За столом сидела солидная, красивая дама. Это была Серафима Ильинична Гопнер, старейший член РСДРП. В 1916 году она вернулась в Россию из эмиграции, ее сразу арестовали и отправили в ссылку. К моему удивлению, рядом с Гопнер сидела Соня Солнцева, одетая в длинное черное платье с белым воротничком. Оказывается, Соня выполняла роль секретаря нашего собрания. Гопнер сделала большой доклад о положении в стране после Февральской революции, о двоевластии, о Ленине и Апрельских тезисах, о социальной сущности революции и новом этапе в рабочем движении, критиковала меньшевика Мартова и «соглашателя» Плеханова. Гопнер излагала свои мысли четко, мне было почти все понятно, кроме критики Мартова и Плеханова, а также кое-чего из Апрельских тезисов Ленина. Я тогда еще не разобрался в разногласиях между меньшевиками и большевиками, знал, что с царским самодержавием боролись люди самых различных политических взглядов, антимонархический фронт охватывал почти все слои общества. На нашем собрании было решено создать в Екатеринославе Союз социалистической молодежи, усилить работу среди интеллигенции и в воинских частях. В отличие от дореволюционного времени, на сей раз мы вышли на улицу всей группой. Ко мне сразу подошла Соня Солнцева. Пока она сидела рядом с Гопнер, лицо у нее было очень серьезное, она ни разу не взглянула в мою сторону. А теперь она улыбалась, ее огромные глаза лучились теплотой и радостью. Когда мы вышли на улицу, Соня запросто взяла меня под руку, и я сильно покраснел. Она заметила мое смущение, посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «А ты, Гришутка, еще краснеешь, как красная девица». Я нахмурил брови и нарочно пытался скрыть свое чувство к ней, но мне это плохо удавалось. Я попытался говорить с Соней на отвлеченные темы, о стоящих перед нами новых задачах. Но Соня меня прервала и заявила, что у нее 24 мая день рождения и она надеется видеть меня у себя дома и познакомить со своими родственниками. Это приглашение меня и обрадовало, и взволновало. За 17 лет моей жизни я никогда не отмечал дня моего рождения, эту церемонию я считал барской причудой и выражением самовлюбленности. Я заявил Соне, что на день рождения не приду. Соня назвала мой отказ «мещанским самолюбием». Она любила каждый поступок человека уложить в какую-то принятую ею стандартную формулу. Эта ее черта всегда вызывала у меня раздражение. И в этот раз мы расстались довольно холодно, хотя Соня мне, безусловно, нравилась, и я часто ловил себя на том, что любуюсь ею.

После собрания с участием Гопнер мне пришлось выступать в механическом цехе Брянского завода. Я в основном передал то, что услышал на собрании от Гопнер. После моего выступления меня вызвали в управление завода и заявили, что я выступаю против революционного Временного правительства и защищаю группу «политических интриганов». А главный механик завода заявил, что Ленин и Бронштейн (Троцкий) – евреи и хотят разрушить Россию. Я ответил, что это грязная клевета подлецов и покинул контору.

