На гуме

– Я Марк.

– Я Алиса. Приятно познакомиться.

– А уж как мне приятно, – я поцеловал ей руку, – с какого ты факультета?

– С философского. А ты?

– С мирового господства, – ответил я и предложил, – слушай, может, сходим куда-нибудь вместе? Хотя бы по чашке кофе выпить.

– Можно.

– Как насчет субботы?

– Давай.

Мы обменялись телефонами и в ближайшие же выходные встретились в Кофетун на Тверской, заведении популярном среди неистовых абреков. Потом сходили в кино и прогулялись по бульвару, потом пожарились и, в общем, неплохо проводили вместе время. Помимо безукоризненного вкуса, Алиса была для меня носителем чего-то светлого и неиспорченного Москвой, что выгодно отличало ее от окружающих грязнух – размалеванных кукол в натянутых на уши стрингах, чьи жизненные ценности, измерялись в долларах, лексусах и дольчегаббанах, похотливых и расчетливых стерв, голодных до привилегий, роскоши и разврата – тех самых грязнух, так полюбившихся мне спустя пару лет.

Теперь же впереди ждало лето, которое мы с Алисой провели вместе, а на пути к нему стояла лишь вторая в моей жизни сессия из шести экзаменов и шести зачетов.

ВТОРОЙ КУРС

1

К началу нового учебного года я опоздал примерно на неделю. Желая захватить еще немного солнца и рассудив, что в день знаний учиться все равно никто не будет, мы с Алисой довольно спонтанно сорвались в Турцию с обратными билетами на второе сентября. Вернувшись в Москву, из аэропорта мы поехали домой, где, разумеется, и залипли. Третьего сентября случилась пятница, и я решил, что нужно быть последовательным и догуливать неделю до конца – тем более никто не умрет, если я начну учебу с понедельника. Однако к вечеру субботы, хорошенько выспавшись и начав скучать, я поехал тусоваться. Вернувшийся с каникул и из отпусков народ безудержно козлил в клубах, понимая, что державшийся на термометрах плюс – лишь финальный летний аккорд перед началом семимесячной зимы. Будучи человеком по сути своей запойным, я бросился заливаться шампанским, глотать таблетки и шлепать крепкие загорелые зады с такой жадностью, что в университете оказался только восьмого числа. Да и то лишь потому, что, обдолбавшись на вторничной хип-хоп вечеринке в маленьком клубе на Никольской, расчувствовался и захотел немедленно увидеться с первогумовскими чудилами.

– Чехов много в этом году стало, – делился наблюдениями Муслим, – в прошлом почти не было.

Мы сидели в большом, размером с оконный проем, углублении, зиявшем в стене против отделения Сбербанка – доживавшего последние дни в стенах первого гума. Полагаю, раньше это был застекленный шкаф с портретами вождей на полках и какими-нибудь информационными материалами о вкладах или пятилетках за три года. Теперь уже не оставалось ни стекол, ни полок – их место заняли тощие задницы местных нариков, облюбовавших укромный уголок для своих сходняков. С закрытием банка место стало совсем непроходным – на втором этаже не было ничего кроме верхних входов в поточки – почти не используемых – и дрянного буфета с картонной пиццей и газировкой. Если тебе не нужно было в одну из этих аудиторий, дверями выходивших в просторный темный холл с ветхим почерневшим от времени паркетом и неприветливыми бледно-зелеными стенами, ты вряд ли сунулся бы в этот угрюмый тупик. Еще туда выходили двери туалета, в котором мы курили хэш из пластиковых бутылок. На весь 2004/2005 учебный год полка на банке стала местом притяжения всех баловавшихся студентов.

– Странно, почему они так вдруг появились, – сбив минералкой сушняк, отреагировал я на последние слова Муслима, – что изменилось-то за год?

– Лет пять назад их очень много было, – стал объяснять он, – и было много горячих голов, попутаешь чо тут за беспредел творили. И ректор, говорят, распорядился сразу всех их отчислить и новых в МГУ не принимать больше. Но сейчас походу поостыл, раз столько народу зачислили. У вас же тоже до хрена?

– Да, несколько человек пришли. Но в том тоже были.

– Кто, например?

– Ислам.

