Последний отзыв
Очень интересная!
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Огнем и мечом
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Меня убил бы мой нож, ты его вырвал!
– И не отдам: ты должна быть моей! – вырвалось у казака.
– Никогда, лучше смерть!
– Должна и будешь!
– Никогда!
– Ну не будь ты ранена, после того, что ты сказала, я бы сегодня еще послал в Рашков привести монаха за шиворот, а завтра был бы уже твоим мужем. Тогда что? Мужа грех не любить и не приголубить! Ох, вельможная панна, для тебя любовь казака – стыд и обида? А кто же ты теперь, коли я для тебя мужик? Где твои замки, бояре и войска? Почему – стыд? Почему – обида? Я взял тебя на войне, и ты пленница. О, будь я мужиком, я постегал бы тебя по белым плечам нагайкой, научил бы уму-разуму и натешился бы твоей красотой без попа, – будь я мужик, а не рыцарь!
– Ангелы небесные, спасите меня! – прошептала княжна. Ярость и бешенство отразились на лине казака, и гнев обуял его.
– Я знаю, почему моя любовь – стыд для тебя, почему ты противишься мне! – продолжал он. – Ты для другого бережешь свой девичий стыд, да, пока я жив, тому не бывать! Шляхтич, голь перекатная, хитрый лях! Погибель ему! Только посмотрел, покружил в танце и взял всю, а ты, казак, мучайся и бейся лбом о стену… Но я найду его, шкуру велю с него содрать и соломой набить! Знай, что Хмельницкий идет на ляхов, я тоже иду с ним и разыщу твоего голубчика хоть под землею, а когда вернусь, то принесу его вражью голову и брошу ее тебе под ноги.
Елена не слышала последних слов атамана. Боль, гнев, раны, волнение и страх лишили ее сил; страшная слабость овладела ею, глаза померкли, мысли спутались, и она упала без чувств.
Атаман простоял несколько минут, бледный от гнева, на губах его появилась пена; вдруг он увидел эту бессильно поникшую голову, и с губ его сорвался дикий нечеловеческий крик:
– Умерла! Горпина! Горпина! Горпина!
И грохнулся на землю.
Великанша вбежала в комнату.
– Что с тобой?
– Спаси, спаси! – кричал Богун. – Убил я ее, мою душу, мой свет!
– Что ты, сдурел?
– Убил, убил! – стонал казак, заламывая над головой руки.
Но Горпина, подойдя к княжне, сразу увидела, что это не смерть, а глубокий обморок, вывела Богуна за дверь и стала приводить девушку в чувство. Княжна вскоре открыла глаза.
– Ну, душечка, теперь все хорошо! – сказала колдунья. – Ты, видно, его испугалась и обмерла, да это ничего, пройдет и здорова будешь! Ты, девушка, как орех крепка и долго еще проживешь на свете, и счастье будешь знать!
– Кто ты? – спросила слабым голосом княжна.
– Я? Слуга твоя. Он так велел!
– Где я?
– В Чертовом Яре. Тут пустыня, никого, кроме него, не увидишь.
– И ты тут живешь?
– Здесь наш хутор. Я – Донцовна; брат мой – полковник у Богуна и повел добрых молодцов на войну, а я сижу здесь и буду стеречь тебя в этой золоченой комнате. Видишь, какой терем из хаты он сделал? Как жар горит! Это все он привез для тебя.
Елена смотрела на красивое лицо девки, которое, казалось, было полно искренности.
– А ты будешь добра ко мне? – спросила она ее. Белые зубы молодой колдуньи блеснули от усмешки.
– Буду, – ответила она, – отчего не быть?! Но и ты будь же добра к атаману. Он сокол, он славный молодец, он тебя…
И ведьма, наклонившись к уху Елены, стала что-то шептать ей и наконец разразилась смехом.
– Прочь! – крикнула княжна.
III
Два дня спустя утром Горпина с Богуном сидели под ивой у мельничного колеса и смотрели на пенившуюся под ним воду.
– Береги ее, стереги, не спускай с нее глаз, чтоб она никогда не выходила из яра, – говорил Богун.
