Настоящая работа для смелых мужчин. Часть вторая. Пропавшая экспедиция

– А Вы сами верите в Бога?

– Да как тебе сказать. Все мы воспитывались в духе атеизма, сейчас многие в религию ударились, но больше как дань моде, а не по велению души. Я это не приветствую, но при нашей работе, когда постоянно сталкиваешься с чертовщиной, то поневоле в потусторонние силы поверишь. К христианству я отношусь скептически, все эти попы напоминают мне наших политработников, говорят одно, а делают другое. Говорят о высоких материях, о душе, а денежку берут, чтоб над покойником кадилом помахать, и не гнушаются, даже если деньги эти ворованные. Когда олигарх на краденые деньги церковь строит – это они приветствуют. Готовы и бандиту «многие лета» петь, лишь бы деньги платили. Да, ну их! Мне, так, больше язычество по душе, все-таки вера наших предков. Христос, как я понимаю, от авиации был далек, а вот у язычников есть Сварог – Бог неба, а значит наш Бог, авиационный! Да и Перуна неплохо попросить, чтоб грозы маршрут стороной обошли.

Полет в никуда

Мы вышли из кафе и направились через летное поле к Ан-2, стоявшему на дальней стоянке, за ангарами. Я смотрел на аэродромные строения, самолеты на стоянках, видел движение тягачей, заправщиков, подъезжающих к самолетам трапов. Знакомые, давно забытые запахи и звуки охватили меня. Я чувствовал себя вновь причастным к чему-то большому, значимому, столь необходимому измученной душе, к той жизни, которая, казалось, давно была в прошлом.

Недалеко от нас выруливал на старт Ту-154-й, и горячий воздух от двигателей размывал отдаленный пейзаж. Казалось, что и лес, и поле, и выгоревшая трава – нарисованы на тонкой прозрачной ткани, которая развевалась на ветру, трепетала, плыла.

Мы подошли к самолету. Это был Ан-2 в поблекшей аэрофлотовской раскраске. Сейчас развелось огромное множество авиакомпаний, и каждая красит самолеты в свои цвета. Часто эти раскраски смотрятся весьма грубо и аляповато, мне же всегда нравились простые строгие линии аэрофлота, они подчеркивали красоту машины, а не уродовали ее, но, впрочем, говорят, что о вкусах не спорят.

Николай Иванович поздоровался с техником. Они поговорили о том о сем, вспомнили общих знакомых, кому-то техник передавал привет; создавалось впечатление, что Николай Иванович здесь знает всех.

– Ну, проходи, – сказал он мне, открывая дверь.

Я уже было занес ногу на стремянку, но вдруг спохватился:

– Ой! Нужно мне к Александру Петровичу зайти, у него же моя летная книжка осталась!

Николай Иванович рассмеялся:

– Да вот она, твоя летная книжка, у меня, я тебя уже и в полетный лист вписал, а иначе как бы тебя через проходную на летное поле пустили?

– А если бы я не согласился? – изумленно ответил я.

– Но ведь, согласился же!

Возразить было нечего, и я вошел в самолет. Фюзеляж внутри был выкрашен голубой краской, вдоль бортов стояли приставные сидения. Это был транспортный вариант Ан-2. Я прошел в пилотскую кабину, нацеливаясь в правое кресло.

– Э, нет! – сказал Николай Иванович. —Садись туда, – он показал рукой на левое кресло, – сам будешь пилотировать, а я пока за штурмана поработаю. Не разучился еще на Ан-2 летать?

– Надеюсь, что нет.

– Ну, тогда запускай движок, помнишь как?

Мотор Ан-2 запускается весьма оригинальным способом, стартер вначале раскручивает маховик, и только потом, после подсоединения маховика к двигателю, за счет его инерции, раскручивается сам мотор. Если же мощности аккумулятора не хватает для раскрутки маховика, в самолете имеется ручка, как у полуторки, да, впрочем, Ан-2 и есть полуторка, он поднимает в воздух полторы тонны груза.