А вскоре мне опять предстояло выступить, теперь перед группой молодежи. Был чудный майский вечер, летучие мыши носились прямо над головой. Акации издавали терпкий запах. С группой рабочих, вошедших в Союз социалистической молодежи, мы пришли в гимназию на Чечеловке, где был назначен митинг учащихся. Председатель собрания, гимназист, одетый в красивую шинель с золотыми пуговицами, делал доклад. Он заявил присутствующим, что они собрались, чтобы выразить свое полное доверие Временному правительству и сказать свое «нет» большевикам, пытающимся вернуть Россию к временам террора Французской революции. После речи председателя в таком же духе выступили другие гимназисты и два студента. Я попросил слова. Мне задали вопрос: кто я такой и от имени какой организации я хочу выступать? Я ответил, что я гражданин свободной России и собираюсь высказать свое личное мнение. Я начал свою речь с того, что Временное правительство состоит из бывших помещиков и капиталистов, что оно настаивает на продолжении войны и поэтому не представляет интересы народа. В зале поднялся невероятный шум, свистели и требовали, чтобы я прекратил свою болтовню. Я продолжал говорить, стараясь перекричать разбушевавшихся сыночков местного дворянства и торговцев. Председатель подошел ко мне вплотную и схватил за рукав рубашки. Меня это страшно возмутило, я рывком подскочил к свободному стулу, схватил его за ножку и занес над головой председателя. Это оказалось сигналом для моих товарищей. Они все бросились на подмостки и стали расшвыривать по сторонам сидевших в президиуме. В зале началась драка. Несколько десятков гимназистов покинули зал. Стало тихо. Я выступил и опять повторил то, что услышал от Гопнер. Я заметно волновался, сердце у меня колотилось. После окончания речи раздались хлопки, а мои товарищи бросали в зал лозунги: «Долой капиталистов! Да здравствует Совет рабочих и солдатских депутатов!» Мы запели «Марсельезу». Пели с большим пафосом. Все в зале встали. Большая группа гимназистов присоединилась к нам. Тут же мы решили составить список для вступления в Союз социалистической молодежи. Записалось 31 человек. Решили собраться 25 мая на берегу Днепра, недалеко от Потемкинского парка. После курьеза в гимназии, распрощавшись со своими товарищами, я решил пройтись по Пушкинской улице, чтобы успокоить нервы. Признаться, я был сильно взволнован. Присел на скамейку, чтобы отдать себе отчет в случившемся. Снова упрекал себя за горячность. Можно было просто отшвырнуть руку председателя и нечего было хвататься за стул. Задал себе вопрос: «А что бы случилось, если бы я опустил стул на голову этого прилизанного гимназиста?» Задумавшись, я не заметил, как на мою скамью присел Штейнгауз. Я повернулся и увидел улыбающееся лицо старого приятеля, с которым мы давно уже не встречались. Надо признаться, что я весьма обрадовался этой встрече. Мне сразу пришла в голову мысль: «Вот с кем я могу поделиться своими сомнениями». В лице Штейнгауза я видел молодого человека, умного и эрудированного. Он был только на год старше меня, по классификации толстовского Николеньки относился к людям comme il faut. Я просил Штейнгауза прийти на сходку социалистической молодежи 25 мая у Потемкинского парка на берегу Днепра и прибавил, что головы работают лучше под открытым небом. Эсаул Штейнгауз с восторгом принял мое предложение и одобрил выбор места. Почему-то сходка, назначенная у Днепра, меня очень тревожила. Перед рабочей массой мне было легче выступать, эта среда была мне близка с самого детства. Другое дело выступать перед интеллигенцией – я решил заранее основательно подготовиться, чтобы не ударить лицом в грязь. Прежде всего я отправился в библиотеку, чтобы прочитать последние номера газет и быть в курсе новостей. Особенно меня интересовали газеты «Русское слово», «Киевская мысль», «Приднепровский край». Я понимал, что недостаточно пользоваться лишь газетным материалом, необходимо критически осмыслить сообщаемые факты и обзоры. Мой «теоретический» опыт ограничивался приблизительным знанием Герцена, Чернышевского, Белинского, Плеханова, стихотворений Некрасова. Но все они были скорее кабинетными публицистами, а не организаторами масс. Чтобы украсить свою речь, я даже решил воспользоваться мифами Древней Греции, а также речами таких исторических лиц, как Перикл, Демосфен, Цезарь и Брут. Молодые ораторы всгда любят блеснуть своей эрудицией. После Февральской революции много появилось доморощенных Демосфенов и Цицеронов, не скрою, что и мне хотелось овладеть красотой речи.

Я часто замечал в глазах рабочих восторг, когда пустой болтун нанизывал одну красивую фразу на другую – и этими фразами мог будоражить массу. Ораторы от большевиков говорили, что ни одна революция не обходится без крови. А ораторы от имени Временного правительства акцентировали внимание на том, что Февральская революция, в отличие от Французской революции времен террора, совершилась без пролития крови. Царь, мол, сам отрекся от власти. А положение в стране складывалось так, что в воздухе запахло кровью.

Настал день сходки. Пришел Штейнгауз, как всегда, у него под мышкой торчала книга. Появилась большая группа молодых людей, среди которых одна девушка привлекала внимание своей внешностью. Высокая, гибкая, смуглая, с большой копной волос, закрученных валиком на затылке. Вместе с ней пришел студент среднего роста, широкоплечий, с простым волевым лицом. Девушку звали Ольга Примакова, студента – Ромка Овод. Овод – это была его кличка, он действительно по образу мысли, эмоциональности натуры напоминал главного героя романа Э. Л. Войнич. Подошел мой давний знакомый Наум Рудман, работавший парикмахером с десяти лет. Он, как и многие другие, воспринимал все происходившее не разумом, а чувствами. Он называл себя солдатом революции, принимал за истину все, что говорили большевистские вожди. Вероятно, не случайно Наум Рудман, впоследствии Володин, стал министром горной промышленности Украины. На сходку Наум привел пятерых молодых парикмахеров-подмастерьев. Разговаривая, они громко смеялись и жестикулировали. Один из них принес гитару, уселся на валун и начал играть. Сразу скажу, что из этой веселой пятерки трое погибли во время Гражданской войны, сражаясь в рядах Красной армии. Председателем сходки единогласно избрали Ольгу Примакову. Она уселась на большой валун, объявила о начале выступлений и первому предоставила слово мне как инициатору сходки.

