рассветы и закаты, —
психологический уют
всегда был очень кстати.
Писать про бабочек? Могу.
Зато про жизнь – честнее.
Лишь ей хорошую строку
отдам я, не краснея.
Екатеринбург
Вятская губерния. Этюд
Заросшие снегом больные деревни
скрипят на холодном ветру:
кресты и березы на кладбище древнем
пеняют на злую пургу.
В пустующей церкви голодные птицы
на тусклые фрески глядят;
теперь только ветер приходит молиться
на черных святителей ряд.
По узкой дороге бредет горемыка,
одетый в овчинный тулуп.
Не слышит несчастный медвежьего рыка —
медведя, что ловок и глуп.
Кресты и березы на кладбище древнем
пеняют порой на судьбу,
а рядом лежит, под ветвями деревьев,
крестьянин с дырою во лбу.
Киров
Смирение
Мне не страшно и не больно —
я, возможно, постарел.
Словно узник из Стокгольма —
тот, что любит свой удел.
Жизнь по строгому маршруту
мне привычна и легка.
И наложенные путы
уж не чувствует рука.
За стабильность принимаю
расписанье слов и дел.
Да, я – пленник, но я знаю,
что прекрасен мой удел.
Санкт-Петербург
Возвращение
Ничто в душе не расцвело,
ничто, как в сказке, не блеснуло,
когда в родимое село
машина быстро завернула.
Пенат рассеянно взглянул,
меня совсем не узнавая,
мой день зачислила в прогул
привычно родина святая…
Что ж делать? Жизнь не поменять:
сложились сходство и различье.
И на пената мне пенять
уж стало верхом неприличья…
Екатеринбург
Пять добрых белорусских шаржей
I
Вчера задушили котенка
и бросили в жидкую грязь.
И вот хороню я ребенка,
кошачьему богу молясь.
Насыплю я холм невысокий
и тризну устрою в ночи.
С небес Вседержитель жестокий
промолвит мне тихо: «Молчи…
Я очень о том сожалею,
что тихую смерть допустил.
Чуть позже настигнет злодея
посланник божественных сил».
Но Богу скажу сквозь рыданье:
«Какой же недобрый ты Бог,
коль скоро от жутких страданий
кота защитить ты не смог…».
II
В тиши, среди лип медностволых,