Ловушка для Адама и Евы (сборник)

– Это вы? – удивился Гаврилов.

Она кивнула.

– Вам странно, что я… Наверное, вы Бог знает что думаете обо мне. Но…

– Ничего я не думаю, – сказал Гаврилов. – Совершенно ничего не думаю, – повторил он.

Они пошли по лесу вместе и молчали, и оттого, что она не вызывала ни на какой разговор, он почувствовал, что ему с ней спокойно.

– У вас что, что-нибудь случилось? – спросил он.

– Ничего.

И опять они шли вместе, но по тому, как она сказала это «ничего», – как бы колеблясь, какой выбрать ответ, – он понял, что в этом «ничего» есть наверняка «нечто».

Какое-то время они так и шли, не знакомясь, потом он сказал, что его зовут Саша, Александр Гаврилов, а она сказала, что ее зовут Мила; ну вот и хорошо, сказал он. Они еще походили-походили, помолчали, а перед тем, как расстаться, она ему сказала:

– Мне у вас усы очень понравились.

– Что?! – поразился он и рассмеялся так, как давно уже не смеялся.

И вот именно потому, что она сказала ему такую сверхстранную и сверхнаивную вещь, он решил, что она, наверное, не простая девушка, а какая-нибудь необычная, поэтому перед самым расставанием сказал:

– Давайте встретимся вечером. Скажем, часов в семь. У кинотеатра «Высота».

– В семь не могу. В семь тридцать. Очень рада была познакомиться, – сказала она и убежала тут же.

Из всего, что произошло между этим расставанием и новой встречей с Милой, важным было одно, даже не столько важным, сколько нужным: то, что Гаврилов написал домой письмо. А то, что рассказала ему о себе Марья Степановна, существенным Гаврилову не показалось, – она рассказала ему о своей жизни. Двадцать пять лет она воспитывает дочку, и вот выросла дуреха, взяла и родила неизвестно от кого Володика, это одна сторона жизни; вторая в том, что муж Марьи Степановны, Сергей Иванович, как бы до сих пор жив, не погиб тогда, в сорок третьем, хотя погиб наверняка, это ясно, это очень ясно, даже страшно, как ясно. Но в том-то и дело, что ее любовь к нему неизбывна, даже поразительно неизбывна, и чем дольше его нет в живых, тем больше она не может согласиться в душе, что все ее чувства – ничто, тем более – страдания, а тем более – надежды.

– Понимаете, Саша? – спросила она, а он ответил как-то вскользь, не подумав:

– Понимаю, Марья Степановна, – на самом деле не то что не понимая, а даже и не прочувствовав до конца простоты и горечи ее рассказа.

С Милой они встретились минута в минуту, он подошел с одной стороны, она с другой, улыбнулись друг другу.

– Я вообще-то думала, вы пошутили. Так… сказали, ну и ладно…

Среди всех, кто гулял в этот вечер в парке, они, пожалуй, ничем не выделялись. Это у них началось позже – то, что выделило их среди остальных. Они пришли к пруду, была уже ночь, были звезды и луна, а посреди лунной дорожки на пруду лениво покачивался матово-красный буй.

Она сказала ему:

– Да ведь у меня нет с собой купальника, – когда он предложил ей: «Давай искупаемся?»

Он подумал немного и сказал:

– А ты так… ну, в трусиках и лифчике…

Теперь задумалась она, потом отошла к кустам, и в темноте он с глубоким волнением наблюдал, как она раздевается; что там раздевается – сбросила лишь платье и комбинацию, но ведь какая ночь была, какая странность и сказочность во всем…

– Я готова… – прошептала она из темноты. – Ты иди первый…

– Иду, – сказал он, скинул с себя одежду и ступил в воду; вода была необыкновенно теплая, – сладкая радость от всего, что сейчас происходит, так и пронзила Гаврилова.

– Господи… – прошептал он так тихо, что даже Мила ничего не слышала. – Господи… – повторил он и мягко, без единого всплеска подался вперед и поплыл, бесшумно работая руками. Сзади, услышал он, раздался негромкий всплеск, а потом было слышно даже Милино дыхание… Гаврилов подождал ее, и они поплыли вместе – к бую; а около буя он вдруг вспомнил, что они ведь еще ни разу не целовались с Милой, а хорошо было бы, если бы первый поцелуй случился на воде – это так ни на что не похоже!

– Мила, – сказал он.

– Ой, не надо, – испуганно вскрикнула она.

– Лучше спокойно, а то утонем, – рассмеялся он; смех его летел теперь над всем миром – такое было ощущение, что он живет в ночи сам по себе.

– Ой, правда, Саша, Сашенька, не надо… – взмолилась она.

Они плавали вокруг буя; она от него, смеясь, он за ней – тоже смеясь, но тут вдруг он изловчился, хотел было поцеловать, и они спокойно так пошли ко дну, испугались, вынырнули…

– Правда, еще утонем, – взмолилась она.

– Нет, – сказал он, – зачем тонуть, Мила! – продолжал он. – Мила!

Мила одной рукой взялась за буй, а второй делала осторожные гребки. Саша одной рукой тоже ухватился за буй, другой обнял Милу и только хотел было поцеловать ее в губы, как они опять пошли ко дну.

Когда они вынырнули, она сказала:

– Утонуть можно, а целоваться… целоваться может не получиться.

– А ты сделай вот так, – сказал он.

Она сделала так, как он попросил.

– А теперь вот так.

И так она тоже сделала, и теперь он ухитрился, обнял ее, поцеловал… ему хотелось целовать ее долго, такие у нее были хорошие, родные губы, но тут они опять, теперь уже в поцелуе пошли ко дну…

На этот раз, вынырнув, они уже знали, что нужно делать, и делали это много раз, целовались и целовались, и это было в первый раз в их жизни и для него, и для нее, когда так удивительно начиналась любовь…

К берегу они плыли он на спине и она на спине. В небе плыла вслед луна, и мерцали звезды на черном небе, и как-то не верилось, что все это правда, хотя бесценность проходящих мгновений была очевидна. Потом, когда они вышли из воды и оделись и когда пошли куда-то, не зная куда, они еще не догадывались, что больше теперь ничего нельзя, иначе дальше только прощание – вот их судьба. Они были теперь на противоположном берегу, где вообще не бывает в такое время ни единой души, стояли, целовались… ему было так приятно чувствовать, что при каждом поцелуе она левой ладонью нежно гладит его по спине, то есть почти даже и не гладит, а лишь слегка проводит пальцами…

– Мила, – спросил он. – Тебе… ты не стыдишься меня?

– Тебя? Нет, мне нисколечко не стыдно. Что ты, милый, мне хорошо…

– Знаешь, – сказал он, – давай еще раз искупаемся.

– Еще раз? – удивилась она.

– Нет… понимаешь… не так, как тогда… а совсем раздетые.

– Саша, – прошептала она. – Сашенька!..