Настоящая работа смелых мужчин. Часть первая. Город призраков

– Ну, дорогой Вы мой, почувствовали Вы то, чего ожидали. Вы ждали удара, вот его и ощутили. Все это, знаете ли, особенности нашей психики, мой друг, и не более! Существует только наша мысль, голубчик, только мысль и ничего более. Именно мысль вызывает у нас ощущение боли, страдания, радости, счастья.

Я хотел спросить его о той женщине, которая погибла под колесами трамвая, но на следующий день живая и невредимая сидела в кафе, за столиком напротив меня. Но понял, что ответа я не получу, скорее всего, он убедит меня, что все это произошло только в моем воображении. А может быть, это и в самом деле, было все именно так?

– А, теперь, – сказал доктор, – мы должны приступить к тренировкам. Психологическая реабилитация, знаете ли, заключается не только в том, чтобы избавить Вас от ночных кошмаров. Вам нужно еще и восстановить утраченные навыки, скорость реакции, и так далее. Надеюсь, Вы уже достаточно отдохнули, а теперь приступим к работе, к серьезной работе! Идемте за мной в тренажерный зал.

В тренажерном зале я увидел центрифугу, именно такую, на которой проходят тренировки пилоты истребительной авиации и космонавты для адаптации организма к перегрузкам.

– Ну, как? Знакома Вам такая карусель?

– Вполне.

– Вот, и ладненько! Тогда садитесь, начнем работать. Все просто: загорается лампочка – нажимаете кнопочку. А я буду постепенно увеличивать перегрузку.

Я занял свое место и приготовился к работе. С первого взгляда, кажется все просто, но это совсем не так. Чем больше перегрузка, тем сложнее следить за загоранием ламп. Автомат фиксирует время реакции и количество пропущенных операций.

– Готовы? Ну, тогда, как говорил Юрий Гагарин, – поехали! Доктор включил центрифугу.

Сперва перегрузка была небольшой, я вовремя нажимал на кнопки при загорании лампочек. Двукратную перегрузку переносит нормально любой здоровый человек, даже не подготовленный. Дальше – хуже. Чем выше перегрузка, тем труднее поднять руку, чтобы дотянуться до кнопки, когда перегрузка доходит до пяти, кровь отливает от мозга и начинает темнеть в глазах.

Я уже стал пропускать некоторые сигналы, не успевал поднять руку, в глазах темнело, по лбу катился градом пот, а перегрузка росла. Последний раз я проходил такую тренировку еще тогда, когда летал на истребителях, в транспортной авиации у нас этих тренажеров не было. За это время привычка к работе в таких условиях была утрачена. По результатам, которые выдала машина после тренировки, я не дотягивал даже до «троечки».

– Ничего, – успокоил доктор, – для первого раза вполне неплохо! Сейчас идите, отдыхайте, а завтра продолжим. Жду Вас здесь, в это же время.

Я доплелся до своей комнаты, и обессиленный свалился на кровать.

Тренировки продолжались изо дня в день, кроме центрифуги, были и другие тренажеры, развивающие мышцы, вестибулярный аппарат, укрепляющие психику. Нагрузки постепенно увеличивались. Меня уже перестали мучить по ночам кошмары, не терзали вопросы о загадочных происшествиях в этом городе. Идя по улицам, я уже не замечал прохожих, так же как и они не замечали меня. Даже старик, сидящий на скамейке в парке, меня больше не интересовал. Он был прав, я привык к этому городу, и ничего в нем не казалось мне необычным. Но однажды произошло то, что заставило меня серьезно задуматься.

Была обычная тренировка на центрифуге. Я уже окончательно выбился из сил, но перегрузка продолжала расти. В глазах потемнело, сознание угасло, как догорающая свеча, наступила полная тьма и небытие. Потом я увидел, откуда-то сверху, свое неподвижное тело, распластанное на столе, к которому были подключены какие-то трубочки и провода. Два доктора склонились надо мной. Одним из них был мой лечащий врач, доктор Розенберг, другой был мне не знаком. Это был немолодой, лысеющий человек. Лица его я рассмотреть не мог, сверху мне отчетливо была видна лишь его лысина. Он выпрямился, посмотрел на Ивана Семеновича, и начал его распекать.