– Ислам, братуха – ингуш. Это не одно и то же, – поднял палец Муслим, – есть нохчи – чеченцы, есть галгаи – ингуши, а вместе их называют вайнахи.

– Прикол. Как в анекдоте, знаешь, – обрадовался я, – типы ингуши собрались и решили – че это вся слава чеченцам достается? Собрали толпишку и пошли банк грабить. Ну, их, короче, мусора принимают и на другой день в новостях передают: сегодня при попытке ограбления банка была задержана банда чеченцев, которые нагло утверждают, что они ингуши.

– Воот, – выдыхая из легких дым, кивнул Муслик.

– Азеров, кстати, тоже много пришло – в том году пара человек всего было.

– У них учиться вообще не очень принято – торгаши, есть. Сейчас, видимо, стали о будущем думать.

– Походу, – пожал я плечами.

Этот разговор стал своего рода приквелом к курсу профессора Татунц по этносоциологии – единственному предмету, который я в обязательном порядке посещал в ходе осеннего семестра. В расписании на понедельник двумя первыми парами значились ее лекции – аккуратная посещаемость которых позволяла избежать неприятностей, с которыми многие столкнулись еще до сессии. Отсутствие в аудитории во время переклички на двух занятиях влекло за собой повинность – подготовку и защиту реферата на выбранную профессором тему. Причем было совершенно неважно – проболел ты, проспал или прогулял. Собственно, только благодаря этому я таки влился постепенно в предмет, ставший одним из моих любимых за все пять лет обучения.

Так, отсидев две пары в понедельник утром, я обретал свободу еще на целую неделю. Посещение других предметов было по сути факультативным, если ты, конечно, не претендовал на красный диплом – а я не претендовал.

С чувством выполненного долга выходя из аудитории в широкий с высоченными потолками и мраморными полами коридор, я закуривал сигарету и неторопливо плелся к выходу. Не афишируя своей дерзости, миновал охрану на проходной и оказывался на улице – на широченной парадной лестнице величавой устремленной в небо высотки. Оттуда мой путь обычно лежал на гум – точнее, на банк – где все уже кишело нариками, а меня неизменно ждали три точки сносного университетского хэша.

2

Прежде чем стать совсем конченным, я только нюхал изредка кокос и жрал таблетки – по выходным в крутых клубах, запивая все это игристым вином, в компании распервейших университетских мажорок и моего подельника с юрфака Миши Рязанцева – отпрыска папы-министра и мамы-педиатра. Так, вальяжно потягивая шампанское на занимавшей целый двор летней веранде модной в то время Шамбалы, клуба на Кузнецком мосту, мы оживленно обсуждали много денег. Миша в пижонском белом пиджаке и черной рубашке, деловито зачесывая за уши длинные светло-русые волосы, увлеченно рассуждал о будущей карьере.

– Подумываю сейчас помощником депутата пойти, – объяснял он, – ну, не такого депутата, который за правду-матку, – Миша сжал кулак в козу и постучал себя по лбу, – а нормального, нашего, у которого бизнес, женщины, кокаин, тусовки. Даже пофиг, пусть платят тысячу долларов поначалу. Зато к третьему курсу буду двушку получать, к четвертому – уже трешку, к пятому – пять, а когда диплом получу, там уж десятка будет, и можно жить как-то.

– А я не буду работать пока не получу диплом, – пожал я плечами и поправил высокий воротник распахнутой на груди сорочки, фривольно торчавший из-под замшевого пиджака, – в МИДе без диплома делать нечего, а идти какой-то офисной крысой за три копейки, я считаю, просто не для меня. Тем более от меня этого никто и не ждет.

Миша сделал глоток шампанского и понимающе кивнул. От собственных слов я даже немного рассердился – как это так, я – и офисной крысой! Кому это вообще пришло в голову!? Прикурив сигарету и смахнув со лба длинную челку, я поднял свой бокал и мы, преисполненные ощущения собственной исключительности, чокнулись.

– Смотри скорей! – Миша кивнул на двух привлекательных, фигуристых, но довольно просто одетых девчонок, – как их сюда пустили?

