Пан Володыевский

Довольный шепот послышался в рядах; Люсня покрутил свои щетинистые усы.

– Я доставлю его невредимым и отпущу только в Хрептиове, – ответил он.

– Ступай!..

– Позвольте, ваша милость.

– Что еще?

– А если он потом околеет?

– Пусть околевает, только бы сюда приехал живой. Возьми шесть человек – и марш!

Вахмистр ушел, а за ним отделились еще шесть человек, которые живо начали седлать лошадей, обрадованные, что хоть что-нибудь могут сделать для своей любимицы. Не прошло и нескольких минут, как семь человек были на пути к Каменцу; следом за ними выехало еще несколько с лошадьми, назначенными для перемены по дороге.

Заглоба, довольный собой, вернулся в светлицу.

Спустя несколько минут Володыевский вышел из боковушки; он был похож на безумного и равнодушно слушал выражение сочувствия; сказав Заглобе, что Бася продолжает спать, он сел на лавку и устремил свой взор на дверь, за которой лежала больная. Офицерам казалось, что он прислушивается; все затаили дыхание, и в избе воцарилась невозмутимая тишина.

Прошло несколько минут; наконец Заглоба встал и подошел к нему на цыпочках.

– Миша, – сказал он, – я уже послал в Каменец за доктором, но… не послать ли еще за кем?.

Володыевский смотрел на него рассеянно, точно не понимая, что он говорит.

– За священником. – прибавил Заглоба. – Ксендз Каминский мог бы приехать к утру.

Маленький рыцарь зажмурил глаза, повернул бледное лицо к камину и жалобно произнес:

– О, Господи, Господи, Господи!

Заглоба не стал ждать ответа и вышел распорядиться. Вернувшись, он уже не застал Володыевского в светлице. Офицеры сказали, что он пошел к жене, потому что та, во сне или в бреду, звала его.

Старик тотчас убедился лично: оказалось, что она звала мужа в бреду.

Щеки больной горели алым румянцем; с виду она казалась здоровой, но ее глаза были мутны, словно по ним разошлись бельма; белые руки однообразным движением как бы искали чего-то по одеялу. Володыевский лежал у ее ног полуживой.

Время от времени больная шептала непонятные слова, между которыми часто слышалось слово «Хрептиов». По-видимому, ей казалось, что она находится в дороге. Заглобу очень беспокоили эти движения рук: в них он видел быстрое приближение смерти Заглоба был опытный человек, и много людей умирало на его глазах, но он никогда не видал такого страдания, и его сердце рвалось на части: он не мог смотреть, как увядает этот цветок.

Будучи уверенным, что только один Господь может спасти ее, он стал на колени у постели и начал молиться.

Между тем дыхание больной постепенно делалось тяжелее и превращалось в глухое хрипение. Володыевский вскочил с постели, Заглоба тоже встал с колен; оба посмотрели друг на друга, и в этом взгляде виден был ужас и отчаяние: обоим казалось, что больная умирает. Но это продолжалось не более минуты; скоро дыхание восстановилось, и она успокоилась.

С этой минуты они находились между опасностью и надеждой. Ночь шла очень лениво; офицеры не пошли спать, все сидели в тягостном ожидании решительных известий о жизни жены их начальника; время от времени они шептались, некоторые дремали. Через известный промежуток времени слуга входил в комнату, чтоб подложить дров в камин, и едва он прикасался к ручке двери, как все они вскакивали, предполагая, что это входит Володыевский или Заглоба и они услышат роковые слова:

– Умерла, бедненькая!..

Уже петухи начали петь, а пароксизм горячки все еще не проходил. Перед утром поднялся ветер, а за ним пошел дождь, который немилосердно хлестал по окнам; ветер завывал в трубы и выбрасывал клубы дыма с искрами в комнату.

С рассветом пан Мотовидло вышел из светлицы, так как он должен был уехать в объезд. Наконец настал серенький день и осветил измученные лица бодрствовавших всю ночь.

