Оценить:
 Рейтинг: 4.6

Мировой порядок

Год написания книги
2014
Теги
1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
1 из 6
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Мировой порядок
Генри Киссинджер

В своей новой книге «Мировой порядок» Генри Киссинджер анализирует современное состояние мировой политики и приходит к неутешительному выводу о провале единой системы баланса сил и необходимости реконструкции международной системы.

Генри Киссинджер

Мировой порядок

Посвящается Нэнси

Henry Kissinger

WORLD ORDER

Печатается с разрешения автора и литературного агентства The Wylie Agency (UK) Ltd.

© Henry A. Kissinger, 2014

© Перевод. В. Желнинов, 2015

© Перевод. А. Милюков, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Введение

Что такое «мировой порядок»?

В 1961 году, будучи молодым ученым, я во время выступления на конференции в Канзас-Сити вспомнил президента Гарри С. Трумэна. На вопрос о том, какими достижениями своего президентства он более всего гордится, Трумэн ответил: «Тем, что мы целиком и полностью разгромили наших врагов, а затем вернули их обратно в сообщество наций. Мне приятно думать, что только Америке удалось нечто подобное». Сознавая огромное могущество Америки, Трумэн гордился в первую очередь американским гуманизмом и приверженностью демократическим ценностям. Он хотел, чтобы его запомнили не столько как президента победоносной страны, сколько как главу государства, примирившего врагов.

Все преемники Трумэна в той или иной степени следовали его убеждениям, отраженным в этой истории, и аналогичным образом гордились вышеназванными составляющими американской идеи. Отмечу, что на протяжении многих лет сообщество наций, которое они всемерно поддерживали, существовало в рамках «американского консенсуса» – государства сотрудничали, неуклонно расширяя ряды данного мирового порядка, соблюдая общие правила и нормы, развивая либеральную экономику, отказываясь от территориальных завоеваний в пользу уважения национальных суверенитетов и принимая представительную демократическую систему управления. Американские президенты, причем их партийная принадлежность не имела значения, решительно призывали правительства других стран, нередко – весьма пылко и красноречиво – обеспечить соблюдение прав человека и поступательное развитие гражданского общества. Во многих случаях поддержка этих ценностей со стороны Соединенных Штатов и их союзников приводила к значительным преобразованиям в статусе населения конкретного государства.

Тем не менее сегодня у указанной системы, «основанной на правилах», возникли проблемы. Частые увещевания, обращенные к прочим странам, призывы «внести посильный вклад», играть «по правилам двадцать первого столетия» и быть «ответственными участниками процесса» в рамках общей системы координат отчетливо показывают, что не существует общего для всех представления об этой системе, общего для всех понимания «посильного вклада» или «справедливости». За пределами западного мира те регионы, которые принимали минимальное участие в выработке нынешних правил, ставят под сомнение эффективность данных правил в их текущих формулировках и ясно демонстрируют готовность приложить все усилия, чтобы изменить упомянутые правила. Таким образом, «международное сообщество», к которому сегодня взывают, возможно, более настойчиво, чем в любую другую эпоху, не в состоянии согласовать – или хотя бы договориться – об однозначном и непротиворечивом комплексе целей, методов и ограничений.

Мы живем в исторический период, когда налицо упорная, временами почти отчаянная погоня за ускользающей от общего понимания концепцией мирового порядка. Хаос угрожает нам, а вместе с тем формируется беспрецедентная взаимозависимость: распространение оружия массового уничтожения, дезинтеграция былых государств, последствия хищнического отношения к окружающей среде, сохранение, к великому сожалению, практики геноцида и стремительное внедрение новых технологий угрожают усугубить привычные конфликты, обострить их до степени, превосходящей человеческие возможности и границы разума. Новые способы обработки и передачи информации объединяют регионы как никогда прежде, проецируют местные события на глобальный уровень – но так, что препятствуют их полноценному осмыслению, в то же время требуя от государственных лидеров моментальной реакции, хотя бы в форме лозунгов. Неужели мы вступаем в новый период, когда будущее станут определять силы, не признающие ни ограничений, ни какого-либо порядка вообще?

