Ты где-то на кухне возишься (у тебя, обрати внимание, уже не однокомнатная, а сразу трехкомнатная квартира и в новом доме). Я сижу в гостиной, листаю журнал. Александр Максимович летает от тебя ко мне и обратно. Почувствовав, что мне грустно тут сидеть одному, чтобы скрасить одиночество, он лезет в буфет, берет из вазы конфетку, подходит ко мне и протягивает. Как не взять? Беру: подарок ребенка же.
Он мчится к тебе и я слышу, как он говорит: «Мам, а я дядю Гришу конфеткой угостил».
«Ты очень правильно сделал», – говоришь ты.
«Мам, а мам, а мне можно тоже угоститься?»
«Нельзя», – строго говоришь ты.
«Мам, но почему дядю Гришу угостить правильно, а мне угоститься неправильно?»
«Потому что… Ты знаешь, что тебе много есть конфет нельзя. Разве я тебе не говорила?»
«Говорила, – я слышу, как он шумно вздыхает. – Но ведь так, мам, хочется».
«Мне, сынок, тоже много чего хочется, но я же держусь».
«А хочешь, я тебя угощу конфеткой?»
«Потом-потом. Не мешай».
«Если прогоняешь, и уйду… К дяде Грише уйду… насовсем уйду… Вот так! Плакать будешь, а я не вернусь. У дяди Гриши хорошо… Дядя Гриша добрый».
«Отец, что, не добрый?» – спрашиваешь ты сына.
«Добрый… Но дядя Гриша добрее доброго».
Слышится шлепок.
«Ну, и иди к нему, если он добрее доброго. Разве можно гостя оставлять одного?»
«Иду. Мам, а ты скоро нас будешь угощать?»
«Что, проголодался?»
«Не я… Дядя Гриша».
Знаю, что ты не даешь парнишке баловаться сладостями. И мне строго-настрого запретила приносить с собой конфеты. Ослушаться тебя не могу. И тогда нахожу выход: побаловать все-таки ребенка хочется. Мы начинаем с Сашкой игру.
В один из моих приходов, видя, как парень ходит возле буфета и, глядя на вазу с конфетами, тяжело вздыхает, говорю ему шепотом, чтобы мама его не слышала:
«Александр Максимович, а мне говорили, что мышки иногда послушным мальчикам приносят конфеты…»
«Мама мне про это ничего не говорила».
«Тише, – шепчу я, – а то мышка услышит, убежит и унесет с собой конфеты».
Мальчуган переходит на шепот: «Да? Дядя Гриша, а вы не знаете, где может прятать мышка конфеты? Я никогда не видел».
«Давай, поищем вместе?» – предлагаю ему.
Он взвизгивает от переполняющих его эмоций.
«Давайте!»
Вдвоем ползаем на коленках в поисках мышиного подарка. Исследуем каждый угол, каждый метр. Ты, увидев нас, ползающих на коленках, интересуешься: «Что вы ищете? Может, я знаю?»
Сашка опережает меня.
«Не мешай, мам».
Ты уходишь, а мы продолжаем поиски. Наконец, в одном укромном местечке натыкаемся на что-то подозрительное.
«Интересно, что бы это могло быть? – я чешу затылок. – Уж не мышкин ли подарок?»
Сашка с визгом хватает упаковку, разворачивает и кричит на всю квартиру:
«Ура, нашли! Нашли подарок!»
Ты выходишь из кухни. Сын подлетает к тебе.
«Мам, посмотри, что мне мышка принесла!»
«Мышка? – переспрашиваешь ты и грозишь кому-то пальцем. – Я этой мышке лапки-то пообрываю».
Сын взвизгивает. Подлетает ко мне, а рот уже набит конфетами, и с большим трудом говорит:
«Дядя Гриша, мама не на вас сердится, а на мышку. Не обижайтесь на нее, ладно?
Тяжело вздыхаю: «Но мышку-то все равно жалко. Она подарок принесла, а ей лапки грозятся пообрывать».
Сын громко хохочет: «Ничего она не сделает!»
«Это еще почему, Александр Максимович?»
Парнишка наклоняется и в ухо жарко шепчет: «Мама, знаете, как мышей боится? Больше меня боится!»
«Значит, вы, Александр Максимович, тоже мышей боитесь, а?»
Сашка кивает: «Боюсь. Мама говорит, что мышка может куснуть».
«Ну, знаете ли, мышки ведь не все кусачие».
«Все равно страшно… Мама, такая большая-пребольшая, а тоже…»
Эта игра стала повторяться из раза в раз. Ты ворчала, но не зло. Наверное, потому, что сыну твоему такая игра сильно нравилась.
Как-то раз, поиграв и найдя очередной мышкин подарок, он подошел ко мне, облокотился о мое колено и рассудительно сказал: «Вчера, дядя Гриша, я так искал, так искал!..»