Настоящая работа смелых мужчин. Часть первая. Город призраков

В кафе вошла молодая, прелестная женщина, но никто из посетителей даже не обернулся. На их месте любой, даже самый дремучий старик, и то бы обернулся, но не обернулся никто, ее даже и не заметили. Она подошла к моему столику и села, заказав апельсиновый сок. При этом не проронила ни одной, обычной для таких случаев фразы: «не возражаете?», «свободно?» и тому подобное. Просто молча села, будто меня и не было.

Мне показалось, что это была она, та женщина в красном, которую я видел в бреду или во сне, по крайней мере, очень похожа на нее. То же красное платье с отложным воротником, тот же белый шарф, та же элегантная шляпка, то же лицо. Какое поразительное сходство! А может быть, я действительно схожу с ума? Она смотрела сквозь меня, прямо в мои глаза, но взгляд не останавливался на мне, а проникал куда-то вдаль, так, что невольно хотелось оглянуться.

У той женщины, призраке моих видений, был совершенно другой взгляд, другие глаза, полные боли и отчаянья. Эти же глаза не выражали ничего.

Я хотел заговорить с ней, но не решился. Ведь для нее меня не существовало, она была одна, одна в целом городе, в целом мире. Допив апельсиновый сок, она поставила стакан на стол, промокнула салфеткой губы, осторожно прикоснувшись к ним, и ушла.

Подошла к трамвайной остановке напротив кафе. На остановке стояли еще несколько человек. Приближался трамвай. На удивление, он не снизил скорость перед остановкой. Водитель пытался затормозить, но трамвай все больше и больше набирал скорость и раскачивался. Из-под колес сыпались искры. Вот он сошел с рельс, его развернуло, и он врезался в стоящих на остановке людей. Все оборвалось у меня внутри. Я оцепенел. Эта женщина, которая только что сидела рядом со мной, в одно мгновение погибла под колесами трамвая.

Я хотел побежать, закричать, позвать на помощь, но не мог двинуться с места. Странным было то, что кроме меня, никого это происшествие не удивило и не взволновало. Прохожие шли мимо, не обращая никакого внимания на лежащих рядом, на тротуаре людей, шли по своим делам, со своими бедами и печалями, даже не взглянув в сторону трамвайной остановки. Двое мужчин продолжали спорить о чем-то своем, бармен подавал напитки и закуски, все было так, будто ничего не произошло.

Вскоре подъехал кран и машина, похожая на карету скорой помощи. Трамвай подняли. Из машины вышли три человека в униформе, собрали в мешки искалеченные, бездыханные тела и погрузили их в машину. Кровь смыли, трамвай увезли. Больше ничего не напоминало о трагическом происшествии.

Я вышел из кафе и пошел по улице. Я пытался заговорить с прохожими, но они словно не замечали меня.

Думал я, что теперь не увижу я скоро
Лагерей, лагерей,
Но попал в этот пыльный, задумчивый город
Без людей, без людей,
Бродят толпы людей, на людей не похожих,
Равнодушных, слепых,
Я заглядывал в темные лица прохожих,
Ни своих, ни чужих.

В мозгу звучали строки из песни Высоцкого. На лавочке в скверике все так же сидел старик. «Не возражаете?» – спросил я и присел рядом. Старик кивнул. Он был единственный, кто хоть как-то отреагировал на мое присутствие. И тогда я решил попытаться заговорить с ним.

– Что происходит в этом городе? Почему люди не замечают друг друга? – спросил я.

– Что происходит? Да ничего не происходит, – ответил старик. – Люди, как люди, все со своими проблемами. Им просто нет дела до других.

– А это происшествие с трамваем?

– В каждом городе происходят транспортные происшествия, ну и что?

– Но ведь никто не обратил на это внимания!

– Почему, обратили, те, кому положено. Очень быстро все убрали.

– Но прохожие, они не пытались помочь. Просто проходили мимо!

– А что, если в вашем городе сойдет с рельс трамвай, полгорода сбежится посмотреть? Чего глазеть, если помочь все равно уже нельзя.

