Хранитель подземелий

– Эрлингай, – с большим усилием Шаабан сделал несколько шагов в сторону трона, но на ступени подниматься не стал, – знаю, тебе, вам всем будет непросто. Но прежде, чем я уйду, пообещай мне одну вещь.

Король с изможденностью в лице кивнул монаху, приглашая его договорить.

– Не допусти, чтобы альянс распался, – Шаабан, превозмогая боль и прилагая нечеловеческие усилия, чтобы оставаться в сознании, выдавливал из себя нужные слова, – лишь вместе мы сильны. Лишь отбросив вражду, мы можем остановить Многорогого.

Эрлингай вобрал в легкие воздух, словно собирался взвалить на плечи груз наподобие огромной каменной плиты, и изрек:

– Я приложу все усилия. Обещаю тебе.

– Хорошо… – со слабой улыбкой Шаабан кивнул, говорить ему удавалось с большим трудом, – очень хорошо. И не забывайте о Боге. Зло приходит в этот мир тогда… когда люди теряют связь со Всевышним. Ты будешь великим правителем, Эрлингай. Я не сомневаюсь.

Шаабан, не дожидаясь ответа, поплелся к арке выхода и начал спускаться по лестнице. Эрлингаю хотелось догнать его, спросить еще о чем-то, лишь бы услышать голос монаха снова. Коронованного фехтовальщика охватило предчувствие, что он в последний раз видит Шаабана. Монах будто прощался с ним. Предчувствия его не обманули. Но об этом Эрлингай узнал лишь на следующий день.

Шаабан же добрел до маленькой комнаты, в которой уже был расстелен дешевый спальный матрас. Монах с кряхтением опустился на колени и прочел последнюю молитву. Отложив четки, он лег на матрас, вытянулся во весь рост и закрыл глаза. Боль уходила, как и его мысли, разум стал кристально чистым, Шаабан погрузился в блаженное спокойствие, забылся сном и уже никогда не просыпался.

Глава 28: «Затишье перед бурей»

Пока Глоддрик окапывался и укреплялся вместе с ганрайцами и прибывавшей аргойской армией у стены Вархула, в Крестале проходили переговоры правителей Ранкора. Владыки были согласны в главном – в необходимости объединяться, в остальном же меж ними решались сугубо стратегические вопросы выстроения противоосадных укреплений и тактические методы битвы, нюансами которых не будем утомлять читателя. Главным их решением было одобрить предложение Йоши-Року и сконцентрировать сопротивление у стены Вархула, поскольку лазутчики всех народов единогласно доложили, что он движется по направлению к Союзу и собирается атаковать именно стену. Рейген Саламандр пообещал выполнить свою задачу на другом поле боя – морском, и схлестнуться с флотилией Заргула. На том и порешили, после чего постепенно владыки начали налаживать пути подходов к Вархулу.

***

Арстеля, как и других крестальцев, повергло в изумление неожиданное становление Гримблы королем Севера, но вскоре предавались они и скорби, поскольку Эрлингай принес с собой урну с прахом, сказав, что на Эанрила Третьего было совершено нападение ассасина Скорпиона, Шаабан пытался его преследовать и задержать, но получил ранение отравленным оружием, вследствие чего погиб. Был найден мертвым поутру в своей гостевой комнате, после чего, по южным обычаям, кремирован. Прах же развеивать было задачей его соратников из Братства Уравнителей, а лучшим местом для этого послужит Крестал, ведь именно здесь в последние годы жизни Шаабан обрел малую родину.

Юкиара пролила слезы, Кэлрен тоже не удержалась. Мужчины же с суровой скорбью смотрели, как Алагар разносит с холма прах Шаабана по ветру, который тут же разнес то, что осталось от монаха, в разные стороны. К вечеру все собрались в Желудке Дракона поминать этого славного человека. Каждому бывшему члену Братства Уравнителей было, что сказать о покойном, да и многие крестальцы тоже поминали его добрым словом. Начал Мурвак, который, опрокинув очередную стопку водки, стал более словоохотливым, чем обычно:

– Подумать только. Из всех вас, сектантов, первым я заговорил именно с ним. Сказал, что вашей кодле хорошо бы убраться отсюда, – он горько усмехнулся и налил еще порцию водки, – мне казалось, что он один из тех чокнутых фанатиков или хитрожопых ублюдков, которые прикрываются верой, чтобы потворствовать своим амбициям и приумножать зло, но он был и правда достоин монашеского сана. Да и сам по себе человек был хороший. Но что ж он так лопухнулся и позволил себя отравить? Пьяный был, что ли?

Трактир был практически весь забит. Хельд уже устал разносить выпивку. На этот раз он молчал, не позволяя себе из почтения к памяти Шаабана травить привычные ему и надоевшие всем остальным шутки на идиотский манер.