– Что Вы наделали, доктор? Вы явно перестарались! Такие перегрузки не дают даже космонавтам! В результате – остановка сердца! Вы испортили материал! Да, с Вами просто невозможно работать!

– Но, я каждый раз увеличиваю перегрузки, Вы же знаете. Просто материал оказался не пригодным к дальнейшей работе. Он и первоначальный тест, с автомобилем, не прошел с первого раза. Никакой реакции, полная растерянность, его раздавило как котенка! Не стоило его брать в работу!

– Стоило или не стоило – это мне решать, а не Вам! Не все с первого раза проходят тест! Но, после клонирования, он тест прошел, и довольно успешно! А, сегодняшняя остановка сердца – это результат Вашей полной безответственности!

– А, может быть, клонируем его еще раз?

– Что? Да, что Вы несете?! Вы, хоть что-то соображаете, доктор? Да, представляете ли Вы себе, сколько это все стоит? Вы бездарный, безответственный человек! Вы меня просто разорите! И зачем только я взял Вас в клинику! Выгоню! Выгоню, к чертовой матери! Пойдете работать фельдшером в районную поликлинику! Нет, санитаром! Да Вас, вообще, к медицине и близко подпускать нельзя!

Доктор Розенберг стоял молча, низко понурив голову. От его былой самоуверенности не осталось и следа.

– Короче так, доктор, – подвел итог незнакомый мне врач, – если не запустите сердце, материал списываю, а Вас увольняю! Да, что же Вы стоите как студент, потерявший шпаргалку? Принимайте меры, а то будет поздно! Что, я должен за Вас все делать?!

Сознание возвращалось ко мне, нарастало ощущение тяжести тела, вместе с болью и усталостью. Я открыл глаза и увидел озабоченное лицо Ивана Семеновича, склонившееся надо мной. Кроме него, в кабинете больше никого не было.

– Ну, наконец-то, пришли в себя! – облегченно вздохнул доктор.

– Что случилось со мной, – спросил я, – что это было?

– Ничего, ничего страшного. Просто Вы переутомились, потеряли сознание. Нужно немного отдохнуть. Идите к себе, отдыхайте – и сегодня, и завтра. Потом продолжим физические тренировки, но в более облегченном режиме.

Я вернулся в свою комнату и лег на кровать. Что же все-таки произошло? Действительно, остановка сердца? Значит, некоторое время, я был мертв? Клиническая смерть? Мне не раз приходилось читать и слышать, что иногда, люди в состоянии клинической смерти, видят свое тело, как бы со стороны. Но со мной такого еще ни разу не происходило. Что это: сон, или бред угасающего сознания? Они что-то говорили о клонировании, неужели меня клонировали? Тогда, когда я попал под машину? Значит, меня действительно раздавил грузовик? Клонирование, клонирование… Бред какой-то! Все, что я когда-то слышал о клонировании, никак не соответствовало тому, о чем говорили эти люди. Да, где-то, то ли в Англии, то ли в Америке, ученые клонировали овцу. Но об опытах с людьми мне ничего слышать не приходилось. Мои скудные сведения о клонировании, основанные на информации из телевизионных новостей и заметок в газетах, сводились к тому, что на основе клетки можно вырастить копию живого организма, но чтобы сразу, так, получить дубль погибшего человека? О таком слышать мне еще не приходилось.

Если то, что я услышал, находясь между жизнью и смертью, а может быть после смерти, правда, то что же все-таки происходит в этой клинике?

Искушение ангела смерти

Вскоре физические тренировки закончились, вернее они продолжались, но не так интенсивно, и с меньшими нагрузками. Основное время стали занимать занятия на авиационном тренажере. Но это был не настоящий тренажер, сделанный на основе кабины реального самолета. Это была компьютерная программа, моделирующая полет. Я сидел перед экраном монитора и, держа в руках джойстик, вместо штурвала, пилотировал летательный аппарат, который представлял собой всего лишь компьютерную модель.