– Все равно, что-то не так в этом городе.

– Все так. Вы пытались заговорить на улице с людьми, но они не хотели говорить с Вами. Вы пока смотрите на город со стороны, Вы еще не живете в нем, Вы успеете свыкнуться со всем, что тут происходит, и здешняя жизнь перестанет Вам казаться странной. Ведь если в вашем родном городе какой-то сумасшедший незнакомец попытается заговорить с Вами, будет спрашивать: «Что здесь происходит?», Вы попросту пошлете его к черту, и пойдете своей дорогой, ведь так?

– Пожалуй, что так.

– Ну вот, чему же Вы удивляетесь? Просто люди одиноки, всегда одиноки, в любом городе, в любом обществе, в любой стране. Они одиноки даже в своей семье. Муж не понимает жену, жена мужа. Родители не понимают детей, хотя считают, что только они знают, что им надо. Дети не понимают родителей, считая их слишком нудными в своих нравоучениях. Так было всегда, так есть и так будет.

– Пожалуй, все это так, но раньше я не ощущал этого.

– Раньше Вас окружали родственники, друзья. Вы думали, что понимаете их, а они Вас, но нет, вы просто привыкли друг к другу. А здесь Вы совершенно один, в чужом городе, и никому нет до Вас дела. Вы не замечали, что когда Вы приезжаете впервые в новый для Вас город, он, поначалу, всегда кажется Вам чужим и странным? Вокруг другие дома, другие люди, прохожие не так одеты, не так говорят. Но, когда Вы приезжаете туда во второй, в третий раз, Вы привыкаете.

– Вы считаете, что все дело только в привычке? Мне кажется, что люди, все-таки, стремятся понять друг друга.

– А Вы не замечали, как люди беседуют между собой? Каждый хочет сказать, но не хочет услышать. Они говорят все громче и громче, перебивают один другого, хотят быстрее рассказать, пока его не перебили.

– Воспитанные люди не перебивают собеседника, а дослушивают до конца его рассказ.

– Да, но не потому, что хотят услышать, а только потому, что воспитаны. Они соблюдают правила приличия и не больше. Все хотят поделиться своей болью, своими проблемами с кем-то, но никто не хочет воспринимать чужие проблемы как свои, никто не хочет брать на себя чужую боль, каждому достаточно своей.

Старик сидел и смотрел вдаль, во время разговора он ни разу не повернулся ко мне, а мимо шли люди со своими бедами и печалями, и им не было дела до нас, как и нам не было дела до них. В этом городе не было ни друзей, ни близких, ни даже просто знакомых.

– Но, что бы Вы ни говорили, не станете же Вы отрицать, что существует любовь, дружба, привязанность, наконец?

– Существует, но это не меняет сути дела. И в дружбе и в любви, а особенно в любви, проявляется крайняя степень эгоизма. Вы обращали внимание, как люди переживают потерю любимого человека? «Как я буду без него?» – говорят они. «Я» – вот что на первом месте! Мои чувства, моя боль, мои страдания! Люди ревнуют, даже способны убить из-за ревности. Все потому что он изменил мне. Мне! Вот что главное! Если он любит меня, он должен думать как я, делать как я, чувствовать как я, он должен понимать меня! Но никто не желает понимать его, думать как он, чувствовать как он! Ни любовь, ни дружба, ни привязанность не меняет сущности людей. Потому люди и одиноки, одиноки везде, даже рядом с любимым человеком. Вот Вы сказали о воспитании. Воспитание лишь ставит определенные ограничения в поведении, но не меняет сущности людей.

Старик разговаривал со мной, продолжая все так же смотреть в пространство, казалось, что он вечно сидит здесь, от начала мира. Вёсны сменялись зимами, проходили года, столетия, постоянно менялся этот сумасшедший, этот безумный мир, и только старик все так же сидел на скамейке, и смотрел в пространство, будто времени не существовало для него.