– А я никогда не забуду, – сказала Юки, – как спорила с ним о Боге. Я приводила всяческие доводы о том, что есть лишь человек и мир пред ним, высшие же силы – лишь сказка, чтобы заставить людей бояться и сделать их послушными, но он ответил лишь: «Всякий рано или поздно приходит к Илгериасу, и ты придешь. Когда поймешь, что пришел час биться насмерть за то, что тебе дороже всего.»

– А как он спас всех нас тогда, в Гилеарде, – робко сказала Кэлрен, которую не выпускал из объятий Клажир, словно игрушку, – когда появился тот равшар с двойным мечом.

– Ба, да он много раз нас спасал! Даже когда мы пришли на Север, и нам пришлось сражаться с толпой предателей-северян, примкнувших к Многорогому, меня чуть не завалили, Шаабан же, царствие ему небесное, подоспел вовремя и снес начисто голову мертвому ублюдку, что хотел меня кончить, моим же топором.

Арстель по большей части молчал, как привык. Ему пришла в голову мысль о том, что Шаабан далеко не последний, о ком придется горевать. Алагар же, казалось, на почве общей памяти и уважения к погибшему монаху, обрел, наконец, доступ снова к обществу своих бывших последователей, что в один момент от него отвернулись. Молчание красноволосого мага прервала Юкиара:

– Алагар, а расскажи, как вы с ним познакомились? Шаабан, вроде как, был одним из первых в Братстве.

– Он был третьим после меня и Гримблы, – сказал Реадхалл.

– О, да! Помню, как впервые увидал этого малого, – криво усмехнулся Гримбла, обнажив неровный ряд сгнивших зубов, треть которых отсутствовала, – думал, его устроят кем-то вроде миссионера до тех пор, пока он не достал ножи.

– Да будет вам! – прервала их Юкиара, – ну же, расскажи. Ты единственный, кто знает, чем он занимался до того, как пришел в наши ряды. О себе же Шаабан не любил говорить много.

Крестальцы и бывшие Уравнители умолкли, ожидая слов Алагара. Маг, сидящий у соседнего стола, одетый в рваный и покрытый дорожной пылью бурый плащ, сжал свой лакированный черный посох, начал:

– Повстречался впервые с ним я в Бёрнфилде. Как и другие крупные аргойские города, он кишел иммигрантами с юга, с Севера, Ганрая и, впрочем, инородцами, представителями иных рас. Шаабан мало отличался от других священников, он так же ходил по домам и просил пожертвований ради Илгериаса, вот только к конкретному храму монах причислен не был, отчего его гнали, принимая за попрошайку, одевшегося монахом и надеявшегося срубить легких денег за счет веры честного народа. Все же некоторые ему подавали. Я отдал ему целый кошель, благодарности Шаабана не было предела, помню, как сейчас, как светились радостью его глаза. В разговоре с ним я выяснил, что он живет в развалившейся лачуге вместе с беспризорными детьми рядом с рыночной площадью. Когда же он пригласил меня в свое убежище, моим глазам предстала та самая картина, с которой я поклялся бороться, для чего и создал наше Братство. Увечные, исхудавшие от голода пятнадцать ребятишек, самому старшему из которых было четырнадцать, кормились лишь за счет подаяний, которые собирали вместе с Шаабаном. Беда была лишь в том, что попрошайничество жестко контролировалось местными группировками, и если не скидывать на общак, с тобой, разумеется, поговорят. У местных банд были свои сети детей-попрошаек, конкуренты им были ни к чему. Когда на следующий день я уже собрался уходить после ночлега в обществе сирых детей и благородного монаха, явилось с четверо крепких парней с дрынами, усеянными гвоздями, ножами и тесаками, что они держали уже обнаженными. Претензии их были вполне объяснимы тем жестоким временем, в которое нам довелось жить, они передавали, что тот авторитетный человек, который заправлял делами преступного клана, был готов простить ослушание детей и вновь принять под свое крыло, если они принесут ему голову Шаабана. Я уже приготовился задействовать свою силу, но завязавшаяся схватка продлилась не более минуты с того момента, как Шаабан выхватил кинжалы. Я понял, что он – из тех, кто был мне нужен, храбрый, умелый боец, верящий в справедливость. Мы помогли детям устроиться в одну из мануфактур подмастерьями, после чего их ждало хоть какое-то будущее в виде обещанного куска хлеба, а Шаабан же, когда узнал, кто я и чем занимаюсь, стал одним из первых и почетных членов Братства Уравнителей. Впрочем, это уже неважно. Братства больше нет, Шаабан уже не с нами, а я не ваш наставник. Многое переменилось и еще переменится после войны. И сейчас мы все, каждый житель Ранкора, должен стать Уравнителем, весь альянс должен стать Братством, вот только наставник, особенно такой, как я, им уже не будет нужен. Достаточна лишь вера в то, что человеку, который в строевой фаланге прикрывает щитом твое плечо, можно доверить жизнь.