В начале своего выступления я заглядывал в заготовленную шпаргалку, но через пять минут начал говорить совсем не то, что там было написано. Я сказал, что пустой человек живет без идеалов, а в наше бурное время у каждого разумного человека должны быть идеалы, обусловленные историческими событиями. Подчеркнул, что идеалы определяются не только культурой и темпераментом человека, но и той средой, в которой он живет и развивается. Отметил, что классовое происхождение часто не определяет мировоззрение человека. Пример тому декабристы и народовольцы, которые не были выходцами из простого народа. Не всегда революционер тот, кто борется на баррикадах. Было бы более правильно называть революционером того, кто способен будоражить мысли людей, отрывать их от вековых предрассудков и иллюзий. Пушкин, Лермонтов, Л. Толстой, Шекспир, Бетховен, Чехов – революционеры, хотя никогда не дрались на баррикадах. Перешел к критике Временного правительства, сказал, что за малым исключением там сидят люди, не имеющие ничего общего с рабочими и крестьянами. Осудил заявление Милюкова, министра иностранных дел, сторонника войны до победы. Сказал, что передача земли крестьянству не выдумка большевиков, а давнишняя мечта самого крестьянства, а также той части интеллигенции, которая издавна связала себя с судьбой народа.

Свое выступление я закончил не лозунгом, а следующими словами: «До сих пор все выступали от имени народа, но при этом не допускали мысли о переходе власти к народу. Даже крайние революционеры полагали, что народ должен им передать власть. С этим пора покончить». Особенно аплодировала группа рабочей молодежи. Я был сильно возбужден, кровь прилила к лицу, я чувствовал, что с моих плеч свалилась огромная ноша. Слово взял Эсаул Штейнгауз. Как заправский оратор, Штейнгауз произнес блестящую речь, сравнивал нашу революцию с Французской, сослался на опыт Парижской коммуны и даже процитировал «Что делать?» В. И. Ленина. Худое, бледное лицо этого романтика расположило к нему почти всю аудиторию, живописно разместившуюся на берегу Днепра.

В ту пору и я, и Штейнгауз, и очень многие видели, что Временное правительство действует слишком нерешительно, не выполняет два основных требования большинства народа – прекращение войны и передача помещичьей земли крестьянам. Мы искренне верили, что новые быстрые и решительные действия, направленные на создание правительства, выражающего волю большинства народа, приведут Россию к демократии, народ получит большие права, а каждый человек обретет личную свободу. Но на нашей сходке были молодые люди, которые думали иначе и могли значительно глубже, чем мы со Штейнгаузом, проанализировать складывавшуюся обстановку в России. Один из них, Ромка Овод, попросил слова после Штейнгауза. Овод начал свое выступление с критики заключения моей речи. Он повернул голову в мою сторону и сказал: «Это верно, что во все времена от имени народа правили вовсе не представители народа». Затем он четко поставил вопрос: «А какая гарантия, что и при пролетарской диктатуре не повторится старый исторический закон?.. Ведь сам пролетариат, особенно русский, не созрел для самоуправления и потому от его имени государством будут управлять либо присяжные поверенные, либо недоучившиеся литераторы и журналисты, органически и социально не

связанные с пролетариатом». Словно опытный софист, Овод, как и Штейнгауз, сравнивал

наше положение с Великой французской революцией, но при этом сделал вывод, противоположный выводу Штейнгауза. Якобинцев он считал большевиками Французской революции. Он охарактеризовал их как террористов, которые, по его мнению, были не способны к созданию новой формы управления, а только беспощадно разрушали то, что было создано веками. Крайняя позиция якобинцев привела только к реставрации Бурбонов. После минутной паузы, глядя на Ольгу Примакову, Овод сказал: «Никогда еще теоретики равенства и братства, ни Жан-Жак Руссо, ни Карл Маркс, ни Чернышевский, ни другие светочи социализма не имели возможности на практике проверить свои идеи, а их последователи только интересовались властью и на практике камня на камне не оставили от теории своих учителей, хотя и прикрывались фразеологией… Даже за короткий период Парижской коммуны передрались между собой бланкисты и прудонисты, о чем писал сам апостол научного социализма Карл Маркс…»

Овод закончил свою речь такими словами: «Мне кажется, что никакая партия, даже самая идеальная, не сможет справиться с властью и выражать интересы народа, если ее принципом будет диктатура пролетариата и однопартийная система». Я и раньше много раз слышал эти доводы против идеи пролетарской диктатуры. Но нельзя было отказать Оводу в способности приковывать себе внимание аудитории благодаря примерам из истории революционной борьбы. В самых деликатных тонах некоторые участники сходки критиковали взгляды Овода. Для нас слишком высок был авторитет Герцена, Чернышевского, Плеханова, считавших, что Россия должна пройти через народный бунт. Рабочая группа нашей сходки крепко держалась радикальных взглядов, считая, что против помещиков, буржуазии и их прихвостней должен применяться массовый террор. После выступления брянцев попросил слова никому не известный молодой человек, некий Иван Должковой. Интуитивно я и мои друзья почувствовали к нему недоверие. Должковой начал что-то нечленораздельно бормотать. Но постепенно мы стали улавливать его мысли, которые возмутили нас до глубины души. Смысл его речи сводился к следующему: интеллигенция далека от народа, народ всегда работал и будет работать при любой власти, только евреи хотят свободы, народ же без кнута жить не может. Все разговоры о свободе – пустая болтовня. Все присутствовавшие бурно реагировали. Кто-то громко крикнул: «Ты что, выступаешь от имени черносотенного „Союза Михаила Архангела“? Катись отсюда!» Начали улюлюкать и свистеть, больше Должковому говорить не дали, он низко опустил голову и покинул сходку.