На майдане началось обыкновенное движение; среди свиста ветра слышалось топание лошадей, вытаскивание воды из колодцев, голоса солдат, а вскоре раздался колокольчик: приехал священник[23 - У католиков было принято сопровождать священника со святыми дарами к больным с колокольчиком. Услышав его, народ становился на колени и произносил молитву.].

Когда священник вошел в комнату в белой ризе, называемой «комжей», все офицеры стали на колени. Всем казалось, что настала торжественная роковая минута, за которой должна была прийти смерть.

Так как больная лежала в беспамятстве, то священник не мог исповедовать ее, а только соборовал, а затем начал утешать и уговаривать маленького рыцаря подчиниться воле Бога. Но слова ксендза не могли утешить мужа, потому что в данную минуту он и сам близок был к помешательству.

В продолжение всего дня смерть витала над больною, как паук, который, свив свое гнездо в мрачном углу, незаметно опускается вниз, так и она каждую минуту незаметно опускала свою руку на голову бедной женщине и готова была отнять у нее жизнь. Всем присутствовавшим казалось, что тень смерти падает на лицо больной и что ее душа распростирает свои крылышки, чтоб улететь в неизвестное пространство, в другую, лучшую жизнь; затем смерть отходила, и снова надежда вселялась в сердца сочувствующих.

Однако эта надежда была очень обманчива, потому что никто не смел допустить, что больная переживет свою болезнь. Вследствие этого Володыевский все больше казался помешанным, так что Заглоба вынужден был просить офицеров, чтобы они следили за ним.

– Бога ради, – говорил он, – наблюдайте за ним; иначе он, наверное, воткнет в себя нож.

Хотя такая мысль Володыевскому не приходила в голову, но, находясь в отчаянии, он постоянно спрашивал себя:

– Неужели я должен жить, когда она умирает?.. Нет, я не могу отпустить ее одну. Что она скажет, когда, оглянувшись, не увидит меня подле себя?.

Из этого было ясно, что он хотел умереть вместе с нею: он не допускал жизни без нее, как равно не допускал, чтобы она могла быть счастливой в другой жизни без него и не скучала по нему.

После полудня зловещий паук опять скрылся под потолком; румянец больной исчез, и горячка уменьшилась настолько, что к ней вернулась память.

Полежав с закрытыми глазами, она открыла их, с вниманием посмотрела на мужа и затем спросила:

– Миша, я в Хрептиове?

– Да, моя дорогая! – отвечал, закусывая губу, Володыевский.

– И ты действительно стоишь подле меня?

– Да. Ну, как чувствуешь себя?

– Очень хорошо.

С этой минуты она все более приходила в себя. Вечером приехал вахмистр Люсня и вытряхнул из мешка каменецкого медика, вместе с его лекарствами. Бедняга еле дышал от страха. Но, убедившись, что он не у разбойников и что таким оригинальным образом он был приглашен к больной, он, придя в себя, пошел к ней и принялся за лечение; тем охотнее он готов был помочь, потому что Заглоба показал ему в одной руке мешочек золота, а в другой – пистолет.

– Это награда за жизнь, а это за смерть, – сказал он, показывая то и другое.

В эту же ночь, перед рассветом, зловещая смерть скрылась куда-то навсегда; приговор медика «Будет жива, но прохворает долго» раздался радостным эхом по всему Хрептиову. Услышав решение доктора, Володыевский до того расплакался от радости, будто он уже хоронил свою жену; Заглобу тоже бросило в жар, и он на радостях крикнул:

– Пить!..

Офицеры пожимали друг другу руки и поздравляли с благополучным исходом болезни всеми любимой и уважаемой женщины. Драгуны, почтовики и казаки собрались на майдан и, желая чем-нибудь выказать свою радость, просили полковника позволить им повесить нескольких пленных в честь скорого выздоровления их «пани».

Но маленький рыцарь не согласился на это.

Глава VI

Однако в продолжение недели Володыевская была до того слаба, что муж и Заглоба ожидали каждую минуту ее смерти, и если бы не уверения доктора, что она будет жива, то они пришли бы в отчаяние. Потом больной сделалось значительно легче, и хотя медик говорил, что она пролежит месяц или полтора, но все были убеждены в противном.