С Шаабаном будто бы ушло то, за что еще держались жители Крестала – привычный мир. На следующий день селение опустело, даже малолетнего брата Юкиары взяли с собой, ведь понадобятся все, кто мог держать оружие. Все стекались к стене Вархула.

***

Последнюю неделю вооружение народа Союза шло полным ходом. Почти все боеспособное население Ганрая сконцентрировалось в крепостях на стене, а женщины и дети редко выходили из подземных укрытий, которых в любой момент через тоннель могли переправить в безопасное место – на Север, в Драконовы Горы. Пока что здесь были только ганрайцы и аргойцы, остальные же, включая северян, клирийцев и иные народы Ранкора, только обещали подоспеть до наступления Заргула. Разведчики утверждали, что через какие-то пять дней горхолды уже будут стоять у границы Союза. Алагар слетал на своем красном драконе Ортауне на разведку и лишь подтвердил эту информацию.

Каждый был занят своим делом. Крестальские мужчины, уже имевшие некоторый опыт в обращении оружием, усиленно тренировались под руководством Керриса Галарта, что обучал их фехтованию, бою в строю с копьем и щитом и иным основам сражения в армии. Арстель не прекращал работать, то он до мозолей и изнеможения в руках бился на тренировочной площадке с длинной палкой вместо копья или деревянным макетом меча в парах, либо помогал восстанавливать разрушенные части бастиона, либо штопал новые партии сапог для солдат – в этом деле он особенно ощущал себя полезным, поскольку нашлись задачи, в которых ему действительно равных не было. Хельд перетащил в главную крепость в центре стены свою провизию из Желудка Дракона и открыл там импровизированную забегаловку, сколоченную из ветхих шестов и навеса из грязного тряпья. Тем не менее, его стряпню с удовольствием ели как солдаты, так и те беззащитные люди, которых эти солдаты защищали. Не присоединялся он к тренировкам и работе оттого, что все свободное время практиковался в магии по старым книгам, что отыскал в библиотеке Карателей, куда без разрешения Глоддрика умудрился пробраться с помощью заклятия незримости. Мурвак то и дело показывал крутой характер, критикуя технику своих соучеников, методы обучения Галарта, а в свободное время ходил по стене, прикрикивая на строителей, что им следовало бы оторвать руки за такую неровную кладку камня или неумение правильно пользоваться раствором для крепления кирпичей. Доходило до того, что он материл архитектора, который соорудил столь ненадежное укрепление для границы Союза из-за того, что на стене было слишком мало мест для баллист и катапульт, а только бойницы для арбалетчиков.

– Жлобы, проедают налоги, которые мы платим, – то и дело плюя на землю, говорил Мурвак, – и ведь даже не ремонтировал никто эту треклятую стену.

Глоддрик за день успевал оббежать полстены в длину, взяв под свой контроль строительство укреплений, и если вдруг кого-то из строителей он заставал с кружкой пива и самокруткой в руках вместо молота или лопаты, Ганрайский Демон брал нетрудолюбивого работника за грудки и перекидывал через стену, но не отпускал, давая возможность насладиться пейзажем равнин и гор вдалеке, обдумывая необходимость работать более усердно на благо спасения мира. Под руководством Глоддрика было выстроено с пятьдесят катапульт, поставлено более ста чанов с маслом, которое воспламенялось от одной искры и было готово вылиться на красноголовых, а арбалетные болты, что привозили оружейники из Побережья Кесилора, были в изобилии. Некоторые партии оружия глава Карательного Отряда проверял лично.

Эрлингай редко выходил из кабинета в центральной башне крепости, выстроенной посреди стены, откуда он прочитывал за день по сотне распоряжений о раздаче партий оружия, его заказах, на исписанных листах пергамента, оставляя на них свою подпись до того, пока на его пальцах не остались мозоли от пера. Совместно с Глоддриком они обсуждали методы подготовки противоосадной обороны и вместе разработали инструктаж для защитников стены о том, что вначале следовало дождаться подхода горхолдов к стене на расстояние выстрела, затем дать несколько арбалетных залпов, потом использовать кипящее масло и камнепад, а уже лишь потом тех, кто выживет и сумеет вскарабкаться на стену, встретить с оружием наготове.

