Потоп

– Это не помешает! Бывали мы и не в таких переделках, и то Бог спасал. Дайте приказ мне и обоим панам Скшетуским. Кому первому удастся удрать, тот сейчас же отправится за полком и придет на помощь остальным.

– Что вы за глупости говорите! Стоит ли попусту терять слова? Как же отсюда удрать? Да и на чем приказ писать? Есть у вас чернила и бумага? Вы голову потеряли.

– Несчастье прямо! – ответил Заглоба. – Дайте хоть свой перстень.

– Берите и оставьте меня в покое! – сказал пан Михал.

Заглоба взял перстень, надел его на мизинец и стал ходить по подземелью.

Тем временем огонь погас, и они очутились в совершенной темноте; лишь через решетку окна проглядывало звездное небо. Заглоба не отрывал глаз от этой решетки.

– Будь жив покойный Подбипента, – пробормотал он, – живо он выломал бы решетку, и через час мы были бы уже за Кейданами.

– А вы подсадите меня к окну? – спросил вдруг Ян Скшетуский.

Заглоба со Станиславом стали у стены, Ян взобрался к ним на плечи.

– Трещит! Ей-богу, трещит! – крикнул Заглоба.

– Что вы говорите, отец! – ответил Ян. – Я еще и не пробовал ломать.

– Влезайте вы вдвоем с братом, авось я вас как-нибудь удержу. Я всегда жалел, что Володыевский такой маленький, теперь жалею, отчего он еще не меньше, он бы мог проскользнуть как змея.

В эту минуту Ян соскочил с плеч.

– Шотландцы стоят с той стороны.

– Чтоб они превратились в соляные столбы, как Лотова жена! – пробормотал Заглоба. – Ну и темно здесь, хоть глаз выколи. Скоро, кажется, начнет светать. Нам, верно, принесут чего-нибудь закусить, ведь и у лютеран нет обычая морить узников голодом. А может быть, Бог даст, и гетман одумается. Часто случается, что ночью в человеке просыпается совесть, и черти начинают грешника беспокоить. Не может быть, чтобы из этого погреба был только один выход. Днем посмотрим. Сейчас у меня голова что-то тяжела, ничего не выдумаю, авось завтра Бог вразумит; а теперь, Панове, помолимся Богу и Пресвятой Деве, чтобы она приняла нас под свою защиту.

И узники громко стали читать молитвы; вскоре Володыевский и оба Скшетуские замолчали, и один Заглоба продолжал бормотать вполголоса.

– Наверняка будет так, что завтра нам скажут: или-или! – перейдете на сторону Радзивилла, и я вам все прощу! Посмотрим, кто кого проведет! Вы сажаете шляхту, невзирая на лета и заслуги, в тюрьму! Хорошо! Я пообещаю вам, чего хотите, но того, что сдержу из обещанного, вам и на починку сапог не хватит. Если вы отчизне изменяете, то честен тот, кто вам изменит. Должно быть, пришел последний час Речи Посполитой, если первые сановники соединяются с неприятелем. Этого еще на свете не бывало. Просто с ума сойти! Для таких предателей в аду, верно, еще и мук не придумали. Чего не хватало этому Радзивиллу? Мало для него делала его отчизна? А он, как Иуда, продал ее в самую тяжелую минуту, в годину трех войн. Справедлив гнев твой, Господи! Пошли им скорее наказание! Только бы мне вырваться на свободу, я тебе наготовлю столько партизан, мосци-гетман, что не обрадуешься! Узнаешь, каковы плоды измены! Ты будешь считать меня своим другом, но если у тебя нет лучших, то не ходи на медведя, коли тебе жизнь мила.

Так рассуждал сам с собой пан Заглоба. Между тем прошел час, другой, и наконец начало светать. Сероватый отблеск наступающего утра стал прокрадываться сквозь решетку окна и осветил мрачные фигуры сидевших у стен рыцарей. Володыевский и оба Скшетуских дремали.

