Студент

.

– Будем рады хорошей компании, – ответил я за себя и за жену. – Мы тоже до Черновцов.

С тех пор, как в седьмом классе я был председателем клуба юных чекистов, меня тянуло демонстрировать на людях свою наблюдательность, поэтому я не удержался от искушения и сказал:

– Позвольте мне предположить, что вы отец и сын. И ещё: ваше постоянное место жительства – Ивано-Франковск.

– Правильно предположили. Разрешите представиться, Василий Петрович Стасюк, главврач Ивано-Франковской областной больницы. А это мой сын Мыкола, – сказал мужчина, присаживаясь рядом со мной, а его сын забился в угол скамейки напротив.

– Очень приятно, господин доктор. Я Соломон Абрамович Глейзер, а это моя жена Эвита, – отбарабанил я и добавил: – Я тоже доктор, но не врач, а физик.

– Как интересно! Какое совпадение! Мой сын на следующей неделе начинает обучение на физическом факультете черновицкого университета.

Он посмотрел на сына с горделивой любовью отца, потом отвернулся и шепотом, но чтобы все слышали, пошутил:

– Видите ли, сын планирует получить Нобелевскую премию по физике в самое ближайшее время.

– Более чем интересно! Интересное совпадение! Ровно сорок девять лет тому назад, 27 августа 1970 года, по этой же железной дороге, но в другом направлении я ехал в Новосибирск занять свою очередь за Нобелевской премией.

Мыкола вытащил голову из тёмного угла купе, и по его глазам было видно, что ему интересна эта тема. Но в то же время, как любой юноша его возраста, он решил съязвить:

– Не припоминаю вашей фамилии в списке лауреатов Нобелевской премии за последние сто лет. Может, вы получили её до этого, – доброжелательным тоном сказал он, возвращаясь в свой тёмный угол.

– Молодой человек, – сказал я медленно, с интонацией старого мудреца, – таким, как вы, я уже был, а вы ещё не успели побывать в моём положении. Моего имени вы не найдёте в списке лауреатов Нобелевской премии, потому что я никаких премий не получал и на это были причины.

Какая разница между Мыколой и мною в его возрасте? Что же изменилось за последние сорок девять лет? Добьётся ли Мыкола Нобелевской премии? Наверное, нет. Или всё-таки да? Каковы его шансы?

По приезде в Черновцы мы поселились в гостинице «Аллюр», как всегда, в номере 23 на втором этаже, с окнами на Центральную площадь. Было поздно, машин на Головной и на Русской улице почти не было, и я полностью распахнул окно. Ночной августовский черновицкий аромат стал быстро заполнять комнату. Всё тот же сочный ночной аромат, знакомый мне с детства.

Ничего не изменилось.

Прямо напротив гостиницы, в центре площади, стоял большой крест, а раньше там был памятник Ленину. На первый взгляд – большое изменение, но это только на первый взгляд. Если вдуматься, то это абсолютно то же самое.

Ничего не изменилось.

Послышался приближающийся лёгкий смех. Затем в поле моего зрения попала молодая парочка, переходящая наискосок площадь. Они шли быстро, словно играя, непрерывно болтая о чём-то весёлом. Не понимая, что же мне это напоминает, я почувствовал, как сердце моё защемило, горло сдавило и накатилась слеза.

Ничего не изменилось.

Было уже за полночь. Жена заснула с книгой в руке. Время позднее, а спать не хотелось. Я сел за письменный стол и на чистом листе бумаги крупными заглавными буквами написал:

ПОЧЕМУ Я НЕ ПОЛУЧИЛ

НОБЕЛЕВСКУЮ ПРЕМИЮ???

Укр. – Надеюсь, мы вас не очень побеспокоим. Мы только до Черновцов.

Глава первая

ПЕРВЫЙ ГОД

Морозово

Студенты Новосибирского государственного университета каждый год в сентябре выезжают копать картошку. Физический факультет по традиции едет в Морозово, деревню такую недалеко от Новосибирска.

У моих сокурсников, которые моложе меня на год, память, бесспорно, намного лучше моей, и они помнят прошлое лучше, а иногда и иначе. Молодой человек, читающий этот текст, может удивиться такому различию памяти у людей с разницей в возрасте всего в один год. Однако уверяю вас, что в 68 лет эта разница ощутима.

Ещё год назад я был другим: бодрым, весёлым, беззаботным, чисто выбритым по утрам и даже не планировал писать книги. А нынче веду двойную жизнь: одну писательскую, а другую – героя моих книг. А третью жизнь, мою собственную, – совсем забросил. Вот что всего лишь один год может сделать с 68-летним человеком!

Но вернемся к копанию картошки: с момента приезда в Морозово и на протяжении четырёх дней у меня был совершенно дикий запор. На четвёртый день после обеда мы копали картошку вблизи небольшой берёзовой рощи. Там я приметил крупную толстую березку: листья подорожника росли у её подножья в изобилии. Но, как назло, пришли пастись коровы, и оказалось, что у меня с ними были одинаковые послеобеденные планы.

Существуют же такие люди, у кого запоров не бывает, а есть другие, у кого частые запоры. Если бы у меня никогда не было запоров, вся жизнь могла бы сложиться по-другому. Я мог бы стать поэтом, скрипачом или каким-нибудь архитектором.

Те, у кого нет запоров, меня не поймут, и пишу я всё это впустую, попросту трачу время. Те же, кто с запорами, знакомы с истиной до такой степени, что не нужно и слов тратить, не мне им объяснять.