«От винта!» – подал я давно забытую команду. «Есть от винта!» – ответил техник и отошел в сторону так, чтоб я мог его видеть. Маховик начал вращение, низкий гул становился все выше и выше. Я включил сцепление маховика с двигателем, звук сразу же сделался низким, тяжелым. Движок, несколько раз чихнув, выплюнул синее облачко дыма и уверенно заработал на малых оборотах. Руки сами включали нужные автоматы защиты сети (АЗС) в нужной последовательности. Казалось, я уже давно забыл Ан-2, но руки помнили и делали все сами, автоматически. Николай Иванович настроил радиооборудование, связался с диспетчером руления и запросил разрешение занять предварительный старт[6 - Предварительный старт – Положение самолет перед взлетно-посадочной полосой.].

– Режимы, скорости помнишь? – спросил он.

– Помню, – ответил я.

– Ну, тогда выруливай на предварительный.

– Надо бы движок прогреть.

– Давай выруливай, пока рулить будем, прогреется, нечего горючее зря жечь.

Я увеличил газ, и самолет плавно тронулся с места. Действуя педалями и тормозами, я вывел Ан-2 на нужную рулежную дорожку. Когда мы выбрались на взлетную полосу и заняли исполнительный старт, двигатель действительно успел прогреться до нужной температуры.

– Ну, взлетай, – сказал Николай Иванович.

Мотор взревел, предупреждая всех о серьезности своих намерений, полный готовности разогнать машину, и унести ее от грешной земли в родную стихию. Я отпустил тормоза, и самолет начал разбег. Вскоре шум колес на стыках бетонных плит прекратился, остались только гул двигателя и винта, да свист ветра в подкосах и расчалках крыльев, самолет прочно лег всеми четырьмя плоскостями на тугой поток воздуха и поплыл над землей, поднимаясь все выше и выше во владения древнего славянского Бога Сварога, которому доверили мы свою судьбу.

– Набирай 500 метров и бери курс 210, – сказал Николай Иванович.

Я молча кивнул. Набрав высоту, я установил режим работы двигателя, соответствующий максимальной дальности полета. Вот уплыл под крыло берег, покрытый зеленью прибрежных дач, скрылись стоящие на рейде суда, и впереди, по курсу, расстилалась необъятная ширь океана, ни одного ориентира, только водная синь, до боли режущая глаза в лучах полуденного солнца.

Настроение было приподнятое, я снова сидел в кабине самолета, снова держал в руках штурвал, я снова жил той жизнью, с которой, казалось, навсегда уже придется расстаться. Еще час назад я хотел напиться от отчаянья и навсегда забыть о летной работе, еще совсем недавно я с робкой надеждой смотрел в глаза тем, от которых зависело решение безответного гамлетовского вопроса: «Быть или не быть?». И вот, вопрос решен. Быть! И я снова был тем, кем и раньше, и жизнь моя снова зависит от метеоданных, высоты и скорости полета, остатка топлива и многого другого, которое отличает тех, кто ходит по земле от тех, кто избрал своим уделом воздушную стихию.

Николай Иванович настраивал радиокомпас на частоты приводных радиостанций и радиомаяков, уточнял курс и давал мне соответствующие поправки. Стрелка индикатора уровня радиосигнала постепенно клонилась к нулю, сейчас она замрет на нулевой отметке, и все, мы останемся одни, одни над океаном, без средств радионавигации, и никто уже не сможет прийти на помощь, если случиться беда. Когда указатель топлива достиг середины шкалы, я про себя отметил, что мы прошли точку возврата, и вернуться назад уже не сможем, что бы ни случилось. Оставалось только одно – найти остров в океане и благополучно приземлиться.

При любых полетах, на любых типах летательных аппаратов необходим навигационный запас горючего, позволяющий принимать решение об изменении маршрута при непредвиденных обстоятельствах, либо для восстановления ориентировки, в случае ее потери. У нас этого запаса не было. В нормальных условиях никто бы никогда не выпустил самолет без навигационного запаса, но теперь о «нормальных» условиях придется забыть навсегда, ввязавшись в эту немыслимую авантюру. Чем ближе к нулю клонилась стрелка топливомера, тем более мрачные мысли лезли в голову.