Пишу эти строки и хочу в очередной раз отметить, что интуиция в жизни человека часто важнее логики. Тогда, в 1917 году, когда я услышал разглагольствования черносотенца Должкового, мне показалось, что за его спиной прячется какой-то зловещий дух. Интуиция меня не подвела. В 1919 году этот зловещий дух обрел конкретные формы. Но это отдельная история, о которой я напишу ниже, рассказывая о бурных событиях 1919 года. Кончилась сходка, все запели «Марсельезу». Всех нас объединяла молодость и глубокая вера, что 1917 год открывает новую эру в истории человечества.

Я ненадолго отлучился из Екатеринослава, поехал в поселок Лозовой в связи с болезнью отца. Мои родители продолжали жить в подвальном помещении, сыром и темном. Работы у отца почти не было, мать пошла работать в частную столовую мадам Штерн, чтобы прокормить семью. Тринадцатилетний братишка Яша нанялся в кузницу раздувать меха, пятилетняя сестра Ольга оказалась безнадзорной, она вместе с другими детьми целыми днями копошилась в дорожной пыли. Отец, много куривший, страдал бронхиальной астмой, задыхался от кашля. На его огромном лбу появились глубокие морщины, а большая борода совсем поседела. Когда я вошел в дом, отец встретил меня с улыбкой и тут же с иронией сказал:

– Вот, сынок, наконец пришла свобода, царя сбросили, а мы как голодали, так и голодаем. Кузнец Михаил Орлов все силы тянет из твоего братишки, а Оленька целыми днями где-то пропадает и даже выпрашивает у соседей то кусок булки, то конфеты.

С самого детства я считал своего отца умным, стойким и порядочным человеком, он никогда не преклонял своей головы перед власть имущими и не терял надежды на лучшие времена. Источником всех бед он считал самодержавие и русских помещиков. Но вот царя нет, а все осталось по-прежнему. Мой старший брат еще находился в австрийском плену, Матвей входил в какую-то анархистскую организацию, замужние сестры были не слишком счастливы и ничем не могли помочь своим родителям. Я присел на табуретку и подумал: печальная старость у моих родителей, и никто не может им помочь. Ни одной копейки я с собой не привез домой, мне было стыдно есть хлеб и вареную картошку, принесенную мамой из столовой. Явился младший братишка, весь черный от копоти, но глаза его смеялись. Пройдут годы, и этот малыш будет стоять с ружьем в руках и охранять в Кремле всероссийского старосту и Ленина, а затем в качестве офицера Советской Армии защищать наши рубежи от злейших врагов человечества – фашистов. А сейчас он набросился на вареный картофель. Отец сильно закашлялся, но мы были счастливы, что снова собрались вместе.

Когда я вернулся в Екатеринослав, уже на вокзале я смог прочитать развешенные на стенах воззвания против Временного правительства и помещичье-капиталистического строя. Екатеринославский комитет большевиков понимал, что одних воззваний недостаточно после событий в Петрограде 3—4 июля. Защищать завоевания революции можно только путем вооружения рабочих, образовав из них «действительную военную силу, научив их военному искусству» (Маркс). Мне поручили организовать школу для взрослых по программе реального училища. Я договорился с директором Коммерческого училища Маловым о создании таких курсов при училище. На курсы набрали 50 молодых рабочих с образованием как минимум церковно-приходской школы. Малов подобрал прекрасных преподавателей, сам читал физику. Преподаватель литературы показал нам, что любое крупное произведение художественной литературы необходимо рассматривать и в философском аспекте, поскольку это углубляет и расширяет понимание этих произведений. Мой первоначальный интерес к философии порожден не какими-то философскими сочинениями, а теми литературно-критическими статьями, которые мы разбирали на курсах под руководством прекрасного педагога В. К. Козецкого. Эти курсы просуществовали почти до марта 1918 года, когда жизнь заставила нас переключиться на более злободневные дела.

В Екатеринославе не видно было перемен. По городу маршировали солдаты, на вокзал прибывали эшелоны с ранеными и дезертирами на крышах вагонов. В Жандармской балке по улицам шатались толпы ничем не занятых людей, дети рылись в мусорных ямах, возле церкви старушки просили подать копеечку. На заводах рабочие занимались изготовлением замков, зажигалок, ремонтом велосипедов, многие покидали заводы, уходили в деревни. А в Потемкинском парке, как и прежде, только для богатых и офицеров играл духовой оркестр, городская знать наряду с «Марсельезой» пела «Боже, царя храни».

С середины 1917 года Временное правительство пыталось нейтрализовать влияние большевиков – крайне левой группы среди социал-демократического движения. В Петрограде против мирных демонстраций использовались войска, были жертвы. 7 июля Временное правительство отдало приказ об аресте Ленина, Троцкого и Зиновьева. Троцкого посадили в Петропавловскую крепость, Ленин и Зиновьев скрылись. В Петрограде срочно созвали IV съезд РСДРП (б), на котором был снят лозунг «Вся власть Советам», так как в Советах большинство имели меньшевики и эсеры. Временное правительство объявило Ленина немецким шпионом.