Разновидности мирового порядка

Не будем лукавить: по-настоящему глобального «мирового порядка» никогда не существовало. То, что признается ныне за таковой, сложилось в Западной Европе почти четыре столетия назад, его основы были сформулированы на мирных переговорах в немецкой области Вестфалия, причем без участия – или даже внимания – большинства стран на других континентах и большинства иных цивилизаций. Столетие религиозных распрей и политических потрясений в Центральной Европе достигло кульминации в Тридцатилетнюю войну 1618–1648 годов; это был «мировой» пожар, в котором смешались политические и религиозные противоречия; в ходе войны сражающиеся прибегали к «тотальной войне»[1 - Вестфальский мирный договор был подписан в середине XVII века, а концепция тотальной войны разработана немецкими военными теоретиками в начале XX века; эта концепция исходила из факта, что современная война перестала быть сражением армий и стала сражением наций – одно государство, мобилизуя все доступные ресурсы, побеждает другое, сокрушая его «дух». (Прим. перев.)] против ключевых населенных пунктов, и в результате Центральная Европа лишилась почти четверти населения – из-за боевых действий, болезней и голода. Истощенные противники встретились в Вестфалии, чтобы договориться о совокупности мер, призванных остановить кровопролитие. Религиозное единство дало трещину благодаря утверждению и распространению протестантства; политическое многообразие явилось логичным следствием многочисленности независимых политических единиц, которые участвовали в войне. В итоге получилось так, что Европа первой восприняла привычные условия современного мира: разнообразие политических единиц, ни одна из которых не обладает мощью, достаточной для того, чтобы победить всех остальных; приверженность противоречивым принципам, идеологическим воззрениям и внутренним практикам, и все стремятся обрести некие «нейтральные» правила, регулирующие поведение и смягчающие конфликты.

Вестфальский мир следует трактовать как практическое приближение к реальности, он вовсе не демонстрирует какого бы то ни было уникального нравственного осознания. Этот мир опирается на сосуществование независимых государств, которые воздерживаются от вмешательства во внутренние дела друг друга и сопоставляют собственные амбиции и амбиции прочих с принципом общего равновесия власти. Никакое единоличное притязание на обладание истиной, никакое универсальное правило не сумели воцариться в Европе. Вместо этого каждое государство обзавелось суверенной властью над своей территорией. Каждое соглашалось признавать внутренние структуры и религиозные убеждения соседей как жизненные реалии и воздерживалось от оспаривания их статуса. Подобный баланс сил отныне рассматривался как естественный и желательный, а потому амбиции правителей выступали противовесом друг другу, по крайней мере, в теории ограничивая масштабы конфликтов. Разделенность и многообразие (во многом случайно сложившиеся в развитии европейской истории) стали отличительными признаками новой системы международного порядка – с собственным мировоззрением, собственной философией. В этом смысле усилия европейцев по тушению их «мирового» пожара способствовали формированию и послужили прототипом современного подхода, когда от вынесения абсолютных суждений отрекаются в пользу практичности и экуменизма[2 - Экуменизм – единство в многообразии, принцип сосуществования различных христианских церквей. В данном случае вместо авторского термина было бы логичнее использовать определение «мультикультурализм». (Прим. перев.)]; это попытка выстроить порядок на разнообразии и сдерживании.

Переговорщики семнадцатого века, составлявшие условия Вестфальского мира, не предполагали, разумеется, что закладывают основы глобальной системы, которая раскинется далеко за пределы Европы. Они даже не попытались привлечь к этому процессу соседнюю Россию, которая в ту пору устанавливала собственный новый порядок после невзгод Смутного времени, причем возводила в закон принципы, кардинально различавшиеся с вестфальским балансом сил: абсолютная монархия, единая государственная религия – православие и территориальная экспансия во всех направлениях. Впрочем, и другие крупные центры силы не воспринимали Вестфальские соглашения (насколько они были вообще осведомлены об этих соглашениях) как имеющие отношение к их территориям и владениям.