Когда рассвело совсем и со двора послышались шаги солдат, звон оружия, топот копыт и звук труб, рыцари быстро вскочили.

– Не слишком счастливо начинается день, – проговорил Ян Скшетуский.

– Дай Бог, чтобы он кончился счастливее! – ответил Заглоба. – Знаете ли, Панове, что я ночью придумал? Радзивилл нам, верно, предложит прощение с условием остаться у него на службе. Мы должны на это согласиться, а потом, воспользовавшись свободой, встать на защиту отчизны.

– Боже меня сохрани! – воскликнул Ян Скшетуский. – К измене я руки не приложу. Ведь если бы я потом и оставил его, все же мое имя останется навсегда опозоренным. Я лучше умру, но не сделаю этого!

– Я тоже! – прибавил Станислав.

– А я заранее предупреждаю, что сделаю. На фортель фортелем отвечу, а там – что Бог даст. Никто меня не заподозрит, что я это сделал по доброй воле. Черт его побери, этого проклятого Радзивилла! Увидим еще, чья возьмет.

Разговор был прерван криками, доносившимися со двора. Слышались зловещие возгласы гнева, отдельные голоса команды, топот массы ног и тяжелый грохот передвигаемых орудий.

– Что там такое? – спросил Заглоба. – Уж не помощь ли подоспела?

– Да, это не обыкновенный шум, – заметил Володыевский. – Подсадите-ка меня к окну, я сейчас узнаю, в чем дело.

Ян Скшетуский взял его под мышки и поднял вверх, как ребенка, а Володыевский, ухватившись за решетку, стал смотреть на двор.

– Что-то происходит! – сказал он. – Я вижу полк венгерской пехоты, которым командовал Оскерко; его очень любили, а он тоже арестован; верно, требуют его выдачи. Все построены в боевом порядке, с ними поручик Стахович, друг Оскерки.

Вдруг крики усилились.

– Гангоф подъехал к Стаховичу и о чем-то с ним говорит… Но как кричат!.. Стахович с двумя офицерами куда-то идут, – верно, к гетману в качестве депутатов. Ей-богу, войска взбунтовались! Пушки направлены на венгерцев; шотландцы тоже в боевом порядке… Отряды польских войск присоединяются к венгерцам; без них они бы не посмели: в пехоте страшная дисциплина.

– Господа, – воскликнул Заглоба, – в этом наше спасение! Пан Михал, много там польского войска? Что они взбунтуются, это как пить дать.

– Гусарский полк Станкевича и панцирный – Мирского стоят в двух днях от Кейдан, – ответил Володыевский. – Если бы они были здесь, то их не посмели бы арестовать. Погодите… Вон драгуны Харлампа… полк Мелешки; те за князя… Невяровский тоже на его стороне, но его полк далеко. Два шотландских полка…

– Значит, на стороне князя четыре полка?

– И артиллерия под командой Корфа…

– Ой, что-то много.

– Полк Кмицица, прекрасно вооруженный, в шестьсот человек.

– А он на чьей стороне?

– Не знаю.

– Вы не заметили? Бросил он вчера булаву или не бросил?

– Не знаем.

– Какие же полки против князя?

– Прежде всего, должно быть, венгры. Там их человек двести. Потом масса вольных людей Мирского и Станкевича, немного шляхты и Кмициц, но тот не надежен.

– А, чтоб его! Господи боже! Мало, мало!

– Венгры сойдут за два полка. Это старые, опытные солдаты. Ого… артиллеристы зажигают фитили, – кажется, быть битве…

Скшетуские молчали, а Заглоба метался как в лихорадке.

– Бейте их, изменников! Бейте чертовых детей! Эх, Кмициц! Кмициц! Все от него зависит. Это смелый солдат?

– Как дьявол… Готов на все!

– Не может быть иначе, он на нашей стороне.

– В войске бунт! Вот до чего довел гетман! – воскликнул Володыевский.