Пан Володыевский

– Я так и знал! Ну, и каковы же были последствия этого брака?

– Сыновья их перемерли…

– Никакая радость не долговечна на этом свете…

– А из четырех дочерей самая младшая, Анна, вышла за Езерковского, герба Равич, комиссара по разграничению Подолии; если не ошибаюсь, он был потом мечником подольским.

– Был, помню! – с уверенностью подхватил Заглоба.

– От этого брака, видите ли, родилась Бася.

– Вижу, как вижу и то, что она сейчас целится в окно из кетлинговского мушкета.

И действительно, панна Дрогоевская и маленький рыцарь были заняты беседой, а панна Бася развлекалась прицеливанием из мушкета. Увидев это, пани Маковецкая затряслась и запищала:

– Вы представить себе не можете, сколько мне хлопот с этой девушкой! Настоящий гайдамак!

– Если бы все гайдамаки были такие, я бы сейчас же к ним пристал…

– У нее на уме только оружие, лошади и война. Однажды вырвалась она из дому с ружьем на охоту за утками. Залезла куда-то в камыши, смотрит: тростник раздвигается, и что же она видит? Голову татарина, который камышами пробирался к деревне… Другая бы испугалась, а эта, бедовая, трах из ружья – татарин бултых в воду. Представьте себе: на месте! И чем? Утиной дробью!..

Тут пани Маковецкая затряслась и захихикала над приключением с татарином, а потом прибавила:

– И правду говоря, она спасла нас всех, так как шел целый чамбул. Вернувшись домой, она подняла тревогу, и мы с челядью успели спрятаться в лес. У нас так постоянно!

Лицо Заглобы выражало такой восторг, что он даже прищурил глаз на минуту, потом, вскочив с места, подбежал к девушке и, прежде чем она успела опомниться, поцеловал ее в лоб.

– Это от старого солдата за того татарина в камышах! – сказал он.

Девушка тряхнула своими светлыми волосами.

– А что? Задала я ему перцу?! – воскликнула она своим свежим детским голосом, который так не соответствовал смыслу ее слов.

– Ах ты, мой гайдучок дорогой! – сказал растроганный Заглоба.

– Ну что там один татарин! Вы их целыми тысячами рубили – и шведов, и немцев, и венгров. Что я в сравнении с вами, – таких рыцарей, как вы, нет во всей Речи Посполитой! Я это прекрасно знаю.

– Если ты такой воин, так мы тебя подучим работать саблей. Я уж тяжеловат стал, но ведь и пан Михал мастер.

В ответ на это предложение девушка подпрыгнула от радости, затем поцеловала пана Заглобу в плечо и, сделав реверанс маленькому рыцарю, сказала:

– Благодарю за обещание! Я уже немножко умею!

Но Володыевский был всецело занят разговором с Кшисей Дрогоевской и ответил рассеянно:

– Все, что только прикажете, ваць-панна!

Заглоба с сияющим лицом опять присел к пани Маковецкой.

– Благодетельница моя! Я знаю: уж на что хороши турецкие лакомства (я долго в Стамбуле пробыл), но знаю и то, что до них есть много охотников. Как же могло случиться, что не нашлось охотников и до этой девушки?

– Господи! В женихах недостатка не было у обеих. А Баську мы в шутку называем вдовой трех мужей, ибо за нею ухаживали сразу три достойных кавалера: пан Свирский, пан Кондрацкий и пан Цвилиховский. Все трое – шляхтичи и помещики; я могу изложить вам и их родословную.

Сказав это, пани Маковецкая опять расставила пальцы левой руки, оттопырила указательный правой, но пан Заглоба успел спросить:

– Что же с ними случилось?

– Все трое сложили голову на войне, потому мы и называем Баську вдовой.

– Гм… А она это перенесла?

– Видите ли, у нас это дело обыкновенное, и редкий человек умирает естественной смертью, дожив до старости. У нас даже говорят, что шляхтичу и не подобает умирать иначе, как на поле брани. Как Бася перенесла? Поревела немного, бедняжка, и все пряталась на конюшню: у нее как только горе – сейчас на конюшню! Пошла я раз за ней и спрашиваю: «Ты по ком из них плачешь?» А она отвечает: «По всем по трем». Из этого ответа я сейчас же поняла, что ни один из них ей особенно не нравился… И думаю, что до сих пор голова ее не тем занята и воли Божьей она еще не чует. Кшися скорее, а Бася еще как будто не чует.

– Почует! – сказал Заглоба. – Мы с вами это лучше всего понимаем! Почует! Почует!

– Таково уж наше назначение! – ответила пани Маковецкая.

– Верно! Я только что хотел это сказать.

Но подошла молодежь и прервала их разговор.

Маленький рыцарь уже совсем освоился с Кшисей, а она, очевидно, по доброте души, утешала его и занималась Володыевским, как лекарь занимается больным. И быть может, поэтому выказывала она ему больше расположения, чем это позволяло такое короткое знакомство. Но пан Михал был братом пани Маковецкой, а панна – племянницей ее мужа, и потому это никого не удивляло. Зато Бася осталась как-то в стороне, и только пан Заглоба все время обращался к ней. Впрочем, ей это, по-видимому, было все равно, интересуются ею или нет. Сначала она с удивлением глядела на обоих рыцарей, но с таким же удивлением смотрела она и на прекрасное оружие Кетлинга, развешанное на стенах. Потом она стала позевывать, потом глаза ее стали слипаться, и, наконец, она сказала:

– Как завалюсь спать, так проснусь разве лишь послезавтра!

После этих слов все тотчас же разошлись: дамы были очень утомлены с дороги и только ждали, когда им постелят постели. Когда же, наконец, пан Заглоба остался наедине с Володыевским, он сначала стал многозначительно подмигивать, а потом слегка колотить маленького рыцаря по спине.

– Михал! Ну что, Михал? Настоящие репки? А? Монахом сделаешься? А та лесная ягодка, Дрогоевская, хороша? А розовенький гайдучок, ух! Ну что, Михал?

– Да что, – ничего! – отвечал маленький рыцарь.

– Особенно мне понравился этот гайдучок. Скажу тебе, что, когда я за ужином сидел с ней рядом, мне так жарко было, точно у печки.

– Она еще постреленок… Та, другая, степеннее.

– Дрогоевская – венгерская слива, настоящая венгерская слива! Но та – орешек! Ей-богу! Будь у меня зубы… то есть, я хотел сказать, будь у меня такая дочь… я бы тебе одному ее отдал! Миндалинка! Говорю тебе, миндалинка!

Володыевский вдруг стал грустен: ему припомнились прозвища, которые пан Заглоба давал когда-то Анусе Божобогатой. Она встала перед ним, как живая; ее маленькое личико, ее темные косы, ее веселость, ее щебетание, ее взгляды. Эти две были моложе, но та ведь была во сто раз дороже всех самых молоденьких.

Маленький рыцарь закрыл лицо руками, и тоска охватила его с тем большею силой, что она была неожиданна.

Заглоба удивился; молча и с беспокойством смотрел он некоторое время на пана Михала, потом сказал:

– Михал, что с тобой? Скажи хоть слово, ради бога!

Володыевский сказал:

– Так их много, столько их ходит по свету, и только моего ягненочка уж нет, только ее одной я уже больше никогда не увижу…