Идея мирового порядка была реализована на географическом пространстве, известном государственным деятелям того времени; подобный подход регулярно реализуется во многих регионах. Это в значительной мере объясняется тем, что тогдашние доминирующие технологии нисколько не способствовали созданию единой глобальной системы – сама мысль о последней представлялась непозволительной. Не имея средств взаимодействовать друг с другом на постоянной основе, не располагая возможностями адекватно оценивать «температуру могущества» европейских регионов, каждая суверенная единица трактовала собственный порядок как уникальный, а всех прочих расценивала как «варваров» – которыми управляют в манере, неприемлемой для существующего строя и потому рассматриваемой в качестве потенциальной угрозы. Каждая суверенная единица считала свой порядок идеальным лекалом для общественной организации человечества в целом, воображая, что своим способом управления упорядочивает мир.

На противоположном конце евразийского материка Китай сотворил собственную, иерархическую и теоретически универсальную, концепцию порядка – с собой в ее центре. Китайская система развивалась на протяжении тысячелетий, существовала уже тогда, когда Римская империя правила Европой как единым целым, опираясь не на равенство суверенных государств, а на предполагавшуюся беспредельность притязаний императора. В китайской концепции понятие суверенитета в европейском понимании отсутствовало, поскольку император властвовал над «всей Поднебесной». Он являлся вершиной политической и культурной иерархии, отлаженной и универсальной, которая распространялась от центра мира, каковым являлась китайская столица, вовне, на остальное человечество. Окружающие Китай народы классифицировались по степени варварства, в том числе на основании их зависимости от китайской письменности и культурных достижений (эта космография благополучно дожила до современной эпохи). Китай, с китайской точки зрения, должен повелевать миром, прежде всего вызывая благоговение других обществ своим культурным великолепием и экономическим изобилием, вовлекать эти другие общества в отношения, которые, при надлежащем управлении, способны привести к цели – достижению «поднебесной гармонии».

Если рассматривать пространство между Европой и Китаем, необходимо отметить главенство на этой территории универсальной концепции мирового порядка, которую предложил ислам – с мечтой о единоличном, санкционированном Богом правлении, объединяющем и примиряющем мир. В седьмом веке ислам утвердился на трех континентах благодаря беспрецедентной «волне» религиозной экзальтации и имперской экспансии. После объединения арабского мира, захвата остатков Римской империи и подчинения Персидской империи[3 - Имеется в виду государство Сасанидов на территории современных Ирака и Ирана (в период расцвета занимало территорию от Александрии в Египте до Пешавара в Пакистане), существовавшее до середины VII столетия и уничтоженное Арабским халифатом. (Прим. перев.)] ислам стал главенствующей религией на Ближнем Востоке, в Северной Африке, во многих областях Азии и части Европы. Исламская версия универсального порядка предусматривала распространение истинной веры на всю «территорию войны»[4 - «Территория войны» (Дар-аль-харб) – в исламском богословии земли, где большинство населения составляют неверные, не исповедующие ислам и ему враждебные. «Территории войны» противопоставляется Дар-аль-ислам – «территория ислама»; между ними находится Дар-ас-сульх – «территория перемирия», где в Аллаха не верят, но мусульман не преследуют. Ни в Коране, ни в хадисах (изречениях) Пророка о подобном делении мира не упоминается; считается, что эту концепцию ввели в обращение богословы XIII–XIV веков. (Прим. перев.)], как мусульмане именовали земли, населенные неверными; миру суждено стать единым и обрести гармонию, внемля слову пророка Мухаммада. Пока Европа выстраивала свой мультигосударственный порядок, Османская империя, с метрополией в Турции, возродила эту претензию на единоличное «боговдохновленное» правление и распространила свою власть на арабские земли, бассейн Средиземного моря, Балканы и Восточную Европу. Она, конечно, уделяла внимание зарождающейся межгосударственной Европе, но вовсе не считала, что наблюдает модель для подражания: в европейских договоренностях османам виделся стимул для дальнейшей османской экспансии на запад. Как выразился султан Мехмед II Завоеватель, увещевая итальянские города-государства, этот ранний образчик многополярности в пятнадцатом веке: «Вас двадцать городов… Вы вечно препираетесь между собою… Должна быть одна империя, одна вера, одна власть во всем мире».