– У яра к реке выход узок, а здесь места много. Вели выход камнями засыпать, и тогда мы будем здесь, как на дне горшка; а мне коли нужно будет, я выход найду.
– Чем же вы живете?
– Черемис под скалами кукурузу сажает, разводит виноград и ловит птиц в силки. С тем, что ты привез, она ни в чем нуждаться не будет, разве в птичьем молоке. Да ты не бойся, из яра она не выйдет, и никто не узнает, что она здесь, если только не разболтают твои молодцы.
– Я их поклясться заставил. Они верные молодцы, не разболтают, хоть шкуру с них дери. Но ты сама говорила, что к тебе, ворожее, люди ходят.
– Порой приходят из Рашкова, а, понаслышке, – и Бог весть откуда! Но все они ждут у реки и в яр не входят, – боятся. Ты видел кости? Были смельчаки, что хотели войти, – это их кости.
– Ты их убила?
– Кто убил, тот и убил! Коли кто хочет, чтоб ему поворожить, ждет у яра, я иду к колесу и, что увижу, говорю. Сейчас поворожу и тебе, только не знаю, увижу ли что, – не всегда видно.
– Только бы ты не увидела чего худого…
– Коли увижу худое, тогда не поедешь. Да и так лучше не ехать.
– Надо ехать. Хмельницкий писал мне в Бар, чтоб я возвращался, да и Кривонос наказывал. Ляхи идут на нас с великой силой, вот и мы должны собраться в кучу.
– А когда вернешься?
– Не знаю. Будет битва великая, какой еще не бывало до сих пор. Либо нам смерть, либо ляхам! Если нас побьют, я спрячусь здесь, если мы побьем, то вернусь за моей зозулей и поеду с нею в Киев.
– А коли сгинешь?
– На то ты и колдунья, чтобы мне сказать.
– А коли сгинешь?
– Раз мать родила!
– Ба! Что же мне тогда с девушкой делать? Свернуть ей голову, что ли?
– И не отдам: ты должна быть моей! – вырвалось у казака.
– Никогда, лучше смерть!
– Должна и будешь!
– Никогда!
– Ну не будь ты ранена, после того, что ты сказала, я бы сегодня еще послал в Рашков привести монаха за шиворот, а завтра был бы уже твоим мужем. Тогда что? Мужа грех не любить и не приголубить! Ох, вельможная панна, для тебя любовь казака – стыд и обида? А кто же ты теперь, коли я для тебя мужик? Где твои замки, бояре и войска? Почему – стыд? Почему – обида? Я взял тебя на войне, и ты пленница. О, будь я мужиком, я постегал бы тебя по белым плечам нагайкой, научил бы уму-разуму и натешился бы твоей красотой без попа, – будь я мужик, а не рыцарь!
– Ангелы небесные, спасите меня! – прошептала княжна. Ярость и бешенство отразились на лине казака, и гнев обуял его.
– Я знаю, почему моя любовь – стыд для тебя, почему ты противишься мне! – продолжал он. – Ты для другого бережешь свой девичий стыд, да, пока я жив, тому не бывать! Шляхтич, голь перекатная, хитрый лях! Погибель ему! Только посмотрел, покружил в танце и взял всю, а ты, казак, мучайся и бейся лбом о стену… Но я найду его, шкуру велю с него содрать и соломой набить! Знай, что Хмельницкий идет на ляхов, я тоже иду с ним и разыщу твоего голубчика хоть под землею, а когда вернусь, то принесу его вражью голову и брошу ее тебе под ноги.
Елена не слышала последних слов атамана. Боль, гнев, раны, волнение и страх лишили ее сил; страшная слабость овладела ею, глаза померкли, мысли спутались, и она упала без чувств.
Атаман простоял несколько минут, бледный от гнева, на губах его появилась пена; вдруг он увидел эту бессильно поникшую голову, и с губ его сорвался дикий нечеловеческий крик:
– Умерла! Горпина! Горпина! Горпина!
И грохнулся на землю.
