– Что же она тебе сказала?
– Назвала меня изменником. Я чуть не умер на месте!
– Когда ты будешь ее мужем, скажи ей, что женщине больше к лицу прялка, чем политика, и держи ее в руках.
– Вы ее не знаете, ваше сиятельство. У нее на первом плане честь; а уму ее многие могли бы позавидовать. Не успеешь и глазом моргнуть, как она тебя насквозь разгадает!
– Ну и полонила же она твое сердце! Постарайся сделать то же.
– Если б Бог дал, ваше сиятельство! Я уж раз пробовал ее взять силой, но поклялся больше этого не делать. Силой я ее под венец не поведу. Вся моя надежда на вас, ваше сиятельство. Если вы убедите мечника, что мы совсем не изменники, а, наоборот, желаем спасти нашу родину, если и он ее убедит, тогда она будет совсем иначе ко мне относиться. Теперь я поеду к Биллевичу и привезу ее сюда; я боюсь, как бы она не пошла в монастырь. Но сознаюсь вашему сиятельству, что хотя великое для меня счастье смотреть в глаза этой девушке, но лучше бы мне идти одному на все шведское войско! Она ведь не знает моих побуждений и считает меня изменником!
– Если хочешь, я пошлю за ними Харлампа или Мелешку.
– Нет! Лучше я отправлюсь сам; к тому же Харламп ранен.
– Тем лучше. Вчера я хотел послать Харлампа за полком Володыевского, но там, верно, пришлось бы употребить силу, а он на это и неспособен и, как оказалось, не может справиться даже со своими людьми. Итак, поезжай прежде всего к мечнику, а затем за этими полками. В крайнем случае, не щади себя. Нужно показать шведам, что мы сильны и не боимся бунта. Полковников я отправлю под конвоем; их проводит Мелешко. Тяжело идет дело сначала, ох как тяжело! Чуть не половина Литвы, вижу, восстанет против меня.
– Это ничего, ваше сиятельство. У кого совесть чиста, тому нечего бояться!
– Я думал, что все Радзивиллы, по крайней мере, будут на моей стороне; а между тем смотри, что мне пишет князь-кравчий из Несвижа.
И гетман подал Кмицицу письмо князя Казимира-Михаила, которое тот быстро пробежал глазами.
– Если бы мне не были известны побуждения вашего сиятельства, я бы думал, что он прав и что это честнейший человек в мире. Я говорю то, что думаю!
– Ну поезжай скорее! – сказал гетман с оттенком раздражения.
XVII
Но Кмициц не выехал ни в этот, ни на следующий день; каждую минуту в Кейданы приходили все более грозные известия. Под вечер прискакал гонец с известием, что полки Мирского и Станкевича идут к гетманской резиденции, чтобы вооруженной силой требовать выдачи своих полковников, что среди них страшное волнение и что высланы депутации во все полки поблизости Кейдан, на Полесье и вплоть до Заблудова с извещением об измене Радзивилла и с призывом соединиться всем для защиты отчизны. Легко можно было предвидеть, что вся шляхта примкнет к взбунтовавшимся полкам и составит силу, против которой трудно будет устоять в неукрепленных Кейданах, тем более что Радзивилл не был уверен во всех бывших у него под рукой полках.
Это изменило все планы гетмана, но, вместо того чтобы ослабить в нем энергию, это, казалось, еще более ее укрепило. Он решил самолично выступить против бунтовщиков во главе верных шотландцев, рейтар и артиллерии и потушить огонь в самом начале. Он знал, что солдаты без командиров – не более чем беспорядочная толпа, которая рассеется при одном его имени.
И он решил не щадить крови и навести страх на все войско, на всю шляхту, на всю Литву, чтобы они и вздохнуть не смели под его железной рукой. Его замыслы должны исполниться и исполнятся.
В этот же день несколько иностранных офицеров поехало в Пруссию с Целью набрать новые полки, а Кейданы кишели вооруженными людьми. Шотландские полки, рейтары, драгуны Харлампа и Мелешки, артиллерия Корфа готовились к походу. Княжеские гайдуки, челядь и местные мещане должны были пополнить, в случае надобности, его силы. Отдан был приказ поспешить с отправкой полковников в Биржи, где держать их было безопаснее, чем в неукрепленных Кейданах. Князь рассчитывал, что ссылка их в такую далекую крепость, где, по договору, должен был быть уже шведский гарнизон, уничтожит надежду на их освобождение и лишит самый бунт всякого основания.
Заглоба, Скшетуские и Володыевский должны были разделить участь остальных.
Был уж вечер, когда в их подземелье вошел офицер с фонарем и сказал:
– Пожалуйте, Панове, за мной!
– Куда? – спросил с беспокойством Заглоба.
– Там будет видно… Скорее, скорее!
– Идем!
Все вышли. В коридоре их окружили солдаты, вооруженные мушкетами. Заглоба волновался все более.
– Надо думать, что нас не повели бы на казнь без покаяния, – шепнул он на ухо Володыевскому, а потом обратился к офицеру: – Позвольте узнать, как ваша фамилия?
– А вам зачем?
– У меня на Литве много родственников, да, кроме того, всегда приятнее знать, с кем имеешь дело.
– Не время теперь представляться, впрочем, только дурак стыдится своего имени. Я – Рох Ковальский, если угодно!
– Достойные люди Ковальские. Мужчины все храбрые солдаты, а женщины добродетельны. Моя бабушка была тоже Ковальская, но, к несчастью, умерла еще до моего рождения. А вы из каких Ковальских? Из «Верушей» или из «Кораблей»?
– Что вы тут ночью ко мне пристаете с расспросами?
– Да ведь вы непременно мой родственник; мы с вами и сложены одинаково. У вас такие же широкие плечи, как и у меня, а я это унаследовал от бабушки.
– Об этом мы в дороге поговорим… Времени еще много.
– В дороге, – повторил Заглоба, и точно камень свалился у него с души. Он вздохнул свободнее и сразу ободрился. – Пан Михал! – шепнул он. – Ну что? Разве не говорил я вам, что с нами ничего не сделают?
Между тем они вышли на двор. Была туманная ночь. Кое-где багровело лишь красное пламя факелов или виднелся тусклый свет фонариков, бросавших неверный свет на группы конных и пеших солдат. Весь двор был запружен войсками. То здесь, то там мелькали копья и дула ружей; слышался топот лошадиных копыт; какие-то всадники переезжали от группы к группе; по-видимому, это были офицеры, отдававшие приказания.
Ковальский остановился с конвоем и узниками перед громадной телегой, запряженной четверкой лошадей, и сказал:
– Садитесь, Панове!
– Здесь уж кто-то сидит, – заметил Заглоба, взбираясь на телегу. – А вещи наши где?
– Вещи под соломой! – ответил Ковальский. – Скорей, скорей!
– А кто здесь? – спросил Заглоба, всматриваясь в темные фигуры, лежащие на соломе.
– Мирский, Станкевич, Оскерко, – отозвались голоса.
– Володыевский, Ян Скшетуский, Станислав Скшетуский, Заглоба, – ответили рыцари.
– Челом, челом!
– Челом! В хорошем обществе мы поедем. А не знаете ли, Панове, куда нас везут?
– Вы едете в Биржи, – ответил Ковальский.
И с этими словами он скомандовал, и пятьдесят драгун окружили телегу, и затем все двинулись в путь.
Узники стали потихоньку разговаривать.
– Нас выдадут шведам! – сказал Мирский. – Этого и нужно было ждать.
– Я предпочитаю сидеть между шведами, чем между изменниками! – ответил Станкевич.