Уже в середине 1917 года в Екатеринославе заметно изменилась политическая ориентация значительной части рабочих. Неспособность Временного правительства решить первоочередные проблемы, которые волновали большинство крестьян и рабочих еще до революции, создала благоприятные условия для роста влияния большевиков. Они активизировали все формы агитации и пропаганды, ими была выдвинута первоочередная задача – перетянуть на свою сторону крестьянство, особенно беднейшее. Сделать это было нелегко, поскольку большевики считали крестьянство реакционной силой. Существенную роль в завоевании большевиками определенного доверия крестьян сыграла их позиция в отношении немедленного прекращения войны. В армии большинство составляли крестьяне. В кружках начали знакомиться с Апрельскими тезисами Ленина как с программой перехода к диктатуре пролетариата. При

этом на занятиях выявились самые различные и очень интересные мнения.

Тезис первый. Никаких уступок Временному правительству и так называемому революционному оборончеству во главе с Плехановым, Чхеидзе, Церетели в вопросе о войне. Я не понимал, почему большевики обрушились на этих лидеров российских социал-демократов. Еще в родительском доме, когда приходили друзья моих старших братьев и сестер, я слышал, что Плеханов, Чхеидзе, Церетели защищают интересы трудового народа. Учась в кружке Матуса Канина, я узнал, что Плеханов является крупнейшим и наиболее образованным марксистом, одним из основателей РСДРП и газеты «Искра». Для многих, как и для меня, явилось труднообъяснимой неожиданностью то, что большевики начали навешивать ярлыки на Плеханова, Чхеидзе, Церетели: «социал-патриоты», «оппортунисты», «соглашатели». В начале 20-х годов я понял, что у большевиков навешивание ярлыков, порочащих их идеологических противников, является широко распространенным приемом дискредитации. Этим приемом широко пользовался Ленин, а «продолжатели» его дела превратили ярлыки в своего рода смертный приговор тем, на кого они навешивались.

Тезис второй говорил, что настало время перейти от первого этапа революции ко второму, заменить власть буржуазии властью пролетариата. При этом Ленин, не приводя убедительных доказательств, утверждал: Временное правительство и мелкобуржуазные партии – меньшевики и эсеры получили большую поддержку народа только потому, что в первый период революции рабочий класс был еще недостаточно сознателен. После июльских событий рабочий класс, по Ленину, стал сознательным. Этот придуманный Лениным скачок в сознании целого класса воспринимался многими как полнейшая чепуха. Помню, один студент заметил: «Оказывается, классовое сознание российского пролетариата сформировалось в течение нескольких месяцев. По Марксу, пролетарское сознание может формироваться постепенно и только в условиях свободного развития капитализма». На это кто-то возразил: «Разве после разгрома Парижской коммуны не сформировалось сознание французских рабочих?» Студент ответил: «Тогда почему же до сих пор во Франции не произошла пролетарская революция, если рабочий класс Франции со времени Парижской коммуны осознал свою историческую роль?» Все присутствующие рассмеялись.

В третьем и четвертом тезисах звучал призыв к рабочему классу не поддерживать Временное правительство, поскольку власть должна целиком перейти к Советам. Далее говорилось, что необходимо ликвидировать полицию и постоянную армию. Это было встречено смехом, ведь никто не представлял, как государство сможет существовать без армии и полиции.

Пятый тезис. Немедленная конфискация всех помещичьих земель и передача их частично крестьянам, частично государству. Против этого никто не возражал, никто не высказал никаких замечаний.

Некоторые указывали на существенные противоречия в Апрельских тезисах. Например, говорится о диктатуре пролетариата и одновременно о несвоевременности социалистической революции. Многие посчитали грубейшей ошибкой, что в тезисах отрицалась возможность в России парламентской республики, они говорили, что в парламенте будут представлены все социальные слои общества и в первую очередь крестьяне, составляющие большинство населения России. В противном случае будет невозможно обеспечить равные права для всех. Но Ленин и не ставил цели создать такое государственное устройство, при котором обеспечивались бы равные права для всех.

Во второй половине 1917 года события развивались стремительно. В июле верховным главнокомандующим русской армией назначили генерала Корнилова, а уже в августе под его руководством вспыхнул военный мятеж, основной целью которого был разгром большевиков. Мятеж быстро подавили, но он послужил толчком к организации во многих городах, в том числе и Екатеринославе, вооруженных рабочих отрядов и способствовал росту популярности большевиков. В августе—сентябре в Екатеринославе арестовали несколько большевиков – членов городского Совета, что вызвало беспорядки на заводах. Молодым рабочим начали выдавать удостоверения на право организовывать боевые дружины. Многие раздобыли револьверы и винтовки. Мне впервые в жизни пришлось стрелять, я отправился в Монастырский лес, где упражнялся в стрельбе. Так в 17 лет я, как и многие молодые люди, взял в руки оружие. Началась жестокая пора, когда значительная часть взрослого населения была вооружена и когда многие проблемы решались силой. К этому времени в екатеринославском Совете верх взяли