– Ну, задницы ничего, – оценил я, – да и на лицо так, неплохо, но вот одеты, конечно…

– Моя подруга Ксения говорит, что достойная барышня, выходя из дома, всегда должна быть одета не меньше, чем на семь тысяч долларов, – с мечтательной улыбкой произнес Миша, и со значительным видом добавил, – и это не считая того, что у нее Верту. Причем совершенно простая девчонка, когда ее водитель не может забрать из универа, она без вопросов садится на метро.

Мишин пиетет мгновенно передался и мне – я одобрительно кивнул в знак согласия.

– А эти, они вроде симпатяги, но живут, наверняка, в общаге, купили по паре джинсов Дольче Габбана и весь год из них не вылезают… ну такие, словом, девятки заряженные, – привел я аналогию из мира автопрома.

Мише моя шутка понравилась. У нас вообще был отличный тандем – мы были очень довольны собой и друг другом.

– Девяяяятки, – растекся он в умиленной улыбке.

Окна окружающих домов, очерчивавших границы летней веранды, дребезжали от убийственных басов, бит поспешно отстукивал ритм, проникновенно подвывал вокал, а на освещенной десятками софитов сцене осыпанных блестками гоу-гоу поочередно трахал голый накачанный негр. Гости неистовствовали.

Около четырех нам позвонили подруги из универа – как раз из тех, что не выходят из дома не нарядившись на сколько-то там тысяч долларов – и пригласили заглянуть в Стоун, заведение, позиционировавшееся как ночной клуб с золотыми унитазами. Находился он в паре минутах ходьбы от Шамбалы, так что мы, не найдя причин против, приняли приглашение.

– Просто я не зачем-парень, я – почему-бы-и-нет-парень! – весело объяснял Миша Лене, одной из наших подруг, дожидавшихся за восьмидесятитысячным депозитным столом – уже изрядно подшофе.

Гости были на взводе. Разгоряченные юноши в темно-синих пиджаках и белых рубашках с высокими воротниками – толпились у бара, спаивая телочек; разгоряченные юноши в обтягивающих майках-алкоголичках и кожаных перчатках с обрезанными пальцами – выдавали немыслимые пируэты на танцполе. Диджей York, раззадоренный такой отдачей, бесновался за пультом. Свет софитов рассеивался в блеске каратников, свисавших с ушей, шей и пальцев девчонок, деливших с нами трапезу. Новогодними елками вторили им телочки за соседними столами. Когда разговор замолкал, они просто перемигивались своими блестяшками, словно сигнализируя что-то на азбуке Морзе. Длинный-длинный-короткий – «подруга, у тебя нет лишнего тампона». Короткий-три длинных – «это сумочка из последней коллекции Прада?» Или типа того. Так, обливаясь шампанским и посыпая себя с ног до головы кокаином, мы проторчали в Стоуне еще часа два, пока не иссяк депозит.

– Никогда не понимал людей, которые проводят всю ночь в одном клубе, – объяснял я все той же Лене, – чем больше я пью, тем больше мест мне хочется посетить – благо в Москве стабильно есть три-четыре пристойных заведения.

После этих слов мы всей толпой, несмотря на то, что было уже около шести, решили сорваться в Кас-бар, находившийся у бассейна Чайка, в самом конце Остоженки. В итоге доехали до него только я, Миша и Лена и только для того, чтоб убедиться, что он уже закрыт. Нисколько не огорчившись, мы, не сговариваясь, зашагали Садовому в сторону МИДа. Рассветное солнце слепило глаза, прохладный сентябрьский ветер развевал волосы, мы были опьянены успехом, молодостью и шампанским. Когда тебе восемнадцать, даже после бурной ночи, алкоголя и кокаина ты свеж и полон сил, готов, не задумываясь, пешком сорваться с Остоженки на Старый Арбат, задавшись целью съесть бургер из Макдональдса.

– Но давайте сразу договоримся, – прожевав свой Биг Мак, предупредил я, – ни одна живая душа не должна знать, что мы это сделали.

– Ну, разумеется! – с очень серьезным видом ответил Миша, шумно втягивая через трубочку остатки газировки.

– Это будет наш маленький секрет, – улыбнулась Лена, жмурясь в утренних лучах и невзначай пуская солнечных зайчиков внушительными камнями в своих серьгах.