Но это был не Ил-76, на котором я летал, а американский транспортник «Геркулес», С-130. Мой инструктор, подполковник авиации, сказал, что более походящей модели в компьютере просто нет. Я взлетал с различных аэродромов, вел самолет по маршруту, садился в сложных метеорологических условиях, выполняя разнообразные задачи, которые ставил мне инструктор. Аэродромы эти располагались где-то в Африке, в Азии, и еще черт знает где, но только не в России. На мой вопрос, а нет ли здесь наших аэродромов, он только пожал плечами:

– Ничего не могу сказать, программа-то, американская.

Время шло, задачи усложнялись, и, хотя я не слишком доверял реализму компьютерного тренажера, выполнить их порой было не так уж просто. Я вновь и вновь мысленно возвращался к обстоятельствам катастрофы, которая привела меня сюда. Поскольку доступ к компьютеру, где была программа тренажера, мне никто не ограничивал, то в свободное время я находил наиболее подходящие аэродромы, и пытался снова и снова смоделировать тот роковой полет.

Скрупулезные расчеты и анализ различных вариантов показали, что ни при каких обстоятельствах при построении прямоугольного маршрута, я бы не успел посадить самолет. Даже при разворотах с креном 45 градусов, и высоте менее 50 метров над горами, самолет бы развалился на прямой перед самой полосой еще до высоты принятия решения[9 - Высота принятия решения – высота, на которой еще возможен уход на второй круг.]. Оставался единственный вариант – это посадка обратным курсом. Посадка вслепую, без средств радионавигации.

Разворот на девяносто вправо, потом на двести семьдесят градусов влево, и самолет окажется на посадочном курсе. Нужно только строго выдерживать постоянную скорость и крен. Но… Вот тут то и начинаются всякие «но», которые неизбежно приводят к ошибке.

Во-первых, разворот в сторону работающих двигателей выполняется медленнее, значит, радиусы правого и левого разворотов не будут одинаковыми. Погрешность можно компенсировать креном[10 - Чем больше крен, тем меньше радиус разворота.]. Крен правого разворота должен быть больше, чем крен левого.

Во-вторых, ветер, какого бы он ни был направления, превратит круг в эллипс. Где-то в процессе разворота следует увеличить, а где-то уменьшить крен. Но все равно, погрешность неизбежна. Хотя она и должна быть не слишком велика, точно выйти на посадочный курс не удастся. При нормальной видимости это не страшно, пару доворотов вправо, влево и мы на посадочном. Но видимости нет, нет и средств радионавигации.

Стоп! Почему же нет? Есть ведь приводные радиостанции[11 - Приводные радиостанции – радиостанция, установленная перед посадочной полосой, позволяющая осуществлять заход на посадку «по приводам». Обычно устанавливается радиостанция дальнего привода на расстоянии 4 км от торца посадочной полосы, и ближнего – на расстоянии 1 км от торца. Обе радиостанции снабжены маркерным передатчиком, позволяющим пилоту определить момент пролета маяка.] на противоположном курсе! Ближний привод становится дальним, а дальний – ближним. Но они расположены с другой стороны полосы, а нужны контрольные точки глиссады. Что же толку в этих приводах, если мы над ними не проходим! Все это так, но ведь створ посадочной полосы по ним определить можно. Можно, но ошибка даже на небольшой угол приведет к значительному линейному уклонению. Полградуса – сорок метров в сторону от полосы. Много.

Курсоглиссадная система[12 - Курсо-глиссадная система – система обеспечения слепой посадки, состоящая из глиссадного и курсового радиомаяков.] работает на противоположный порог, но кое-чем помочь сможет. С глиссадой все ясно. Глиссадный маяк[13 - Глиссадный маяк – радиостанция, посылающая узконаправленный сигнал вдоль глиссады, для автоматического или ручного (на основании показаний приборов) удерживания самолета на глиссаде.] не спасает. А вот курсовой[14 - Курсовой радиомаяк – радиостанция, посылающая узконаправленный сигнал, по курсу посадки самолета, для автоматического или ручного выдерживания посадочного курса самолета.] может пригодиться. Дело в том, что любая, даже узконаправленная антенна излучает два лепестка, один вперед, другой назад. Задний лепесток значительно слабее, но все-таки, мы должны его увидеть вблизи полосы. А раз увидим, то увидим все с точностью до наоборот. Если вертикальная стрелка прибора отклоняется вправо, то нужно будет довернуть влево, чтоб исправить погрешность. Вот и решение! На душе стало легче, оттого что правильное решение все-таки может существовать.