большевики. Был создан Революционный комитет во главе с Квирингом. Совещания и собрания проходили ежедневно. По всему было видно, что шла интенсивная подготовка к вооруженному восстанию. В то время на Украине большую роль играли: Васильченко, Артем (Сергеев), братья Косиоры, Юрий Лутовинов, Василий Аверин, Скрыпник, Евгения Бош, Ян Гамарник, Чудновский, Рухимович, Феликс Кон, Затонский, Чубарь. В Екатеринославе боевыми группами руководили рабочие Брянского завода Василий Аверин, Бондарев, Власенко, Потапов, Яковлев (Эпштейн). Пришло известие, что казаки во главе с атаманом Калединым захватили город Ростов. В Екатеринославе сразу активизировались офицеры и некоторые группы студентов, особенно в Горном училище, где учились дети дворян, купцов и промышленников. Двадцать красногвардейцев, в их числе и я, отправились охранять Горное училище, чтобы не допустить там сборища офицеров. Мы с винтовками залегли в кустах вокруг памятника Екатерине II. Лил дождь, мы промокли до нитки, но никто не покинул своего поста, пока не явилась смена. Наш небольшой отряд возглавлял Ильченко, получивший хороший военный опыт в боях с австрийцами.

В это смутное время в Екатеринославе студенчество раскололось, одни поддерживали Временное правительство, другие – Советы. В аудиториях вместо лекций митинговали, политические дискуссии иногда доходили до потасовок. Даже в еврейской Виленской гимназии Кагана учащиеся разделились на три группы, поддерживавшие бундовцев, сионистов и большевиков.

На Украине власть Советов была установлена в декабре 1917 года после 1-го Всеукраинского съезда Советов, где избрали Центральный исполнительный комитет (ЦИК) Украины. Екатеринослав был включен в Донецко-Криворожскую республику. Националисты, украинские самостийники, в их числе Артем и Васильченко, были сторонниками независимости этой республики. В Екатеринославе переход власти к большевикам произошел спокойно, без открытого противостояния. В этот период я довольно часто встречался с одним из руководителей большевиков в Екатеринославе Василием Авериным.

Расскажу о нем несколько подробней. Я познакомился с ним довольно близко после того, как поступил работать на Брянский завод. Это был настоящий рабочий лидер не только на Брянском заводе, но и во всем Екатеринославе. В то время ему было лет 35, среднего роста, широкоплечий. В революционное движение он вошел в 1903 году, был активным участником революции 1905 года. Выходец из семьи потомственных рабочих, он стал высококвалифицированным и высокооплачиваемым слесарем-механиком. Администрация завода считалась с ним. Знал он много, по его словам, с молодых лет упорно занимался самообразованием, основательно проработал много марксистской литературы, очень хорошо разобрался в «Капитале» К. Маркса. Любил и художественную литературу, особенно Достоевского, хорошо знал историю Великой французской революции и Парижской коммуны. Это был тип рабочего-аристократа. И вот такой человек, довольно неплохо материально обеспеченный, активно боролся за свержение Временного правительства. Из разговоров с ним я понял, что в основе его борьбы лежат чисто идейные мотивы, он был глубоко убежден, что только в условиях диктатуры пролетариата можно обеспечить достойную жизнь работающему человеку.

В декабре 1917 года начались переговоры о мире с Германией. Мирный договор с Германией и ее союзниками был подписан 3 марта 1918 года, а 1 марта немецкие войска вошли в Киев. Вскоре большая часть Украины, в том числе и Екатеринослав, была занята немецкой армией. В Екатеринославе немецкая оккупация имела весьма своеобразный характер. Пребывание немецких воинских частей совершенно не отражалось на городской жизни, военные не вмешивались ни в межпартийную политическую борьбу, ни в экономику, хотя было известно, что немецкая армия поддерживает украинских националистов, представляемых гетманом Скоропадским. При немцах в Екатеринославе начали формировать части особого назначения (ЧОН).

В мае 1918 года я был вызван в Коммунистический союз молодежи. Мне там сказали, что я должен пройти военную подготовку. Сообщили адрес, где чоновцы могут овладеть различными видами оружия, освоить элементарные тактические приемы в борьбе с противником. Части особого назначения возглавили борьбу с различными контрреволюционными группами. Особенно много таких групп расплодилось в 1918 году в Екатеринославской губернии. Они формировались из бывших офицеров, кулаков, реакционного студенчества и даже гимназистов старших классов. В качестве идеологов этих групп выступали монархисты, кадеты, эсеры и анархисты.

