– Но… сударыня… я не знаю… Вы, верно, ошиблись.
– Нет. Я Матильда Луазель.
Ее приятельница ахнула:
– Бедная Матильда, как ты изменилась!
– Да, мне пришлось пережить трудное время, с тех пор как мы с тобой расстались. Я много видела нужды… и все из-за тебя!
– Из-за меня? Каким образом?
– Помнишь то бриллиантовое ожерелье, что ты дала мне надеть на бал в министерстве?
– Помню. Ну и что же?
– Так вот, я его потеряла.
– Как! Ты же мне вернула его.
– Я вернула другое, точно такое же. И целых десять лет мы за него выплачивали долг. Ты понимаешь, как нам трудно пришлось, у нас ничего не было. Теперь с этим покончено. И сказать нельзя, до чего я этому рада.
Госпожа Форестье остановилась как вкопанная.
– Ты говоришь, вы купили новое ожерелье взамен моего?
– Да. А ты так ничего и не заметила? Они были очень похожи.
И она улыбнулась торжествующе и простодушно.
Госпожа Форестье в волнении схватила ее за руки:
– Бедная моя Матильда! Ведь мои бриллианты были фальшивые! Они стоили самое большое пятьсот франков.
Бесполезная красота
I
У подъезда особняка стояла элегантная виктория, запряженная двумя великолепными вороными. Был конец июня, около половины шестого вечера, и между крышами домов, замыкавших передний двор, виднелось небо, ясное, знойное, веселое.
Графиня де Маскаре показалась на крыльце в ту самую минуту, когда в ворота входил ее муж, возвращавшийся домой. Он приостановился, взглянул на жену и слегка побледнел. Она была очень красива, стройна, изящна; продолговатый овал лица, кожа цвета золотистой слоновой кости, большие серые глаза, черные волосы; не взглянув на мужа, как бы даже не заметив его, она села в коляску с такой непринужденной и благородной грацией, что сердце графа вновь сжалось от позорной ревности, так давно его терзавшей. Он подошел и поклонился.
– Вы едете кататься? – спросил он.
Она презрительно бросила два слова:
– Как видите.
– В Лес?
– Возможно.
– Мне разрешается сопровождать вас?
– Коляска ваша.
Не удивляясь тону жены, он поднялся, сел рядом с нею и приказал:
– В Лес.
Лакей вскочил на козлы рядом с кучером; лошади, как всегда, начали плясать на месте, вскидывая головой, и выравняли шаг, только повернув на улицу.
Супруги сидели рядом молча. Муж искал повода для разговора, но жена упорно сохраняла жестокое выражение лица, и он не решался начать.
Наконец он тихонько пододвинул руку к затянутым в перчатку пальцам графини и, словно нечаянно, прикоснулся к ним, но жест, которым жена отдернула руку, был так резок и выражал такое отвращение, что муж встревожился, несмотря на свою привычную властность, доходящую до деспотизма.
Он прошептал:
– Габриэль!
Не поворачивая головы, жена спросила:
– Что вам угодно?
– Вы прелестны.
Она ничего не ответила, откинувшись в коляске с видом разгневанной королевы.
Теперь они поднимались по Елисейским Полям к Триумфальной арке на площади Звезды. Огромный монумент в конце длинного проспекта возносился колоссальным сводом в багряное небо, и солнце как будто садилось прямо на него, рассеивая вокруг огненную пыль.
А река экипажей, сверкавшая медью и серебром сбруи, гранеными стеклами фонарей, текла по двум руслам: в сторону Леса и к городу.
Граф де Маскаре заговорил снова:
– Дорогая Габриэль!
И тогда, не выдержав, она ответила с досадой:
– Ах, оставьте меня в покое, прошу вас! Неужели я даже не имею права побыть одна в коляске?
Он притворился, будто не слышит, и продолжал:
– Вы никогда не были так хороши, как сегодня.
Она явно потеряла терпение и ответила, уже не сдерживая гнева:
– Напрасно вы это замечаете; клянусь вам, я никогда больше не буду вашей.
Он был изумлен и потрясен, однако привычка повелевать взяла верх, и его слова: «Что это значит?» – прозвучали не вопросом влюбленного, а скорее окриком грубого хозяина.