Между тем на противоположном от Европы побережье Атлантического океана, в Новом Свете, закладывались основы иного представления о мироустройстве. Европу семнадцатого столетия охватили политические и религиозные конфликты, и пуритане-переселенцы изъявили решительное намерение «исполнить Божий план» и реализовать его в «отдаленной глуши», дабы освободиться от соблюдения установлений существующей (и, по их мнению, «негодной») структуры власти. Там они собирались строить, если цитировать губернатора Джона Уинтропа, который проповедовал в 1630 году на борту корабля, направляющегося в поселение Массачусетс, «град на холме», вдохновляя мир справедливостью своих принципов и силой своего примера. В американском видении мирового порядка мир и баланс сил достигаются естественным путем, древние распри и вражду надлежит оставить в прошлом – едва другие народы усвоят те же самые принципы правления, что и американцы. Задача внешней политики, таким образом, состоит не столько в отстаивании сугубо американских интересов, сколько в распространении общих принципов. Со временем Соединенные Штаты превратились в главного защитника того порядка, который сформулировала Европа. Тем не менее, пусть США подкрепляют своим авторитетом европейские усилия, налицо некая двойственность восприятия – ведь американское видение опирается не на принятие европейской системы сбалансированной власти, а на достижение мира посредством распространения демократических принципов.

Среди всех вышеупомянутых концепций принципы Вестфальского мира рассматриваются – в рамках этой книги – в качестве единственной общепризнанной основы того, что можно определить как существующий мировой порядок. Вестфальская система распространилась по всему миру в качестве «каркаса» межгосударственного и международного порядка, охватывающего различные цивилизации и регионы, поскольку европейцы, расширяя границы своих владений, всюду навязывали собственные представления о международных отношениях. Они частенько «забывали» о понятии суверенитета по отношению к колониям и колонизируемым народам, но когда эти народы начали требовать независимости, их требования основывались именно на вестфальской концепции. Национальная независимость, суверенная государственность, национальные интересы и невмешательство в дела других – все эти принципы оказались эффективными доводами в спорах с колонизаторами, причем как в ходе борьбы за освобождение, так и при защите новообразованных государств.

Современная, ныне глобальная Вестфальская система – которую сегодня принято именовать мировым сообществом, – стремится «облагородить» анархическую сущность мира с помощью обширной сети международных правовых и организационных структур, призванных содействовать открытой торговле и функционированию стабильной международной финансовой системы, установить общие для всех принципы урегулирования международных споров и ограничить масштабы войн, когда те все-таки случаются. Эта межгосударственная система в настоящее время охватывает все культуры и регионы. Ее институты предоставляют нейтральные рамки взаимодействия различных обществ – в значительной степени независимо от исповедуемых в конкретных обществах ценностей.

При этом вестфальские принципы оспариваются со всех сторон, иногда, как ни удивительно, во имя мирового порядка. Европа намеревается отойти от системы межгосударственных отношений, которую сама спроектировала, и придерживаться впредь концепции объединенного суверенитета[5 - Имеется в виду передача значительной части полномочий государственной власти в суверенном национальном государстве наднациональной структуре, в данном случае – Европейскому союзу. (Прим. перев.)]. По иронии судьбы, Европа, которая придумала концепцию баланса власти, теперь сознательно и существенно ограничивает власть своих новых институтов. Сократив собственное военное могущество, она практически утратила способность адекватно реагировать на попирание этих универсалистских норм.

На Ближнем Востоке джихадисты обоего толка, как сунниты, так и шииты, продолжают разделять общества и демонтировать национальные государства в стремлении к глобальной революции на основе фундаменталистских версий мусульманской религии. Само понятие государства, наряду с основанной на нем региональной системой отношений, находится ныне в опасности, его атакуют идеологии, отвергающие налагаемые государством ограничения как незаконные, и террористические формирования, которые в ряде стран оказываются сильнее вооруженных сил правительства.