Я явился в ЧОН в конце мая 1918 года. Для обучения военному делу был отведен огромный пустырь на Екатерининском проспекте напротив Оперного театра. Нас, человек 30, построили – и началась обычная муштра. Через несколько дней нам выдали особые учетные карточки, в них отмечалось прохождение занятий, весь курс военного обучения составлял 96 часов. Должен признаться, что мне муштра не совсем нравилась, так как я не имел никакой склонности к военному делу. Мои товарищи занимались с большим энтузиазмом, охотно бегали по всему пустырю, по команде военрука падали на землю и прицеливались по «врагу». Нас ознакомили с различными видами оружия: винтовкой, наганом, браунингом. Все же я сдал экзамены на отлично и мне присвоили звание политрука роты. Чоновцы играли огромную роль, их бросали на самые важные участки. Много раз нам приходилось из близлежащих деревень выбивать мелкие бандитские группы. Посылали нас и на железную дорогу охранять базы военного назначения. Из чоновцев впоследствии были сформированы боевые отряды, влившиеся в Красную армию. В период немецкой оккупации в Екатеринославе прошла грандиозная демонстрация, посвященная памяти Г. В. Плеханова, в которой приняли участие все политические партии и группы, даже анархисты. Полотна красных и черных знамен развевались по всему Екатерининскому проспекту. На трибуны поднимались ораторы от меньшевиков, которые обвиняли большевиков в том, что они своими нападками на Плеханова ускорили его смерть. Поговаривали, что чекисты произвели обыск на квартире Плеханова, что якобы послужило непосредственной причиной его смерти. Отношение большевиков к Плеханову после их прихода к власти обнажило их суть, скрывавшуюся под маской марксизма. При этом было известно, что Ленин, при его принципиальных разногласиях с Плехановым, относился к нему с большим уважением.

В день демонстрации я снова встретил Соню Солнцеву. Она была удивительно хороша, огромные темно-карие глаза на смуглом лице, две длиннющие косы, грациозная фигура, черное платье с ажурным белым воротничком – все привлекало мое внимание. Соня, не стесняясь окружающих, поцеловала меня. Она принесла большое шелковое красное знамя, обрамленное черным крепом. Одно древко знамени она взяла сама, другое вручила мне. На знамени была надпись: «Плеханову, впервые открывшему глаза русскому пролетариату». Играли траурный марш Шопена, в одном месте пели «Марсельезу», в другом – «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Много лет спустя, в Ленинграде, мы с женой пошли на Волково кладбище. На гранитной плите могилы Плеханова было написано: «Он слился с природой» – это слова английского поэта Шелли. А в 1918 году после демонстрации памяти Плеханова мы спорили о роли наших предшественников.

Ортодоксальная большевичка Соня Солнцева, как обычно, наклеивала ярлыки великим русским революционным социал-демократам, по ее мнению, Плеханов – шовинист, оборонец, противник дитатуры пролетариата, Мартов – оппортунист и так далее. Кое-кто поддержал Соню. Я задал вопрос Соне и ее единомышленникам, читали ли они Плеханова и Мартова? Они ответили так: «Не читали, но мы верим товарищу Ленину». Такой ответ меня взбесил, я с горячностью возразил: «Как же можно судить о Плеханове, первом и самом авторитетном марксисте, только на основании того, что о нем говорят его противники, даже если этим противником является Ленин?»

В Екатеринославе отношение к немецкой оккупации было неоднозначно. Многие считали, что Германия находится накануне революции, так как немецкому народу тоже надоела война, поэтому нет необходимости вести военные действия против немецкой армии, она сама уйдет. Другие считали, что надо активно бороться и с немецкими оккупантами, и с Центральной Радой.

Постепенно разрозненные отряды объединялись, заканчивался красногвардейский период, под руководством Л. Д. Троцкого начали формироваться регулярные части Красной армии. Командующим частями Красной армии на Украине был назначен В. А. Антонов-Овсеенко. Мы знали его как одного из организаторов Октябрьского переворота, сыгравшего большую роль в освобождении Украины от немецкой оккупации, в разгроме Центральной Рады и петлюровских банд. В Екатеринославе созвали II Всеукраинский съезд Советов, в нем кроме большевиков приняли участие и левые эсеры. На съезде выступил Антонов-Овсеенко, который призвал к решительной борьбе с немецкими оккупантами. Я впервые увидел своего знаменитого земляка…

На том же съезде выступали Н. Скрыпник, В. Затонский, Я. Гамарник. Никто из них не обмолвился ни единым словом о разногласиях между Троцким и Лениным. Съезд закончился пением «Интернационала» и возгласами «Да здравствуют наши вожди Ленин и Троцкий!».

При немцах в Екатеринославе была создана подпольная организация, в которую вошли большевики Миронов, его жена Хуторок, Клочко, братья Кузнецовы и несколько левых эсеров. Эсеры создали свою подпольную группу «боротьбистов» во главе с Гринько, Любченко, Шумским, Блакитным. В борьбе против немцев «боротьбисты» объединялись с большевиками. Подпольщики вели большую разъяснительную работу среди немецких солдат. Немецкая армия на глазах распадалась. Среди немецких солдат было много социал-демократов и «спартаковцев» – левых социал-демократов, они с уважением говорили о Карле Каутском, Карле Либкнехте, Розе Люксембург, Франце Меринге, Карле Радеке.