Лишь на пятый день пришло облегчение, и я понял как прекрасна жизнь и как многократно я в этом сомневался. Это один из основных и фундаментальных законов природы: рано или поздно облегчение обязательно наступает. Не знаю, какую форму принимал этот закон до Большого Взрыва, но с тех пор он неоднократно был тестирован и всегда подтверждался. Другие, тоже важные и основные, законы природы с годами приобретают поправки на скорость, нелинейность, температуру и т.п., а этот – ну просто железный.

Теперь, когда с главным и важным покончено, буду писать про всё остальное и с самого начала. Значит, так. Дорога до Морозова не короткая и не длинная, но очень пыльная. Было бабье лето, и дождя давно не было. Казалось, пыльное облако такое большое, что доходит до горизонта. А горизонт в Сибири, скажу я вам, очень даже не близок. Сибирь – она огромная, в Сибири всё далеко.

Жители Морозова верили в божественную силу и молились, чтобы дождь не шёл по крайней мере до конца сентября – на пользу сельскому хозяйству и лично каждому из них. Нужно было успеть убрать всю картошку до дождей и заморозков. А там – хоть потоп. Студенты же, наоборот, не верили в божественную силу, но молились на всякий случай, чтобы дождь пошёл. По правилам, в дождь студентов не должны гнать на копание картошки. Молитвы жителей Морозова в тот год оказались сильнее, и дождя не было весь сентябрь. Текст их молитвы, к сожалению, не сохранился. А жаль, мог бы пригодиться ещё где-нибудь.

Нас было приблизительно сто двадцать студентов из ста восьмидесяти пяти поступивших на первый курс физфака. Получается, что 35% сумели получить справки от врача о слабом здоровье. Или, по крайней мере, таком, при котором копать картошку не рекомендуется. Это тоже важный и общий закон природы, но не фундаментальный, потому что в разных регионах Советского Союза процентное содержание людей со справками различное.

Нас поделили на бригады, примерно по двадцать пять человек в каждой. Мои друзья по абитуре Константин и Орешников были в других бригадах, а в моей оказался Валера Бондаренко. Что характерно – только в нашей бригаде были девушки: Татьяна Малова, Светлана Монастыренко, Ксения Дурова и девушка Надежда с подозрительной фамилией Шлайфер. Среди представителей сильного пола нашей бригады высокой производительностью выделялись Женя Коровин, Фёдор Стародубцев, Володя Воробьёв и Боря Шапиро.

К моему удивлению, Боря Шапиро выглядел, как нормальный черновицкий еврей, хотя родился и вырос в одной из азиатских республик. Республика, конечно, дружественная, но всё же азиатская. Однако мы с Борей сразу подружились. Оказалось, что у нас многие интересы совпадают. Правда, позже выяснилось, что Боря скрыл от меня своё непролетарское происхождение. Более того, как выяснилось ещё позднее, Боря играл на аккордеоне и закончил, умник, среднюю школу с золотой медалью.

По правилам советской торговли, на такую сибирскую деревню, как Морозово, полагался один продовольственный магазин. В магазине всегда продавалась соль. Хлеб был каждый день после обеда, сахар продавали по норме: один килограмм в месяц в одни руки. Тушёнку завозили каждый первый вторник месяца, а сгущёнку – каждый третий четверг. Перед каждым Новым годом «выбрасывали» кильку, а в високосном году вместо кильки были шпроты. А своей картошки у каждого в доме было столько, что целый взвод солдат можно было прокормить, еще и хватило бы до следующего урожая. Никто не голодал в деревне Морозово, и вообще можно сказать, что в Морозове люди жили хорошо.

В Морозове было два вида мешков, сшитых из одного и того же материала и имевших одну и ту же геометрическую пропорцию: один к двум. Тот случайный факт, что эта пропорция не являлась «золотой пропорцией», никак не повлиял на жителей Морозова – ни на их количество, ни на их качество. Одни мешки были для картошки – полметра на метр, а другие для соломы – метр на два метра. Понятное дело, что спали мы на мешках с соломой, не на картошке же спать.

Для сплочения и предварительной притирки коллектива мы спали в каждом сарае по шестьдесят студентов. Три раза в день нас кормили, как в санатории или каком-то доме отдыха. Были и такие члены нашего студенческого сообщества, для которых пища в Морозове была поначалу неприемлемой. Однако через несколько дней они тоже проголодались, и у них появился здоровый аппетит, как на пикнике. Это тоже один из основных и фундаментальных законов природы: после любого недоедания обязательно появится здоровый аппетит.

Про туалеты в Морозове писать не буду, очень грустно получится. Однако что-то новое, о чём раньше только догадывался, я всё-таки тогда понял. Я понял, например, почему большинство советских людей считает за удовольствие ходить в вокзальные общественные туалеты, хотя комфорт там был, в лучшем случае общественный, но ни в коем случае не индивидуальный.

Домишки в Морозове были маленькими, низкими и чёрными. Вокруг дома – кривой забор времен царицы Екатерины и крепостного права. В отличие от сёл вокруг Черновцов, не росли у сибирского деревенского дома ни фрукты, ни овощи, ни даже несъедобные цветы. Чернуха, да и всё. Наверное, сейчас всё изменилось. А может, и раньше не было так грустно, как мне запомнилось.

А вот погреба для картошки были огромными и совсем не пропорциональными размерам дома. Однажды наша бригада заполняла такой погреб целый день.

– Не много ли на зиму картошки, дядя? – спросил я мужика в кепке. А он мне вполне логично отвечает:

– А кушать-то хочется круглый год.

Много времени в ходе притирки перед первым семестром мы тратили на обычные разговоры. Они способствовали этой притирке. В один из вечеров Константин спросил меня:

– Как в июле съездил домой?

– Нормально, – ответил я коротко, чтобы отвязаться.