Азия, отчасти добившаяся наиболее удивительных успехов среди регионов, которые приняли концепцию суверенной государственности, до сих пор ностальгирует по альтернативным принципам и демонстрирует миру многочисленные примеры регионального соперничества и исторических притязаний наподобие тех, что подрывали европейский порядок сто лет назад. Почти каждая страна считает себя «молодым драконом», провоцируя разногласия на грани открытой конфронтации.

Соединенные Штаты то прилагают усилия по отстаиванию вестфальской системы, то критикуют ее основополагающие принципы баланса сил и невмешательства во внутренние дела как безнравственные и устаревшие – причем порой делают то и другое одновременно. США продолжают считать универсально востребованными свои ценности, которые следует заложить в основу мирового порядка, и оставляют за собой право на их поддержку в глобальном масштабе. Тем не менее после трех войн на протяжении жизни двух поколений – каждая война начиналась с идеалистических устремлений и широкого общественного одобрения и завершалась общенациональной травмой – Америка сегодня пытается составить пропорцию между своим могуществом (по-прежнему очевидным) и принципами государственного строительства.

Все основные центры силы на планете используют в той или иной степени элементы вестфальского порядка, но ни один не считает себя «прирожденным» поборником этой системы. Все указанные центры претерпевают значительные внутренние изменения. Способны ли регионы со столь различными культурами, историей и традиционными для себя теориями мирового порядка принять в качестве закона какую-то глобальную систему?

Успех в достижении подобной цели требует подхода, который уважает как разнообразие традиций человечества, так и укорененное в человеческой природе стремление к свободе. Именно в данном смысле можно говорить о мировом порядке, но он не может быть навязан. В особенности это верно в эпоху мгновенной коммуникации и революционных политических перемен. Любой мировой порядок, чтобы оказаться жизнеспособным, должен восприниматься как справедливый – не только лидерами, но и простыми гражданами. Он должен отражать две истины: порядок без свободы, даже одобряемый поначалу, в порыве экзальтации, в конечном счете порождает собственную противоположность; однако свобода не может быть обеспечена и закреплена без «каркаса» порядка, призванного помочь сохранить мир. Порядок и свободу, порой трактуемые как противоположные полюса шкалы человеческого опыта, следует рассматривать как взаимозависимые сущности. Способны ли сегодняшние лидеры подняться над насущными текущими заботами ради обретения такого баланса?

Легитимность и власть

Ответ на эти вопросы должен учитывать три уровня концепции государственного порядка. Мировой порядок подразумевает состояние конкретного региона или цивилизации, в рамках которого действует комплекс справедливых договоренностей и существует распределение власти, которое считается приложимым к миру в целом. Международный порядок есть практическое применение указанной системы взглядов к значительной части земного шара, причем территория охвата должна быть достаточно большой, чтобы повлиять на глобальный баланс сил. Наконец, региональный порядок основывается на тех же самых принципах, применяемых в определенной географической зоне.

Любой из перечисленных выше уровней порядка базируется на двух компонентах – совокупности общепринятых правил, определяющих пределы допустимых действий, и на балансе сил, необходимого для сдерживания в условиях нарушения правил, что не позволяет одной политической единице подчинить себе все прочие. Консенсус в отношении легитимности существующих механизмов – сейчас, равно как и в прошлом – не исключает полностью соперничества или конфронтации, но помогает гарантировать, что конкуренция будет принимать лишь форму корректировки существующего порядка, не обернется фундаментальным вызовом этому порядку. Баланс сил сам по себе не может обеспечить мир, однако, если он тщательно проработан и неукоснительно соблюдается, этот баланс может ограничивать масштабы и частоту фундаментальных противостояний и не допустить их превращения в глобальную катастрофу.

Никакая книга не способна вместить в себя все без исключения исторические традиции международного порядка даже в рамках одной страны, активно участвующей ныне в формировании политического ландшафта. В своей работе я уделяю основное внимание тем регионам, чьи концепции порядка оказали наибольшее влияние на современные представления.