Я проверил эту методику на компьютерной модели. Первый заход оказался неудачным, я вышел правее посадочной полосы. Но после ряда попыток, я добился того, что при любом направлении ветра, и минимальной видимости я уверенно выходил на посадочный курс.

Время шло. И, хотя я по-прежнему не общался ни с кем, жизнь в городе стала казаться не такой уж невыносимой. Я уже привык к нему, к его обитателям, я узнавал их, мысленно здоровался с ними, желал удачи, скорейшего выздоровления и прочее. Затем я вообще перестал считать, что они больны. К каждому из них у меня сложилось свое, определенное отношение. Я искренне сочувствовал двум капитанам, любил как дочь девушку с вечно растрепанной прической, пробегавшую каждое утро мимо кафе, ненавидел грязного старика, собиравшего окурки на трамвайной остановке. Но больше всего я хотел увидеть ее, эту женщину в красном, не она ли была призраком моих видений и снов? Но она больше не появлялась, и я подумал, что неверное уже не увижу ее никогда.

Мы, жители этого города не знали ничего о том, что происходит в мире. У нас не было ни газет, ни телевидения, ни радио. Сперва меня это раздражало, но потом и к этому я привык. Я не знал, сколько мне еще придется прожить здесь, но со временем это перестало меня беспокоить. Я привык.

Так прошло лето, наступила осень. Тяжелые, низкие облака поплыли над городом. Ветер срывал желтые листья, кружил их по улицам, скверам и дворам. Косыми дождями занавесило горизонт, становилось холодно и печально. Кафе на улице закрыли, столики перенесли в помещение. В нем каждое утро собирались все те же посетители, все так же молча ели они свой завтрак, играла все та же печальная музыка, и вели свой нескончаемый спор два капитана. Но, несмотря на дождь, холод и ветер, на скамейке в сквере, в любую погоду, по-прежнему сидел старик.

Однажды, в полусонном бреду осенней ночи, я снова увидел ее. Она смотрела на меня сквозь оконное стекло долгим, печальным взором. Слезинка дождя застыла на ее щеке. Она хотела что-то сказать, но не могла, и только смотрела сквозь стекло, грустными, полными печали глазами. Потом она повернулась и ушла. Она остановилась, обернулась, еще раз взглянула на меня, и растаяла в тумане осенней ночи. Она была похожа, и в тоже время не похожа на ту женщину из кафе, еще мне казалось – что-то изменилось в ней, взгляд ее по-прежнему был печален, но не было в нем той безысходной тоски, как в ту ночь, перед роковым вылетом.

Я встал, подошел к окну. За окном шел дождь, монотонно завывал ветер, раскачивая тополь у балкона. Он обрывал пожелтевшие листья и, кружа их в каком-то неистовом танце, уносил во тьму. За окном была только сырость и мрак. В дверь постучали.

Впервые за время моего пребывания в этом городе кто-то постучал в мою дверь. До этого никто никогда ко мне не обращался, кроме доктора Розенберга и моего инструктора, но ко мне в комнату никто из них не входил. Не было ни стуков в дверь, ни телефонных звонков. Я сам несколько раз пытался позвонить, но мне никто никогда не отвечал. Возможно, мне это только показалось, и в дверь никто не стучал, но стук повторился. Я подошел к двери и, не спрашивая, открыл. На пороге стоял мой инструктор, подполковник авиации. Он вошел.

– Здравствуйте, Сергей Николаевич, – сказал он.

– Здравствуйте, проходите, – ответил я, – чем обязан?

– Извините, что беспокою Вас среди ночи, но нам срочно требуется Ваша помощь.

– И чем же я могу Вам помочь?