Великанша вбежала в комнату.
– Что с тобой?
– Спаси, спаси! – кричал Богун. – Убил я ее, мою душу, мой свет!
– Что ты, сдурел?
– Убил, убил! – стонал казак, заламывая над головой руки.
Но Горпина, подойдя к княжне, сразу увидела, что это не смерть, а глубокий обморок, вывела Богуна за дверь и стала приводить девушку в чувство. Княжна вскоре открыла глаза.
– Ну, душечка, теперь все хорошо! – сказала колдунья. – Ты, видно, его испугалась и обмерла, да это ничего, пройдет и здорова будешь! Ты, девушка, как орех крепка и долго еще проживешь на свете, и счастье будешь знать!
– Кто ты? – спросила слабым голосом княжна.
– Я? Слуга твоя. Он так велел!
– Где я?
– В Чертовом Яре. Тут пустыня, никого, кроме него, не увидишь.
– И ты тут живешь?
– Здесь наш хутор. Я – Донцовна; брат мой – полковник у Богуна и повел добрых молодцов на войну, а я сижу здесь и буду стеречь тебя в этой золоченой комнате. Видишь, какой терем из хаты он сделал? Как жар горит! Это все он привез для тебя.
Елена смотрела на красивое лицо девки, которое, казалось, было полно искренности.
– А ты будешь добра ко мне? – спросила она ее. Белые зубы молодой колдуньи блеснули от усмешки.
– Буду, – ответила она, – отчего не быть?! Но и ты будь же добра к атаману. Он сокол, он славный молодец, он тебя…
И ведьма, наклонившись к уху Елены, стала что-то шептать ей и наконец разразилась смехом.
– Прочь! – крикнула княжна.
III
Два дня спустя утром Горпина с Богуном сидели под ивой у мельничного колеса и смотрели на пенившуюся под ним воду.
– Береги ее, стереги, не спускай с нее глаз, чтоб она никогда не выходила из яра, – говорил Богун.
– У яра к реке выход узок, а здесь места много. Вели выход камнями засыпать, и тогда мы будем здесь, как на дне горшка; а мне коли нужно будет, я выход найду.
– Чем же вы живете?
– Черемис под скалами кукурузу сажает, разводит виноград и ловит птиц в силки. С тем, что ты привез, она ни в чем нуждаться не будет, разве в птичьем молоке. Да ты не бойся, из яра она не выйдет, и никто не узнает, что она здесь, если только не разболтают твои молодцы.
– Я их поклясться заставил. Они верные молодцы, не разболтают, хоть шкуру с них дери. Но ты сама говорила, что к тебе, ворожее, люди ходят.
– Порой приходят из Рашкова, а, понаслышке, – и Бог весть откуда! Но все они ждут у реки и в яр не входят, – боятся. Ты видел кости? Были смельчаки, что хотели войти, – это их кости.
– Ты их убила?
– Кто убил, тот и убил! Коли кто хочет, чтоб ему поворожить, ждет у яра, я иду к колесу и, что увижу, говорю. Сейчас поворожу и тебе, только не знаю, увижу ли что, – не всегда видно.
– Только бы ты не увидела чего худого…
– Коли увижу худое, тогда не поедешь. Да и так лучше не ехать.
– Надо ехать. Хмельницкий писал мне в Бар, чтоб я возвращался, да и Кривонос наказывал. Ляхи идут на нас с великой силой, вот и мы должны собраться в кучу.
– А когда вернешься?
– Не знаю. Будет битва великая, какой еще не бывало до сих пор. Либо нам смерть, либо ляхам! Если нас побьют, я спрячусь здесь, если мы побьем, то вернусь за моей зозулей и поеду с нею в Киев.
– А коли сгинешь?
– На то ты и колдунья, чтобы мне сказать.
– А коли сгинешь?
– Раз мать родила!
– Ба! Что же мне тогда с девушкой делать? Свернуть ей голову, что ли?
Другие электронные книги автора Генрик Сенкевич
Другие аудиокниги автора Генрик Сенкевич
Последний отзыв
Очень интересная!