Баланс между легитимностью и властью – чрезвычайно сложный и хрупкий; чем меньше территориально географическая зона, в которой он применяется, чем гармоничнее культурные принципы в его пределах, тем легче достичь жизнеспособного согласия. Но современному миру необходим глобальный миропорядок. Многообразие сущностей, политических единиц, никак не связанных друг с другом исторически или ценностно (за исключением тех, что расположены на расстоянии вытянутой руки), определяющих себя преимущественно по границам своих возможностей, скорее всего, генерирует конфликт, а не порядок.

В ходе моего первого визита в Пекин, состоявшегося в 1971 году и призванного восстановить контакты с Китаем после двух десятилетий вражды, я упомянул, что для американской делегации Китай является «страной загадок и тайн». Премьер-министр Чжоу Эньлай ответил: «Вы сами увидите, что в Китае нет ничего таинственного. Когда вы познакомитесь с нами поближе, мы перестанем казаться вам столь таинственными». В Китае, добавил он, живут 900 миллионов человек, и в своей стране они не видят ничего необычного. В наше время стремление к установлению мирового порядка требует учитывать мнение обществ, чьи взгляды вплоть до недавних дней оставались в значительной степени самодостаточными. Тайна, которую следует раскрыть, едина для всех народов: как наилучшим образом совместить различные исторические опыты и традиции в общем мировом порядке.

Глава 1

Европа: плюралистический международный порядок

Уникальность европейского порядка

История большинства цивилизаций представляет собой рассказ о взлетах и падениях империй. Порядок устанавливался структурой внутреннего управления, а не через достижение равновесия между государствами: крепкий, когда центральная власть сильная и сплоченная, распадающийся при более слабых правителях. В имперской системе войны обычно велись на границах империй или принимали форму гражданских войн. Мир отождествлялся с масштабами власти императора.

В Китае и в исламской культуре политическая борьба велась за контроль над существующим порядком. Династии сменялись, но каждая новая правящая группа претендовала на статус восстановителя легитимной системы, пришедшей в упадок при предшественниках. В Европе же подобная эволюция не прижилась. С закатом римского владычества определяющей характеристикой европейского порядка стал плюрализм. Европейская идея сводилась к географическому единству, к олицетворению христианского мира или «цивилизованного» общества, к средоточию просвещения, образования, культуры, к современному обществу. Тем не менее, пусть в глазах иных народов она выглядела единой цивилизацией, Европа в целом никогда не знала единоличного правления, не обладала единой, строго определенной идентичностью. Принципы, во имя которых ее различные единицы самоорганизовывались, она изменяла достаточно часто, экспериментируя с новыми концепциями политической легитимности и международного порядка.

В других регионах мира период конкуренции между «удельными» правителями получил у потомков наименования «смутного времени», гражданской войны или «эпохи враждующих царств»; это своего рода панихида разобщенности, которую удалось преодолеть. Европа же фактически поощряла фрагментацию и где-то даже ее лелеяла. Конкурирующие династии и конкурирующие народы воспринимались не как проявление «хаоса», который необходимо упорядочить, но, в идеализированной перспективе европейских государственных деятелей – порой сознательно, порой и вовсе нет, – как сложный механизм, призванный обеспечить баланс, который сохраняет интересы, целостность и независимость каждого народа. Более тысячи лет теоретики и практики европейского государственного управления выводили порядок из равновесия, а идентичность – из сопротивления универсальным правилам и нормам. Нельзя сказать, что европейские монархи не были подвержены соблазнам завоеваний, этому постоянному искушению их коллег в других цивилизациях, или оказались более привержены абстрактным идеалам многообразия. Скорее, им попросту не хватало сил, чтобы решительно навязывать свою волю соседям. Со временем этот плюрализм сделался отличительной характеристикой европейской модели мирового порядка. Сумела ли Европа в наше время побороть плюралистические тенденции или же внутренние неурядицы Европейского союза снова доказывают их жизнестойкость?