Вскоре в Германии произошла революция, свергли императора Вильгельма II. Мы почему-то считали, что рабочий класс Англии, Франции и Италии тоже встанет на путь социалистической революции. Я присутствовал на митинге в Екатеринославском оперном театре, где выступил немецкий солдат-«спартаковец». Передаю основной смысл его речи: в Европе свергнуты два императора, монархии гибнут, начинается эра освобождения и торжества пролетариата. До сих пор Россия подавляла все свободолюбивое в Западной Европе, выполняя роль международного жандарма. Интернационал положит этому конец, он уничтожит национальные границы – и тогда пролетариат победит во всем мире. Оратор в своей речи ссылался на Карла Либкнехта и Розу Люксембург.

Из Германии и Австрии начали возвращаться пленные, на вокзале их встречали с музыкой и цветами. Вернулся и мой старший брат Абрам. Возвращавшиеся выглядели неважно: рваные шинели, многие сильно заросли, лица измученные. Но их глаза блестели, они выходили из вагонов и кричали: «Да здравствует революция!» Больных отправляли в больницы, сильно ослабленных распределяли по частным квартирам. Немецкие солдаты начали брататься с рабочими, вспыхивали стычки между «спартаковцами» и немецкими офицерами, особенно с теми, кто сохранял верность свергнутому императору. На заводах Брянском, Шодуар, Гантке рабочие бастовали, часто их колонны с красными знаменами двигались к центру города. Немецкие оккупанты не вмешивались. Деревня буйствовала по-своему. Из крестьян – бывших солдат создавались отряды, во главе которых стояли различные «батьки», любители пограбить.

После ухода немцев и разгрома отрядов гетмана Скоропадского председатель Екатеринославского ревкома Василий Аверин с балкона оперного театра объявил о создании правительства Украины под председательством Ю. Пятакова. В правительство вошли Аверин, Затонский, Квиринг, Артем (Сергеев). Реввоенсовет Украинского фронта возглавил Антонов-Овсеенко. Москва прислала вооружение и бронепоезда с латышскими стрелками. Появился Петлюра, бывший украинский социал-демократ. Этот авантюрист и черносотенец заявил, что в Москве и Петрограде власть захватили евреи, и они пытаются навязать свои порядки украинскому народу. Петлюра со своей бандой обосновался в Белой Церкви, объявил себя атаманом Украинского войска. Форма петлюровцев – синий жупан, широкие шаровары, шапка с бахромой и кисточками – привлекала деревенских баб. Петлюровцы были военной опорой Директории, которая выступала против гетмана Скоропадского. Директория, пытаясь привлечь широкие массы, обещала крестьянам землю, рабочим – восьмичасовой рабочий день и свободу профсоюзам. А петлюровцы вели себя как отпетые бандиты, расстреливали большевистских агитаторов, устраивали еврейские погромы, врывались в синагоги, измывались над старыми евреями. Я был свидетелем, того, как петлюровцы ворвались в синагогу на Философской улице, но получили решительный отпор со стороны группы вооруженной молодежи во главе с моим старшим братом Абрамом. Создавались вооруженные отряды молодежи для отпора петлюровцам, я и Матус Канин занимались организацией таких отрядов в Амуре, Кайдаках и Нижнеднепровске. Петлюровские банды захватили Екатеринослав, и сразу начались зверства. Большевиков вешали на телеграфных столбах, повесили Гурсина, заведующего Губздравотделом и родного брата Г. Е. Зиновьева. Как-то я пробрался в Городской парк на митинг петлюровцев. Оратор с усами а-ля Тарас Шевченко в красивом синем жупане и серой папахе с кисточками во все горло кричал: «Москали заключили Брестский договор с немцами, чтобы отдать им на растерзание украинский народ, украинскому народу не по пути с предателями-большевиками!».

Произошли трагические события и на станции Лозовая. Петлюровцы расстреляли студента Харьковского университета, еврея Владимира Долгина, до полусмерти избили моего отца, который не сказал им, где находятся сыновья. В то время я вместе с Эсаулом Штейнгаузом и Наумом Рудманом скрывался в Нижнеднепровске на квартире старого подпольщика рабочего Стеценко. От него мы узнали, что части Красной армии под командованием Павла Дыбенко и отряды червонного казачества во главе с Виталием Примаковым продвигаются к Екатеринославу на левобережье Днепра. С другой стороны к городу подходят рабочие вооруженные отряды из Павлограда и Новомосковска. В конце января 1919 года части Красной армии вместе с боевыми рабочими отрядами подошли к Екатеринославу возле Днепровского моста и решительной атакой выбили петлюровцев из города. Я впервые увидел легендарного Павла Дыбенко, бывшего матроса Балтийского флота, в 1917 году председателя Центробалта. Это был человек могучего телосложения с мужественным лицом. Одет он был в длинную серую шинель, подпоясанную ремнем, на котором висел маузер.

ЧАСТЬ 2

ГЛАВА 1

Политрук военного госпиталя. Политрук 7-й дивизии Юго-Западного фронта. Встреча с А. Коллонтай и П. Дыбенко. Выступление Л. Д. Троцкого в Екатеринославе.