Я ушел, даже не попрощавшись со стариком. Я просто знал, что сейчас нужно уйти. Все, что он говорил, казалось мне сплошным бредом. Нет, это не клиника психологической реабилитации, это сумасшедший дом, обыкновенный сумасшедший дом. Я чувствовал, что еще немного, и я окончательно сойду с ума, стану таким же, как все эти люди, безразличным, замкнутым, не видящим никого вокруг.

Я бесцельно бродил по городу, просто потому, что нужно было как-то дожить до вечера. Было невыносимо ходить по улицам и всюду натыкаться на призраки тех, которые когда-то были людьми. Смотреть в пустые, невидящие глаза, ощущать безысходность и одиночество. Я вернулся в номер, поднял трубку телефона, чтобы поговорить с дежурным врачом, но мне никто не ответил. С ужасом ждал я наступления ночи.

Ночь наступила, я пытался уснуть, но один и тот же кошмар снова мучил меня. Я видел искаженные предсмертным ужасом лица людей в горящем самолете, слышал их крики о помощи и спокойный, бездушный голос автомата: «Велик левый крен». Странно, когда падал самолет, я не мог видеть, что творилось с людьми. Может воспаленное воображение рисует мне эти картины, но я отчетливо вижу лица, каждую ночь одни и те же видения преследуют меня. Измученный мозг отчаянно ищет решение, ищет, но не находит. Мне снится, что я разворачиваю самолет на 180 градусов и сажусь обратным курсом. Еще немного, и я увижу посадочные огни. Я вижу их, но они не по курсу, а где-то в стороне. Я вижу, как горящий самолет врезается в ангары, дома, и вот уже весь аэродром объят пламенем пожара. Я просыпаюсь в холодном поту, и снова слышу голос ангела смерти: «Велик левый крен».

И тогда я понял почему. Почему эти видения каждую ночь преследуют меня. Дело не только в том, что они погибли, а в том, что я не смог их спасти. Я, пилот первого класса, выходивший из разных ситуаций, проанализировав каждую, известную мне авиакатастрофу, был уверен, что со мной ничего подобного не случиться. И тут я не смог, не смог посадить самолет с горящим мотором. Значит дело не в катастрофе, дело во мне.

Безумный мир

Было душно, я вышел на балкон. Возле балкона рос высокий пирамидальный тополь. Полная луна висела над самой его верхушкой. Светом ее был залит весь город: аллеи, скверы, крыши домов. Было что-то безумное в бледном свете полной луны. Казалось, именно она сводит с ума людей, делает их одинокими и несчастными. Лунный свет проникал в глаза, в сердце, в душу, лишал надежды и покоя. Я не смог заставить себя снова лечь в постель и попытаться уснуть. Мне было душно в этой комнате, тревожно и жутко спать при полной луне, и я вышел на улицу.

Я брел по самым темным переулкам, желая убежать, спрятаться от этого лунного, проникающего всюду света. Я оказался в каком-то узком переулке без тротуаров. Темные громады домов, без единого освещенного окна казались мертвыми. На покосившемся столбе тускло горел одинокий фонарь. В конце переулка я заметил фары автомобиля. Он двигался с большой скоростью прямо на меня. Я отошел в сторону, уступая ему дорогу. Но и автомобиль, пытаясь объехать меня, свернул в ту же сторону. Я метнулся в противоположную сторону, автомобиль тоже. Возникли, как иногда бывает, зеркальные действия водителя и пешехода. Я не мог убежать от автомобиля, а водитель не мог избежать наезда, он резко затормозил, но было поздно.

Я понял, что это конец, яркий свет фар возникал из тьмы и, заполняя собой все пространство, слепил глаза. Он проникал в зрачки, в мозг, в душу, он сжигал все мое существо. Смерть лишь на время отсрочила свой визит, оставив меня возле горящего самолета, она снова вернулась, чтобы раздавить колесами автомобиля. Видимо, это была расплата. Я ощутил страшный удар. Наступила тьма.