На протяжении пятисот лет имперское владычество Рима обеспечивало единый свод законов, гарантировало совместную оборону от внешнего врага и беспрецедентный уровень культуры. С окончательным падением Рима, обычно датируемым 476 годом нашей эры, империя распалась. В период, который историки называют Темными веками, пышным цветом расцвела ностальгия по утраченной универсальности. Видение гармонии и единства все больше отходило в ведение церкви. Согласно ее картине мироустройства, христианское население представало единым обществом, управляемым двумя взаимодополняющими органами – гражданским правительством, «наследниками Цезаря», которые поддерживали порядок в мирской, преходящей сфере, и церковью, «преемницей Петра», которая проповедовала универсализм и абсолютные принципы спасения. Аврелий Августин, писавший свои теологические сочинения в Северной Африке в эпоху распада римских установлений, пришел к выводу, что временная политическая власть является легитимной в той мере, в какой она способствует богобоязненной жизни и посмертному спасению человеческой души. «Ибо есть две [власти], о, император и август, которыми по праву верховенства управляется этот мир: святой авторитет понтификов и царская власть. Из них тяжелее бремя священнослужителей, поскольку они и за самих царей будут давать Господу ответ на божественном суде»[6 - Цит. по: Антология мировой правовой мысли. Т. 2. М.: Мысль, 1999. Пер. Н. Ф. Ускова. (Прим. перев.)]. Так писал папа римский Геласий I византийскому императору Анастасию в 494 году. Реальный мировой порядок тем самым признавался недостижимым в посюстороннем мире.

Этой всеобъемлющей концепции мирового порядка пришлось с самого ее возникновения бороться с некоей аномалией: в постримской Европе десятки светских правителей притязали на суверенитет, между ними отсутствовала сколько-нибудь четкая иерархия, при этом все они клялись в верности Христу, однако их отношение к церкви и авторитету последней было двойственным. Утверждение церковного авторитета сопровождалось ожесточенными дебатами, тогда как королевства, обладавшие собственными войсками и проводящие независимую политику, усиленно маневрировали, добиваясь преимуществ – в манере, которая никоим образом не соответствовала «Граду Божьему» Августина.

Стремление к единству на краткий срок воплотилось в жизнь на Рождество 800 года, когда папа Лев III короновал Карла Великого, правителя франков и покорителя территорий современных Франции и Германии, как Imperator Romanorum (императора римлян)[7 - Полный титул Карла звучал так: «Карл милостивейший возвышенный, коронованный Богом, великий властитель-миротворец, правитель Римской империи, милостью Божией король франков и лангобардов». (Прим. перев.)] и наделил его теоретическим правом притязать на бывшую восточную часть былой Римской империи, в ту пору звавшейся Византией. Император поклялся папе «защищать от всех врагов святую церковь Христову, оберегать оную от языческого нечестия и нападений неверных, как вовне рубежей, так и внутри, и приумножать силу католической веры нашим приобщением к оной».

Но империя Карла Великого не смогла выполнить клятвы императора: на самом деле она начала распадаться едва ли не сразу после коронования Карла. Император, которого одолевали хлопоты в «метрополии», ближе к дому, никогда не пытался править землями бывшей Восточной Римской империи, переданными ему папой. На западе он добился кое-каких успехов, отвоевав Испанию у завоевателей-мавров[8 - Имеется в виду создание Испанской марки (графства), завоевание Жероны и Барселоны и последующий захват Таррагоны (801–806). Следует отметить, что боевые действия против мавров вел не Карл, а его сын и будущий преемник на троне – Людовик Аквитанский (Благочестивый). (Прим. перев.)]. После смерти Карла его преемники предпринимали усилия по сохранению достигнутого, обращались к традиции, именуя свои владения Священной Римской империей. Но, ослабленная гражданскими войнами, менее чем через столетие после своего основания империя Карла Великого сошла с исторической сцены как единое политическое образование (хотя название государства перемещалось на протяжении столетий по европейской территории вплоть до 1806 года).
1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
1 из 6