Клажир и Кэлрен не отходили друг от друга, подозревая, что это их последние дни вместе, отчего женатая пара каждый день пыталась прожить как последний. О том, что их страстная любовь мешала крепкому сну защитников крепости, знали все, но отнеслись с пониманием, кроме Мурвака, который пообещал, что отымеет их обоих одновременно, если эти стоны и шебуршание не прекратятся. Юкиара тренировалась вместе с Арстелем, шлифуя его технику боя на мечах и копьях, тем самым пытаясь дать понять, что обязательно прикроет его, когда дойдет дело до битвы. В то же время она говорила с Глоддриком, который очень неохотно ее выслушал, поскольку она тратила его драгоценное время, но девушка была непреклонна и пыталась добиться, чтобы ее семнадцатилетнего младшего брата Сангельса определили в подвал присматривать за женщинами, детьми и стариками. Глоддрик ответил лишь:

– Я в его возрасте каждый день дрался с уличной шпаной, чтобы прокормить себя и брата. Довольно подтирать ему сопли. Малому пора стать мужчиной.

Юкиара же исходила гневом на старого ганрайца, но смутно понимала его правоту, так как Сангельс вполне мог держать оружие и выйти на защиту стены. Она поклялась себе, что скорее умрет сама, чем позволит красноголовым хотя бы ранить своего брата. Все же день спустя руководивший передовой ганраец сам подошел к девушке, сообщив, что дал распоряжение ее брату ретироваться в подземья и присматривать за теми, кто нуждается в уходе и эвакуации на случай, если красные возьмут город. Когда Юкиара спросила, чем вызвана столь резкая перемена в решении, воин ответил:

– В прошлом мне не удалось присмотреть за своим младшим братом. В этом ты преуспела стократ больше, но я знаю, что ты испытываешь, Юкиара. Даже во имя победы я не могу пренебречь этим.

В недоумении Юкиара снова вопросила:

– Но как же долг перед Союзом, Ранкором. Разве патриотизм не выше личных чувств кого бы то ни было?

Глоддрик кивнул, плотно сжав зубы, будто пытался оторвать следующие слова от себя, как часть тела, и сказал:

– Есть другой патриотизм. Человеческий.

Йоши-Року все не появлялся, Алагар передал, что его наставник, Танриль и остальные маги руководят планированием участия подкрепления в предстоящей битве, но потом маг позвал и его, отчего в замке не осталось ни одного чародея, кроме недоучек вроде Хельда.

Ревиан Гувер пренебрегал помощью в строительстве, не тренировался, поскольку в юности он проходил школу Стражей, стало быть, какие-то боевые навыки еще не растерял. Целыми днями он сидел на одной из бойниц меж зубьев на вершине стены и без перестачи что-то строчил на мятых листах пергамента. Вначале он пытался писать роман на основе того, что видел вокруг себя, но времени хватило лишь на две главы. Однако Мурвак взял исписанные листы и со злости кинул их в горнило кузни, когда искал, чем бы растопить его. Когда же писатель узнал об этом и потребовал объяснений такого оскорбления, Мурвак сказал:

– Да кому, мать твою налево, есть дело до твоей долбаной графомании? Толку от тебя как от козла молока, только сидишь на заднице и пишешь свою херь. Лучше бы радовался, хоть какую-то пользу принесла твоя писанина, было чем огонь развести. Не трать мое время попусту, я лучше пойду наконечники копий точить.

В итоге в последние два дня Ревиан махнул рукой на писанину – все равно в обстановке подступавшей бойни поймать музу было проблематично, и начал так же тесать колья для частокола и ремонтировать стену с оружием, как остальные.

Эрлингай в последние дни был обнаружен на тренировочном поле – его клинок мелькал во вращении, снося головы набитым сеном тряпичным пугалам. Вот только они не двигались и сдачи дать не могли.

На следующий день на горизонте показались вооруженные с головы до пят солдаты, среди леса копий которых колыхались знамена на высоченных жердях. Когда они подошли ближе, все поняли – враг уже у порога.

***

Красноголовых было не счесть, по прикидкам Глоддрика их было не меньше девятисот тысяч. В крепости людей было раз в пять меньше. Впереди, само собой, шагал Кровавый Легион, знамя которого изображало забрызганный кровью бараний череп, который был перечеркнут косой эмблемой Заргула, на остальных же знаменах красовался его знак, написанный алой краской на черной ткани. Оркестр горхолдов бил в барабаны, а духовая его часть не выпускала из рук горны, солдаты подземелий на старом наречии тянули хоровую песню, в которой в каждом куплете проскакивало имя Заргула, что могло означать лишь одно – песнопения восхваляли их императора.

Арстель, Хельд и Юкиара со всеми остальными крестальцами стояли посреди стены в окружении уймы мужчин и редких женщин, отважившихся надеть доспехи и взять оружие.

– Хоть бы знамена нормальные намалевали, – сплюнул через стену Мурвак, – никакой фантазии.