Проснулся я утром в своей постели. За окном пели птицы, светило солнце, я был жив, ничего не болело. Я осмотрел свое тело. Ни следов удара, ни царапин не было. Чувствовал я себя прекрасно, бодрым, отдохнувшим, хотя знал, что не спал почти всю ночь. Что это было? Сон, бред? Но я точно помню, что попал под автомобиль, я помню визг тормозов, звук удара и боль, страшную боль, пронизавшую меня. Я достал из шкафа одежду. Видимо кто-то раздел меня, а одежду аккуратно повесил в шкаф. На рубашке след от протектора, значит, автомобиль все-таки переехал меня, это был не сон и не бред – это было. Рубашка вконец испорчена. Я достал из чемодана другую, оделся и отправился на завтрак. Но завтрак в столовой уже закончился, я его проспал. Мне ничего не оставалось, как снова идти в кафе.

В кафе все было так же, как и вчера. Играла все та же музыка, за столиками сидели все те же посетители, и двое все так же о чем-то спорили. Чтобы спокойно поразмыслить над тем, что случилось, я заказал бутылку вина и горячий шницель. Ночное происшествие никак не укладывалось в трезвую голову. Я пил вино, ел шницель и думал, но никакого объяснения происшедшему придумать не мог. И тут снова появилась она, та вчерашняя женщина в красном.

Она, как и вчера, сидела за моим столиком и пила апельсиновый сок. Сегодня она жива и здорова, хотя я сам видел, как вчера она попала под трамвай. Она все так же смотрела сквозь меня куда-то вдаль, но что-то изменилось в ее взгляде. Мне показалось, что в глазах ее появилась мысль, она даже улыбнулась краешком губ. Улыбнулась не мне, она по-прежнему не замечала меня, улыбнулась чему-то своему, своим мыслям или воспоминаниям.

«Что здесь происходит?» – подумал я. Может быть, вообще ничего не происходит, и это все только сон? И авиакатастрофа, и этот город, и эта женщина – все это только сниться мне. Стоит проснуться, открыть глаза и ничего этого не будет. Мне захотелось проснуться, проснуться маленьким мальчиком. Мама будет будить меня, говорить, что пора вставать, собираться в школу. Стоит только зажмуриться крепко-крепко, а затем открыть глаза, и я увижу маму, обязательно увижу. Так в детстве я верил, что стоит проснуться, открыть глаза, и все плохое пройдет.

Когда-то я случайно уронил и разбил мамину любимую чашку. Была какая-то доля секунды, когда я еще смог бы ее поймать, но я не успел. Я плакал, глядя на разбитую чашку, я хотел вернуться на несколько минут назад, что бы исправить ошибку. Но вернуться назад, и исправить ошибку было уже невозможно. Я представлял, как расстроится мама, и плакал. Мама простила меня, и снова все стало хорошо. Сейчас упал самолет, вместе с ним разбились те, кто были в нем, и судьбы тех, кто остался жив, в том числе и моя. И уже ничего невозможно исправить. И я уже никогда не увижу маму, она умерла пять лет назад. Я даже не смог приехать на похороны. А она перед самой смертью все смотрела в окно и ждала. Я знал, что она тяжело больна, мне сообщили, о том, что жить ей осталось совсем немного. Я был далеко, очень далеко и не смог приехать сразу. А когда приехал, было уже поздно. И этого тоже нельзя уже вернуть и изменить. Она жила одна. Неверное, самое страшное одиночество – это одиночество матерей, дети которых разлетелись по свету. И они ждут, ждут их всю оставшуюся жизнь.

Женщина в красном сидела передо мной как вчера. Может быть, время возвратилось на день, чтобы дать возможность кому-то исправить ошибки прошлого? Вчера она погибла под колесами трамвая, а сегодня снова жива, может быть сегодня – это вчера? Нужно что-то сделать, чтобы сегодня не случилось того, что произошло вчера. Но что для этого нужно, заговорить с ней? Так ведь она по-прежнему не замечает моего присутствия. Сейчас она встанет и уйдет, а я останусь сидеть здесь и ничего не сделаю. Нужно что-то делать, что-то делать, но что? Вот она уже допивает апельсиновый сок, осталось совсем немного, но что, что нужно сделать? Вот она делает последний глоток, ставит стакан, вытирает губы салфеткой и уходит; уходит, и идет в сторону трамвайной остановки.