Вспомнился последний полет Амелии Эрхарт, которая тоже искала остров в океане, искала, но не нашла. Поиски пропавшего самолета не дали никаких результатов, до сих пор о последних минутах жизни Амелии и ее штурмана никто ничего не знает, и не узнает уже никогда. Да мало ли было таких полетов – полетов «в никуда», которые не закончились посадкой? Руал Амундсен на своем «Латаме», Леваневский на ДБ-А, – всех их искали. Искали, но не нашли, а нас, если что, и искать никто не будет.

Николай Иванович сидел с полузакрытыми глазами, и казалось, дремал. «Ну вот, – подумал я, – сейчас этот „Сусанин“ заснет, и никто уже не поможет, даже интуиция не спасет, моя интуиция, похоже, молчит, а его – просто дремлет, а других средств навигации, кроме интуиции, у нас нет».

Тут Николай Иванович открыл один глаз, посмотрел на приборы и сказал:

– Доверни пять градусов левее.

Я выполнил указание и уставился на него полным недоумения взглядом. «Ему что, дух Ивана Сусанина сквозь сон курс указывает?»

– Ветер усилился, – ответил он на мой вопрошающий взгляд, – вон на волнах барашки появились, да не сплю я, я вниз, на волны смотрю.

– А почему пять, а не два или семь? – удивился я.

– Ну, это с опытом приходит, тебе ведь не доводилось еще определять скорость и направление ветра по земным ориентирам, в большой авиации это ни к чему, а здесь полетаешь – научишься.

Время шло, горючее было на исходе, а острова все не было видно. Вот сейчас загорится красная лампочка остатка топлива, потом мотор, выработав последние литры горючего, умолкнет навсегда, и все. Посадка на воду на самолете явно для этого не приспособленном, и на дно к рыбам. И никто уже не принесет на могилку цветы, не выпьет рюмочку, поминая заблудшие души, потому что не будет наших могил на этой земле, только волны сомкнутся над фюзеляжем, и наступит вечная тьма. «И зачем только я ввязался в это авантюру? Пожалуй, лучше было бы ездить на телеге». Передо мной возникла картина:

Хмурая бескрайняя степь, надвигаются сумерки, моросит мелкий холодный дождь. Голодные, изможденные лошади по колена в грязи уже не в силах тащить по бездорожью отяжелевшую от налипшей грязи телегу. Бортинженер, орудуя кнутом, и кроя матом ни в чем не повинных животных, пытается заставить их сдвинутся с места. Штурман, чьим основным методом ориентировки является опрос местных жителей, по причине полного отсутствия таковых, ничего вразумительного сказать не может. Не видно ни огня, ни жилья, и негде укрыться от холодного, моросящего дождя. Промозглая сырость пробирает до костей, проникает в душу, наполняя ее холодом и унынием. Темнеет.

«Нет, – подумал я, – хоть на самолете, хоть на телеге, потеря ориентировки ни к чему хорошему не приводит».

Вот мигнула лампочка остатка топлива левого бака, затем правого, мигнула и погасла, потом снова мигнула. Бензин кончается, а острова все не видно. «Все. Прилетели к черту на рога», – подумал я и сказал:

– А в океане, небось, акулы голодные!

– Да нет там никаких акул, – ответил Николай Иванович, – но все равно, в случае посадки на воду, из самолета выбраться не успеем.

«Вот спасибо, успокоил, а я уж думал: акулы съедят, оказывается, нет, целехонькими лежать под водой будем, пока крабы в кабину не заберутся!». Но Николай Иванович связался по радио с островом и доложил, что мы на подходе и будем садиться через двадцать минут. «Ну да, через двадцать минут у нас горючее кончится, и куда это мы, интересно, сядем?» Я хотел уже было съехидничать, что, мол, остров ваш тоже, видимо, накрыт колпаком из турбулентности метрического вещества, как заметил впереди, слева по курсу, легкое облачко. Облака в открытом океане образуются над островами, вследствие различного нагрева воды и суши.

Я довернул самолет в сторону облака, и Николай Иванович сказал:

– Вот-вот, так и держи. Сейчас и остров покажется.